Овдовевшая несколько часов назад тикин Гаянэ сидела в изголовье мужа, и мирно горевшая свеча освещала ее бледное лицо.
«Он мучился два месяца одиннадцать дней,— сказала она Варужа-ну.— Это были муки Христа. За что? Кому он сделал дурное? Роман не дописал, верстку новой книги принесли два дня назад. Посмотрел, улыбнулся. Это была его последняя улыбка...»
Когда Варужан вошел в комнату, он прочел во взгляде Гаянэ молчаливый укор, но они обнялись и расплакались.Некролог все никак не получался. Варужан вышел из кабинета, чтобы попросить секретаршу об очередной чашечке кофе, и вдруг столк нулся со своим заместителем. «Как дела, шеф? Над чем корпишь?» — спросил тот. «Да вот мучаюсь над некрологом, но ничего не выходит». Заместитель снисходительно улыбнулся: «Через пятнадцать минут будет готово. Не успеешь выпить свой кофе...» И в самом деле, ровно через, пятнадцать минут принес готовый некролог, написанный честь по чести, он ничего не забыл упомянуть. «Нет ничего легче некролога,— заявил он.— Даешь машинистке перепечатать из литературного справочника биографию, добавляешь в начале фразу: «В расцвете сил ушел от нас...» А в конце — «Память о нем будет жить в сердцах тысяч читателей».
Председатель очень похвалил некролог, подписал и тут же отправил в газету.«За два месяца и одиннадцать дней...— кому рассказывала Гаянэ — Варужану? Сидящим в комнате женщинам? — За два месяца одиннадцать дней из Дома писателей позвонили всего дважды... Впрочем, кто мог ему помочь... Только бог. Месяц назад он читал твою последнюю повесть. Говорит: «Смотри, Гаянэ, как Варужан окреп и вырос...» Варужан потер лоб,— значит, месяц назад его повесть была поводом для разговора? Или, может быть, его книжка растопила обледенелое пространство между бывшими друзьями и Мигран спешил увидеться, пока узкая полоска не стала вновь затягиваться ледяной пленкой. В свою собственную смерть никто не верит, подумал Варужан, каждый в себе лелеет сладостную иллюзию собственного бессмертия. Кто это сказал: каждый человек должен умереть, но я полагал, что в отношении меня, будет сделано исключение? Ах, да, вспомнил, кто... Автор этой фразы скончался через три дня. Мигран Малумян не успел завершить роман, а верстку повести Гаянэ вычитает, книжка выйдет в свет, и все критики в один голос примутся ее расхваливать, потому что... автора уже нет... Сегодня Варужан с грустью думал о том, что и бабушка скоро уйдет. В эти дни столько в ней пробудилось воспоминаний, что она может просто не выдержать напряжения. Он давно всерьез не разговаривал с бабушкой — заскочит, пошутит, перекинется с нею парой слов, иногда пустяк какой-нибудь подарит: чулки, косынку... Егинэ сказала, что очень любит и книги Малумяна — есть что-то беззащитное во всех его героях. Спросила: «Что он за человек? Вы его хорошо знаете?» Он ответил — да, знает, жаль, что вещь в себе, О книгах он предпочел умолчать. А сейчас ему сделалось стыдно за то свое молчание. В последние годы он не читал произведений Миграна, а Мигран его, оказывается, читал...
В некрологе не должно быть ничего ошибочного, поэтому, наверно, берутся факты биографии: родился, окончил, написал, удостоился...
Завтра утром Мигран Малумян в последний раз окажется в Доме писателей (впервые его внесут туда на руках), а вечером в этот час он уже будет в земле...
Председатель собрал человек семь писателей, и принялись в подробностях обсуждать дела завтрашнего дня — кто ответствен за струнный квартет, кто за духовой оркестр, кто за надгробные речи, кто за увеличение его портрета, кто за траурные повязки... «Думаю, мы ничего не забыли,— резюмировал председатель — Да... жаль...» Слово «жаль» было единственным относящимся к Миграну — все остальные слова к нему отношения не имели. Варужану на какой-то миг все это показалось невыносимым — пустым и бессмысленным. Вы бы лучше ничего не забыли, когда человек жил возле вас, а он, видимо, столько горечи уносит с собой в могилу. Кому ты все это говоришь? — холодно спросил у себя Варужан Ширакян, но ответа предпочел избежать... Мигран, Мигран... Если бы умер я, теперь ты бы сидел в моем доме и, вместо Гаянэ, Мари произносила бы примерно те же слова, а ты думал бы о том же, о чем я сейчас. Да, так бы оно и было. И мысль эта утешила, успокоила Варужана Ширакяна. Он не захотел себе признаться, что это наивная попытка поставить себя вне вины... В голове царила неразбериха, но одно он сознавал четко: вместе со смертью Миграна Малумяна он теряет что-то безымянно важное. Да нет, не безымянно, имя у этого имеется чересчур определенное: с этой смертью и сам он, Варужан Ширакян, чуть-чуть умирает. «Спасибо, что пришел,— сказала Гаянэ.— Вы друг друга так дополняли... Мигран знаешь как разозлился, когда прочел ту разгромную статью на твою повесть. Завидуют, говорит. Слабее вещи, говорит, хвалили, а этой испугались... Я тебе его незаконченный роман дам почитать. Может быть, его можно в таком виде напечатать?..» — «Я обязательно зайду возьму, Гаянэ».
...Всё, завтра утром срываюсь с места и еду в свою дыру, решил Варужан у гроба Миграна. Если останусь на похороны, не выдержу. Пусть кто что хочет думает. Главное — он, Мигран, лежащий сейчас в своей странной постели, но с ним мы уже никогда не объяснимся. Решение уехать завтра утром из Еревана принесло ему облегчение. Нервное напряжение прошло.
...На улице стояла уже холодная осень, и деревья с их яркой пестротой листвы казались раскрашенными и разукрашенными сиротками, залитыми электрическим светом.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Ковром сухой листвы укрыло надгробные плиты. Листва легла столь равномерно, словно подчинялась замыслу незримого художника. Можно было подумать, что осень ближайшая родственница семейства Ваганянов — она поспешила раньше бабушки Нунэ украсить иссиня-серые базальтовые плиты. Да, удивителен художник, именуемый природой,— листья, опавшие с одного и того же дерева, по-разному окрашены: один красный, другой желтый, третий коричневый, четвертый огненный, пятый блеклый... И между могилами земля была устлана пестрым лиственным ковром.
Съежившаяся на холодной каменной скамейке, бабушка Нунэ сама походила на сорвавшийся с дерева черный лист. Она все смотрела, смотрела на горящие свечи. На одной плите горело двадцать семь свечей, на двух соседних по одной. Язычки пламени тоже напоминали осенние листья, и бабушка Нунэ решила дождаться, пока догорят все свечи, а то, не приведи господи, еще вспыхнет сухая листва... Деревья — три дерева — почти полностью оголились, и бабушка Нунэ подумала, что они, наверно, зябнут. Их дед Ширак сажал — уже давно пустили они тут крепкие корни, вытянулись, стали толще в стволе, пышнее в кроне. И деревья, видать, становятся бабушками-дедушками, и они умирают, подумала бабушка Нунэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
«Он мучился два месяца одиннадцать дней,— сказала она Варужа-ну.— Это были муки Христа. За что? Кому он сделал дурное? Роман не дописал, верстку новой книги принесли два дня назад. Посмотрел, улыбнулся. Это была его последняя улыбка...»
Когда Варужан вошел в комнату, он прочел во взгляде Гаянэ молчаливый укор, но они обнялись и расплакались.Некролог все никак не получался. Варужан вышел из кабинета, чтобы попросить секретаршу об очередной чашечке кофе, и вдруг столк нулся со своим заместителем. «Как дела, шеф? Над чем корпишь?» — спросил тот. «Да вот мучаюсь над некрологом, но ничего не выходит». Заместитель снисходительно улыбнулся: «Через пятнадцать минут будет готово. Не успеешь выпить свой кофе...» И в самом деле, ровно через, пятнадцать минут принес готовый некролог, написанный честь по чести, он ничего не забыл упомянуть. «Нет ничего легче некролога,— заявил он.— Даешь машинистке перепечатать из литературного справочника биографию, добавляешь в начале фразу: «В расцвете сил ушел от нас...» А в конце — «Память о нем будет жить в сердцах тысяч читателей».
Председатель очень похвалил некролог, подписал и тут же отправил в газету.«За два месяца и одиннадцать дней...— кому рассказывала Гаянэ — Варужану? Сидящим в комнате женщинам? — За два месяца одиннадцать дней из Дома писателей позвонили всего дважды... Впрочем, кто мог ему помочь... Только бог. Месяц назад он читал твою последнюю повесть. Говорит: «Смотри, Гаянэ, как Варужан окреп и вырос...» Варужан потер лоб,— значит, месяц назад его повесть была поводом для разговора? Или, может быть, его книжка растопила обледенелое пространство между бывшими друзьями и Мигран спешил увидеться, пока узкая полоска не стала вновь затягиваться ледяной пленкой. В свою собственную смерть никто не верит, подумал Варужан, каждый в себе лелеет сладостную иллюзию собственного бессмертия. Кто это сказал: каждый человек должен умереть, но я полагал, что в отношении меня, будет сделано исключение? Ах, да, вспомнил, кто... Автор этой фразы скончался через три дня. Мигран Малумян не успел завершить роман, а верстку повести Гаянэ вычитает, книжка выйдет в свет, и все критики в один голос примутся ее расхваливать, потому что... автора уже нет... Сегодня Варужан с грустью думал о том, что и бабушка скоро уйдет. В эти дни столько в ней пробудилось воспоминаний, что она может просто не выдержать напряжения. Он давно всерьез не разговаривал с бабушкой — заскочит, пошутит, перекинется с нею парой слов, иногда пустяк какой-нибудь подарит: чулки, косынку... Егинэ сказала, что очень любит и книги Малумяна — есть что-то беззащитное во всех его героях. Спросила: «Что он за человек? Вы его хорошо знаете?» Он ответил — да, знает, жаль, что вещь в себе, О книгах он предпочел умолчать. А сейчас ему сделалось стыдно за то свое молчание. В последние годы он не читал произведений Миграна, а Мигран его, оказывается, читал...
В некрологе не должно быть ничего ошибочного, поэтому, наверно, берутся факты биографии: родился, окончил, написал, удостоился...
Завтра утром Мигран Малумян в последний раз окажется в Доме писателей (впервые его внесут туда на руках), а вечером в этот час он уже будет в земле...
Председатель собрал человек семь писателей, и принялись в подробностях обсуждать дела завтрашнего дня — кто ответствен за струнный квартет, кто за духовой оркестр, кто за надгробные речи, кто за увеличение его портрета, кто за траурные повязки... «Думаю, мы ничего не забыли,— резюмировал председатель — Да... жаль...» Слово «жаль» было единственным относящимся к Миграну — все остальные слова к нему отношения не имели. Варужану на какой-то миг все это показалось невыносимым — пустым и бессмысленным. Вы бы лучше ничего не забыли, когда человек жил возле вас, а он, видимо, столько горечи уносит с собой в могилу. Кому ты все это говоришь? — холодно спросил у себя Варужан Ширакян, но ответа предпочел избежать... Мигран, Мигран... Если бы умер я, теперь ты бы сидел в моем доме и, вместо Гаянэ, Мари произносила бы примерно те же слова, а ты думал бы о том же, о чем я сейчас. Да, так бы оно и было. И мысль эта утешила, успокоила Варужана Ширакяна. Он не захотел себе признаться, что это наивная попытка поставить себя вне вины... В голове царила неразбериха, но одно он сознавал четко: вместе со смертью Миграна Малумяна он теряет что-то безымянно важное. Да нет, не безымянно, имя у этого имеется чересчур определенное: с этой смертью и сам он, Варужан Ширакян, чуть-чуть умирает. «Спасибо, что пришел,— сказала Гаянэ.— Вы друг друга так дополняли... Мигран знаешь как разозлился, когда прочел ту разгромную статью на твою повесть. Завидуют, говорит. Слабее вещи, говорит, хвалили, а этой испугались... Я тебе его незаконченный роман дам почитать. Может быть, его можно в таком виде напечатать?..» — «Я обязательно зайду возьму, Гаянэ».
...Всё, завтра утром срываюсь с места и еду в свою дыру, решил Варужан у гроба Миграна. Если останусь на похороны, не выдержу. Пусть кто что хочет думает. Главное — он, Мигран, лежащий сейчас в своей странной постели, но с ним мы уже никогда не объяснимся. Решение уехать завтра утром из Еревана принесло ему облегчение. Нервное напряжение прошло.
...На улице стояла уже холодная осень, и деревья с их яркой пестротой листвы казались раскрашенными и разукрашенными сиротками, залитыми электрическим светом.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Ковром сухой листвы укрыло надгробные плиты. Листва легла столь равномерно, словно подчинялась замыслу незримого художника. Можно было подумать, что осень ближайшая родственница семейства Ваганянов — она поспешила раньше бабушки Нунэ украсить иссиня-серые базальтовые плиты. Да, удивителен художник, именуемый природой,— листья, опавшие с одного и того же дерева, по-разному окрашены: один красный, другой желтый, третий коричневый, четвертый огненный, пятый блеклый... И между могилами земля была устлана пестрым лиственным ковром.
Съежившаяся на холодной каменной скамейке, бабушка Нунэ сама походила на сорвавшийся с дерева черный лист. Она все смотрела, смотрела на горящие свечи. На одной плите горело двадцать семь свечей, на двух соседних по одной. Язычки пламени тоже напоминали осенние листья, и бабушка Нунэ решила дождаться, пока догорят все свечи, а то, не приведи господи, еще вспыхнет сухая листва... Деревья — три дерева — почти полностью оголились, и бабушка Нунэ подумала, что они, наверно, зябнут. Их дед Ширак сажал — уже давно пустили они тут крепкие корни, вытянулись, стали толще в стволе, пышнее в кроне. И деревья, видать, становятся бабушками-дедушками, и они умирают, подумала бабушка Нунэ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149