Тебе в письме сообщили, что у меня зуб прорезался. На твоей же фотографии все тридцать два зуба видны».
«А что с твоей матерью стряслось? Здоровая женщина. Хоть бы уж она жива была...»Варужан взглянул на профиль отца: это ты спрашиваешь, что с ней стряслось? Горькие слова подкатились к языку, но он не пожелал, на сей раз тоже не пожелал стать судьей своему отцу.
«...Если б не твой дядя...»
«Он до Берлина дошел. С дедом ушли, с дедом вернулись».
«Счастливые... пошли... вернулись...»
Клуба отсюда не было видно. Отец остановил машину, пересекли мощеный двор, попетляли, и вдруг на стене армянские буквы.
«Знаешь, сынок, дашнаков много»,— еще раз предупредил отец.
«Не бойся, пап, они меня не переубедят, и в мои намерения не входит их переубеждать».
В клубе стояли столы, и за ними сидели старики, несколько человек повернулось — поздоровались с Арменаком Ваганяном.
«Это мой сын,— сказал тот.— Из Еревана. Я его сорок лет не видел».
И тут уж все взоры, старческие, мутные, устремились на отца и сына.
«В самом деле? — один из стариков прервал игру в нарды, протянул Варужану руку.— Амбарцум Навосардян. Ну, что там на Родине?..»
«Из Еревана? — мужчина плотного сложения, не допив пива, приблизился к ним.— На какой вы там улице живете?»
Говорил он на восточноармянском языке. Лицо крестьянское, обветренное, пропитанное солнцем.
«В последнее время на улице Теряна. Вы из восточных армян?»
«С Севана. Вода там начала подниматься?»
«Должна».
«Выпьешь чего-нибудь?»
«Пива».
Подошли к бару. Бармен —; молодой парнишка в тонкой рубашке нараспашку. На груди наколка по-испански: «Я армянин».
«Написал, чтоб не забыть?» — пошутил Варужан.
Паренек хмуро взглянул на него, потом сделал попытку улыб-. нуться.
«Это старший сын господина Арменака, из Армении».
«Очень рад. Пива?»— Все-таки, по-видимому, обиделся, не стоило
язвить.
«Хорошее пиво».
«Здесь и пиво хорошее, и армяне хорошие. Вы свое оплакивайте».
«Конечно,— усмехнулся Варужан,— нам в Армении ничего другого
не остается».
Они сели с севанцем за один из столиков, мало-помалу и другие
стали к ним подходить.
Наверно, в этом зале и вечера проводят — вон сцена: с одной стороны государственный флаг страны, с другой — трехцветный1. Видимо, взгляд Варужана заметно задержался на трехцветном. Один из стариков спросил:
«Не по нраву?»
«Отчего же? Хорошие краски. Только выцветшие».
«Перед тем как сюда приехать, вы вроде бы приземлялись в Нью-Йорке? И сколько дней там пробыли? Какой нашли Америку?..»
«Пробыл я там с неделю, а Америку, по-моему, нашел все-таки
Колумб».
Все засмеялись.
«А вообще, что говорить, ваш северный сосед велик. У Штатов здоровые легкие, длинные ноги, тренированные кулаки. Может быть, только сердце не в порядке и мозги чересчур заняты собой».
«Э... А вы там в своих апартаментах кондишены имеете?»
«Не имеем. И свежего мяса в магазинах нет».
«Здесь тоже предпочитают мороженое».
«Но здесь и свежее есть,—возразил другой.— Какого угодно сорта».
«Сколько армян в этом городе?»
«От трех до тридцати тысяч»,— ответил севанец.
«Это что за арифметика?» — удивился Варужан.
«Тысяч двадцать пять — тридцать»,— зашумели со всех сторон.
«Постойте-постойте,— севанец с удовольствием опорожнил кружку пива и попросил у Варужана сигарету,— у меня своя арифметика. Слушай, земляк. Двадцать пять — тридцать тысяч, если считать по крови. Но большинству из них придется задать вопрос по-испански: откуда ты родом? Если сосчитать, сколько армян зайдет за год в церковь, это будет тысяч пятнадцать. Большинство «Отче наш» читает по-испански, если записать армянские слова испанскими буквами. Если учесть крестины—свадьбы—похороны, столько же наберется. Но всего семьсот-восемьсот сыщется семей, которые отдают детей в армянские школы...»
«Я не согласен, не согласен,— прервал его один старик.— А наши
клубы, общества, газеты?..»
Севанец скривился:
«Газеты? Всего три тысячи подписчиков. Да и то в основном деньги платят, а не читают. У нас пять радиостанций, которые друг другу только мешают».
Варужан вздохнул:
«Грустная у тебя арифметика, земляк. Значит, из тридцати тысяч всего три тысячи... Еще, видимо, четыре-пять армянских кафе, столько же клубов, две церкви, в которых служба идет на испанском. Да партий столько, сколько армян. Кто в один клуб ходит, в другой не зайдет».
«Я во всякий вхож. Гнчаки меня дашнаком обзывают, те — рамкаваром, а я...»
«А ты?.:»
«Я... я севанец». «Что— и такая партия есть?»
«Если хочешь знать, это-то и есть настоящая партия. Я их всех тут севанцами сделаю».
«А вдруг да не выйдет?»
Несколько человек заулыбались, другие нахмурились еще больше.
Варужан заметил некоторое робкое замешательство отца — словно хочет сказать что-то очень важное, да никак не может решиться. Ведь отцу предстояло продолжать здесь жить, играть с этими людьми в нарды, пить с ними кофе, отец не желал конфликта. И Варужану конфликтовать не хотелось, но его бесили вопросы: «У вас есть конди-шены?» Или: «Эх, что станется с нашим Араратом? Ну и люди в Армении— долго вы беднягу в плену оставлять будете?»
Отетил так:
«У подножия Арарата американская ракетная база, и ракеты нацелены на Ереван, Может, лучше я вам задам вопрос, господа американцы,— о чем вы думаете: священная армянская гора против армян?..»
Задававший вопрос, видимо, не ожидал такого поворота. А Варужан продолжал уже в раздражении:
«Я восточный армянин. Мы свою землю туркам не отдавали...»
«А Карс, Ван вы своими не считаете?»
«Сын побывал в Карсе,— заговорил в конце концов отец,— искал наш дом, не нашел. Говорит: Карс не переменился — каким был, таким остался».
«Вы правда были в Карее? Какими судьбами?..»
«Поехал, увидел, огорчился».
«В самом деле?»
«Что в самом деле? Поехал, увидел? Или огорчился? Вы, наверно, сомневаетесь, что я огорчился? Но мы ведь каждый день смотрим на Арарат — не на фотографию, а на настоящий Арара»!»
Все замолчали,и у всех в глазах застыла темная печаль, и что-то дрогнуло в душе Варужана. Эти старики показались ему сиротами, а клуб сиротским приютом. Он один обязан тут быть старым, мудрым и давать ответы, потому что он из Армении, да просто он в этот миг — Армения.
Человек с Севана попытался перевести разговор на другую тему:
«Я на Севане в доме отдыха писателей работал. Гребцом был. Чаренца, Исаакяна стрлько раз по озеру катал:..»
«Дом и сейчас стоит, только вот остров полуостровом стал».
«Знаю».
Кто они? Кто сумеет, содрав защитную кору, нырнуть в глубь их душ, на самое дно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
«А что с твоей матерью стряслось? Здоровая женщина. Хоть бы уж она жива была...»Варужан взглянул на профиль отца: это ты спрашиваешь, что с ней стряслось? Горькие слова подкатились к языку, но он не пожелал, на сей раз тоже не пожелал стать судьей своему отцу.
«...Если б не твой дядя...»
«Он до Берлина дошел. С дедом ушли, с дедом вернулись».
«Счастливые... пошли... вернулись...»
Клуба отсюда не было видно. Отец остановил машину, пересекли мощеный двор, попетляли, и вдруг на стене армянские буквы.
«Знаешь, сынок, дашнаков много»,— еще раз предупредил отец.
«Не бойся, пап, они меня не переубедят, и в мои намерения не входит их переубеждать».
В клубе стояли столы, и за ними сидели старики, несколько человек повернулось — поздоровались с Арменаком Ваганяном.
«Это мой сын,— сказал тот.— Из Еревана. Я его сорок лет не видел».
И тут уж все взоры, старческие, мутные, устремились на отца и сына.
«В самом деле? — один из стариков прервал игру в нарды, протянул Варужану руку.— Амбарцум Навосардян. Ну, что там на Родине?..»
«Из Еревана? — мужчина плотного сложения, не допив пива, приблизился к ним.— На какой вы там улице живете?»
Говорил он на восточноармянском языке. Лицо крестьянское, обветренное, пропитанное солнцем.
«В последнее время на улице Теряна. Вы из восточных армян?»
«С Севана. Вода там начала подниматься?»
«Должна».
«Выпьешь чего-нибудь?»
«Пива».
Подошли к бару. Бармен —; молодой парнишка в тонкой рубашке нараспашку. На груди наколка по-испански: «Я армянин».
«Написал, чтоб не забыть?» — пошутил Варужан.
Паренек хмуро взглянул на него, потом сделал попытку улыб-. нуться.
«Это старший сын господина Арменака, из Армении».
«Очень рад. Пива?»— Все-таки, по-видимому, обиделся, не стоило
язвить.
«Хорошее пиво».
«Здесь и пиво хорошее, и армяне хорошие. Вы свое оплакивайте».
«Конечно,— усмехнулся Варужан,— нам в Армении ничего другого
не остается».
Они сели с севанцем за один из столиков, мало-помалу и другие
стали к ним подходить.
Наверно, в этом зале и вечера проводят — вон сцена: с одной стороны государственный флаг страны, с другой — трехцветный1. Видимо, взгляд Варужана заметно задержался на трехцветном. Один из стариков спросил:
«Не по нраву?»
«Отчего же? Хорошие краски. Только выцветшие».
«Перед тем как сюда приехать, вы вроде бы приземлялись в Нью-Йорке? И сколько дней там пробыли? Какой нашли Америку?..»
«Пробыл я там с неделю, а Америку, по-моему, нашел все-таки
Колумб».
Все засмеялись.
«А вообще, что говорить, ваш северный сосед велик. У Штатов здоровые легкие, длинные ноги, тренированные кулаки. Может быть, только сердце не в порядке и мозги чересчур заняты собой».
«Э... А вы там в своих апартаментах кондишены имеете?»
«Не имеем. И свежего мяса в магазинах нет».
«Здесь тоже предпочитают мороженое».
«Но здесь и свежее есть,—возразил другой.— Какого угодно сорта».
«Сколько армян в этом городе?»
«От трех до тридцати тысяч»,— ответил севанец.
«Это что за арифметика?» — удивился Варужан.
«Тысяч двадцать пять — тридцать»,— зашумели со всех сторон.
«Постойте-постойте,— севанец с удовольствием опорожнил кружку пива и попросил у Варужана сигарету,— у меня своя арифметика. Слушай, земляк. Двадцать пять — тридцать тысяч, если считать по крови. Но большинству из них придется задать вопрос по-испански: откуда ты родом? Если сосчитать, сколько армян зайдет за год в церковь, это будет тысяч пятнадцать. Большинство «Отче наш» читает по-испански, если записать армянские слова испанскими буквами. Если учесть крестины—свадьбы—похороны, столько же наберется. Но всего семьсот-восемьсот сыщется семей, которые отдают детей в армянские школы...»
«Я не согласен, не согласен,— прервал его один старик.— А наши
клубы, общества, газеты?..»
Севанец скривился:
«Газеты? Всего три тысячи подписчиков. Да и то в основном деньги платят, а не читают. У нас пять радиостанций, которые друг другу только мешают».
Варужан вздохнул:
«Грустная у тебя арифметика, земляк. Значит, из тридцати тысяч всего три тысячи... Еще, видимо, четыре-пять армянских кафе, столько же клубов, две церкви, в которых служба идет на испанском. Да партий столько, сколько армян. Кто в один клуб ходит, в другой не зайдет».
«Я во всякий вхож. Гнчаки меня дашнаком обзывают, те — рамкаваром, а я...»
«А ты?.:»
«Я... я севанец». «Что— и такая партия есть?»
«Если хочешь знать, это-то и есть настоящая партия. Я их всех тут севанцами сделаю».
«А вдруг да не выйдет?»
Несколько человек заулыбались, другие нахмурились еще больше.
Варужан заметил некоторое робкое замешательство отца — словно хочет сказать что-то очень важное, да никак не может решиться. Ведь отцу предстояло продолжать здесь жить, играть с этими людьми в нарды, пить с ними кофе, отец не желал конфликта. И Варужану конфликтовать не хотелось, но его бесили вопросы: «У вас есть конди-шены?» Или: «Эх, что станется с нашим Араратом? Ну и люди в Армении— долго вы беднягу в плену оставлять будете?»
Отетил так:
«У подножия Арарата американская ракетная база, и ракеты нацелены на Ереван, Может, лучше я вам задам вопрос, господа американцы,— о чем вы думаете: священная армянская гора против армян?..»
Задававший вопрос, видимо, не ожидал такого поворота. А Варужан продолжал уже в раздражении:
«Я восточный армянин. Мы свою землю туркам не отдавали...»
«А Карс, Ван вы своими не считаете?»
«Сын побывал в Карсе,— заговорил в конце концов отец,— искал наш дом, не нашел. Говорит: Карс не переменился — каким был, таким остался».
«Вы правда были в Карее? Какими судьбами?..»
«Поехал, увидел, огорчился».
«В самом деле?»
«Что в самом деле? Поехал, увидел? Или огорчился? Вы, наверно, сомневаетесь, что я огорчился? Но мы ведь каждый день смотрим на Арарат — не на фотографию, а на настоящий Арара»!»
Все замолчали,и у всех в глазах застыла темная печаль, и что-то дрогнуло в душе Варужана. Эти старики показались ему сиротами, а клуб сиротским приютом. Он один обязан тут быть старым, мудрым и давать ответы, потому что он из Армении, да просто он в этот миг — Армения.
Человек с Севана попытался перевести разговор на другую тему:
«Я на Севане в доме отдыха писателей работал. Гребцом был. Чаренца, Исаакяна стрлько раз по озеру катал:..»
«Дом и сейчас стоит, только вот остров полуостровом стал».
«Знаю».
Кто они? Кто сумеет, содрав защитную кору, нырнуть в глубь их душ, на самое дно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149