ей казалось возможным все, что угодно, кроме этого.
Тигран Ваганян еще раз прошелся по всем комнатам, посмотрел на гостей, видимо, мысленно перечитал их список, лежащий у него в нагрудном кармане, и незаметно подмигнул сыну. В ответ Арам молча улыбнулся и под взглядом гостей, в которых было написано ожидание, торжественно и медленно подошел к колоколу, свисающему с потолка. Взял в руки веревку, капельку помедлил... откуда такое волнение, почему так колотится сердце?.. Оглядел гостей взглядом, в котором таилась и грусть, и радость, подмигнул Сюзи и вдруг резко дернул за веревку. Колокол, видимо, давно уже тосковал по собственному голосу, благородному металлу казалось, что он онемел навеки. Даже ребятишки приумолкли, разговоры, перешептывания оборвались на полуслове, пожилые женщины, все как одна, перекрестились, и в глазах их появились слезы. Колокольный звон разнесся по всему дому, гости, созванные звоном, собрались в прихожей, а Арам все продолжал и продолжал звонить.
— Звон уже до Америки дошел, брат-звонарь,— сказал Сэм, куривший сигарету за сигаретой. Глаза у него слезились. От дыма?..
— Хочу, чтобы он и до Австралии дошел, и до Бейрута, и до Аддис-Абебы,— сказал Арам.— И еще... до соседней улицы, до Самарканда...
— Я убежден, что дойдет, брат...
Тиграм Ваганян, которому выдумка сына еще вчера казалась бредовой, был взволнован и тоже без передышки курил.
В конце концов Арам отпустил веревку. Отпустил и какой-то обессиленный остановился возле колокола, уставившись в пол.
Веревка сделала еще несколько движений в воздухе и замерла. А в прихожей царило прежнее молчание, будто разом опустел пчелиный улей.
— Ну, прошу вас,— сказал Тигран Ваганян.— Заходите, пожалуйста.— И, чуть помолчав, добавил: — Мама сама решала, кто где будет сидеть. Имя каждого написано, лежит на его месте. Дети соберутся в комнатах Арама и Нуник.
Двери гостиной были распахнуты настежь.
И вновь ожил пчелиный улей.
Входили в гостиную радостные, оживленные, с шутками, с продолжением прерванных разговоров. Но каждый входивший, взглянув на праздничный стол, вновь замолкал. На столе тут и там стояли увеличенные фотографии. Варужан сразу заметил фотографию отца. А по правую руку от юбилярши стояли фотографии дядя Сирака, дяди Багдасара... даже фотография Аргама Мугнецяна. «Что это придумала бабушка? — прошептала Мари, сжимая локоть мужа.— А где нам садиться?» — «Прочтем,— ответил Варужан.— Грамотные».
— Садитесь,— раздался голос Тиграна Ваганяна. Потом он зачем-то уточнил: — Там, где стоят фотографии, стулья должны быть пустыми. Так мама захотела.
Варужан посмотрел на Сэма и Сюзи:
— Пошли. Думаю, что мы должны быть рядом.— И направился к фотографии отца.
Так оно и оказалось: имя его значилось возле отцовой фотографии. Мари, Сэм, Сюзи тоже уселись рядом. Как-то растерянно, стараясь не шуметь, разместились и остальные. Возле каждой фотографии стоял бокал красного вина, столовый прибор и даже салфетка, похожая на белый парус.
— Молодец, бабушка,— громко, взволнованно сказал Варужан.— Я всегда знал, что наша бабушка гениальный человек. Вот вам еще одно доказательство. Молодец, бабушка...— И покосился на фото Ар-гама Мугнецяна, перед которым стоял бокал красного вина.
— Да, да,— зашептал Сэм.— Чрезвычайно трогательно. Бабушка мудрая женщина. И вообще армянская женщина — хранительница нации.
Когда все наконец отыскали свои места и расселись, Арам подошел к настенному ковру, центр которого скрывался за шелковой шторкой. Отдернул, ни слова не говоря, шторку, и все повернули голову к ковру. Под шторкой оказалась карта мира, два полушария. В середине карты — да, прямо в середине — горела лампочка и большими буквами было написано: Ереван. От этой точки в разные концы расходились цветные стрелки. А над картой надпись: «Вот где живут и откуда должны были приехать родные бабушки Нунэ...»
Все всё сразу поняли.
— Как это трогательно,— прошептала Сюзи брату.— Как ты это выдерживаешь, Сэм?
— Браво, Арам,— сказал вполголоса Сэм Ширак.— Армения Арама бессмертна. Как хорошо, что мы увидели все своими глазами.
— Все расселись?
Тигран Ваганян задал лишний вопрос. Казалось, свои места заняли даже фотографии. А лица с фотографий улыбались, почти все.
Варужан Ширакян был на двадцать лет старше фотографии отца и являлся ровесником фотографии дяди.
— Много не пей,— прошептала Мари.— Тебе, наверно, быть тамадой. Зря ты вашего председателя не пригласил.
Тяжелым и печальным взглядом посмотрел Варужан на жену, скривился, но ничего не сказал. Жена опять повисла на нем грузом, стараясь удержать, вернуть назад к грубому, реальному, осязаемому и понятному миру. Потом Варужан встал, направился к карте.
— Здорово я придумал, да?
Это сказал Арам, подошедший к нему.
— Здорово, Арам. Просто нет слов...
На первый взгляд могло показаться, что на стене висит карта воздушных путей, на которой показано, с какими городами мира соединен Ереван воздушными линиями. Линии, которые тянулись от Еревана, завершались цветными кольцами, в которых было что-то написано. Прочитал — в каждом кольце имя родственника, проживающего в этом месте. Нашел кольцо над городом Байресом, увидел имя отца, улыбнулся. Молодчина Арам, не забыл даже имя тикин Розет.
— Грустная карта, Арам.
— Это не карта — история.
Й вдруг мягко, тихо, словно из далекой дали, заиграли, запели ду-дуки1, над лестницей открылась дверь, и все увидели бабушку Нунэ. Она была в темно-синем платье и таком же платке, а на лбу радуга из мелких золотых монет. Лицо бледное, будто срисованное со средневековой иконы Богоматери. Значит, и Богоматери было когда-то восемьдесят пять. Бабушка Нунэ одним взглядом, казалось, обняла всех, мягко улыбнулась и сделала шаг вперед. И двое стариков, стоявших по обе руки от нее, тоже шагнули, их шаг был твердый, уверенный.
Варужан быстро вернулся на место, сел и шепнул Сэму:
— Это товарищи деда Ширака, они еще в Карсе дружили. Слева дедушка Мамикон, ему девяносто три года.
— А справа?
— Драстамат. Восемьдесят шесть лет.
Вид этой старческой троицы, спускавшейся к ним по деревянным ступенькам, был волнующим, и все встали. Звучала ирреальная музыка, словно открывали дудуки чью-то невероятную тайну, а троица шла сквозь голос дудуков, сквозь тайну, печаль и надежду.
Двое карских мужчин, побратимов деда Ширака, парадно, торжественно, чуть ли не на руках снесли по лестнице жену друга,
один ловко отодвинул кресло, стоявшее во главе стола, другой деликатно помог бабушке Нунэ, и она тяжело опустилась в кресло. Потом они так же тяжело уселись справа и слева от нее.
Все молчали, словно онемев, и только смотрели — куда, что они там видели?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Тигран Ваганян еще раз прошелся по всем комнатам, посмотрел на гостей, видимо, мысленно перечитал их список, лежащий у него в нагрудном кармане, и незаметно подмигнул сыну. В ответ Арам молча улыбнулся и под взглядом гостей, в которых было написано ожидание, торжественно и медленно подошел к колоколу, свисающему с потолка. Взял в руки веревку, капельку помедлил... откуда такое волнение, почему так колотится сердце?.. Оглядел гостей взглядом, в котором таилась и грусть, и радость, подмигнул Сюзи и вдруг резко дернул за веревку. Колокол, видимо, давно уже тосковал по собственному голосу, благородному металлу казалось, что он онемел навеки. Даже ребятишки приумолкли, разговоры, перешептывания оборвались на полуслове, пожилые женщины, все как одна, перекрестились, и в глазах их появились слезы. Колокольный звон разнесся по всему дому, гости, созванные звоном, собрались в прихожей, а Арам все продолжал и продолжал звонить.
— Звон уже до Америки дошел, брат-звонарь,— сказал Сэм, куривший сигарету за сигаретой. Глаза у него слезились. От дыма?..
— Хочу, чтобы он и до Австралии дошел, и до Бейрута, и до Аддис-Абебы,— сказал Арам.— И еще... до соседней улицы, до Самарканда...
— Я убежден, что дойдет, брат...
Тиграм Ваганян, которому выдумка сына еще вчера казалась бредовой, был взволнован и тоже без передышки курил.
В конце концов Арам отпустил веревку. Отпустил и какой-то обессиленный остановился возле колокола, уставившись в пол.
Веревка сделала еще несколько движений в воздухе и замерла. А в прихожей царило прежнее молчание, будто разом опустел пчелиный улей.
— Ну, прошу вас,— сказал Тигран Ваганян.— Заходите, пожалуйста.— И, чуть помолчав, добавил: — Мама сама решала, кто где будет сидеть. Имя каждого написано, лежит на его месте. Дети соберутся в комнатах Арама и Нуник.
Двери гостиной были распахнуты настежь.
И вновь ожил пчелиный улей.
Входили в гостиную радостные, оживленные, с шутками, с продолжением прерванных разговоров. Но каждый входивший, взглянув на праздничный стол, вновь замолкал. На столе тут и там стояли увеличенные фотографии. Варужан сразу заметил фотографию отца. А по правую руку от юбилярши стояли фотографии дядя Сирака, дяди Багдасара... даже фотография Аргама Мугнецяна. «Что это придумала бабушка? — прошептала Мари, сжимая локоть мужа.— А где нам садиться?» — «Прочтем,— ответил Варужан.— Грамотные».
— Садитесь,— раздался голос Тиграна Ваганяна. Потом он зачем-то уточнил: — Там, где стоят фотографии, стулья должны быть пустыми. Так мама захотела.
Варужан посмотрел на Сэма и Сюзи:
— Пошли. Думаю, что мы должны быть рядом.— И направился к фотографии отца.
Так оно и оказалось: имя его значилось возле отцовой фотографии. Мари, Сэм, Сюзи тоже уселись рядом. Как-то растерянно, стараясь не шуметь, разместились и остальные. Возле каждой фотографии стоял бокал красного вина, столовый прибор и даже салфетка, похожая на белый парус.
— Молодец, бабушка,— громко, взволнованно сказал Варужан.— Я всегда знал, что наша бабушка гениальный человек. Вот вам еще одно доказательство. Молодец, бабушка...— И покосился на фото Ар-гама Мугнецяна, перед которым стоял бокал красного вина.
— Да, да,— зашептал Сэм.— Чрезвычайно трогательно. Бабушка мудрая женщина. И вообще армянская женщина — хранительница нации.
Когда все наконец отыскали свои места и расселись, Арам подошел к настенному ковру, центр которого скрывался за шелковой шторкой. Отдернул, ни слова не говоря, шторку, и все повернули голову к ковру. Под шторкой оказалась карта мира, два полушария. В середине карты — да, прямо в середине — горела лампочка и большими буквами было написано: Ереван. От этой точки в разные концы расходились цветные стрелки. А над картой надпись: «Вот где живут и откуда должны были приехать родные бабушки Нунэ...»
Все всё сразу поняли.
— Как это трогательно,— прошептала Сюзи брату.— Как ты это выдерживаешь, Сэм?
— Браво, Арам,— сказал вполголоса Сэм Ширак.— Армения Арама бессмертна. Как хорошо, что мы увидели все своими глазами.
— Все расселись?
Тигран Ваганян задал лишний вопрос. Казалось, свои места заняли даже фотографии. А лица с фотографий улыбались, почти все.
Варужан Ширакян был на двадцать лет старше фотографии отца и являлся ровесником фотографии дяди.
— Много не пей,— прошептала Мари.— Тебе, наверно, быть тамадой. Зря ты вашего председателя не пригласил.
Тяжелым и печальным взглядом посмотрел Варужан на жену, скривился, но ничего не сказал. Жена опять повисла на нем грузом, стараясь удержать, вернуть назад к грубому, реальному, осязаемому и понятному миру. Потом Варужан встал, направился к карте.
— Здорово я придумал, да?
Это сказал Арам, подошедший к нему.
— Здорово, Арам. Просто нет слов...
На первый взгляд могло показаться, что на стене висит карта воздушных путей, на которой показано, с какими городами мира соединен Ереван воздушными линиями. Линии, которые тянулись от Еревана, завершались цветными кольцами, в которых было что-то написано. Прочитал — в каждом кольце имя родственника, проживающего в этом месте. Нашел кольцо над городом Байресом, увидел имя отца, улыбнулся. Молодчина Арам, не забыл даже имя тикин Розет.
— Грустная карта, Арам.
— Это не карта — история.
Й вдруг мягко, тихо, словно из далекой дали, заиграли, запели ду-дуки1, над лестницей открылась дверь, и все увидели бабушку Нунэ. Она была в темно-синем платье и таком же платке, а на лбу радуга из мелких золотых монет. Лицо бледное, будто срисованное со средневековой иконы Богоматери. Значит, и Богоматери было когда-то восемьдесят пять. Бабушка Нунэ одним взглядом, казалось, обняла всех, мягко улыбнулась и сделала шаг вперед. И двое стариков, стоявших по обе руки от нее, тоже шагнули, их шаг был твердый, уверенный.
Варужан быстро вернулся на место, сел и шепнул Сэму:
— Это товарищи деда Ширака, они еще в Карсе дружили. Слева дедушка Мамикон, ему девяносто три года.
— А справа?
— Драстамат. Восемьдесят шесть лет.
Вид этой старческой троицы, спускавшейся к ним по деревянным ступенькам, был волнующим, и все встали. Звучала ирреальная музыка, словно открывали дудуки чью-то невероятную тайну, а троица шла сквозь голос дудуков, сквозь тайну, печаль и надежду.
Двое карских мужчин, побратимов деда Ширака, парадно, торжественно, чуть ли не на руках снесли по лестнице жену друга,
один ловко отодвинул кресло, стоявшее во главе стола, другой деликатно помог бабушке Нунэ, и она тяжело опустилась в кресло. Потом они так же тяжело уселись справа и слева от нее.
Все молчали, словно онемев, и только смотрели — куда, что они там видели?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149