Арам Терунян говорил отрывисто, взвешивая каждое слово и, вероятно, подбирая слова помягче. Он сказал, что ежедневно, видя людские заботы, людскую боль, они, возможно, и привыкают к этому, некоторые перестают даже удивляться, а писатель, случайно столкнувшись с чужой болью, кричит. «Мы и этот крик обязаны услышать, он выведет нас из повседневной притупленности чувств».
Терунян поднялся, сделал шаг к тебе, чокнулся своим бокалом о твой, с достоинством возвратился на место и выпил до дна.Потом Саакануш опять пела, старший сын Андраника Симоняна читал наизусть отрывок из твоего рассказа, все хлопали.
Тебе бы встать, рассказать о себе, о своих терзаниях, разочарова-. ниях, вспомнить Сюзи, но ты ничего этого не сделал. Только когда пили за судью—он сидел рядом,— ты легонько чокнулся с ним и сказал: «Вы обязаны быть добрее меня, потому что, когда я сужу своих героев, их дети не остаются сиротами».— «Не суди принципиально, а суди милосердно»,— произнес Арам Терунян на своем конце стола, и слова эти были адресованы, наверно, не только судье...
Холодный душ возвратил Варужана Ширакяна к его терзаниям и сомнениям, он принялся истово бичевать себя, только уже без свидетелей. А без свидетелей оно и проще, и безопаснее.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ, ВСТАВНАЯ ИЗ ТЕТРАДИ ДЕДА ШИРАКА: СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА МУСТАФЫ НЕДИМА
«...Однажды ночью я возвращался домой — находился недалеко от дома, метрах в пятистах. На бойком халебском проспекте увидел девятнадцать трупов — люди умерли от голода. Каждое утро государственные повозки ездили по городу, подбирали трупы.
Хоронили мертвых без всяких обрядов: кидали в яму друг на друга, как попало. Находились вконец отчаявшиеся люди, которые сами себя заживо хоронили — сами бросались в яму, и их засыпали землей. Военное начальство основало многочисленные мелкие производства. Здесь работали неимущие женщины и девушки. За двенадцатичасовую работу им давали кусок хлеба. Но из-за ужаса перед голодом и Тер-Зором они вынуждены были идти на эту работу. Однако и тут несчастные не находили покоя. Офицеры, пятидесятники да и просто солдаты то и дело появлялись в мастерских, отыскивая красивых женщин и девушек.
Имена Эюп-бея, Аптивлаат-бея — оба были чиновниками комиссии по переселенным лицам — наводили на людей ужас. Армянин, столкнувшийся с ними, считал свою смерть делом решенным.
Врач Алтунян-эфенди спас от верной гибели тяжело заболевшую дочь одного моего гостя, попавшего в беду, а именно харбердца Арпиаряна Пилоса-эфенди, и еще тридцать четыре ни в чем не повинные женщины, которые слишком долго находились в пустыне и были очень больны. Он достоин всяческой похвалы.
Таким же бриллиантом добродетели, как врач Алтунян-эфенди, была и его дочь Нора, великодушная и милосердная. Она до последнего защищала созданный ею сиротский приют. Ориорд Алтунян, предавшись всем сердцем этому делу, спасла около тысячи несчастных. Наступил, момент, когда правительство решило руками своих чиновников собрать десятикратный налог. По времени это совпало со школьными каникулами, потому решили, чтобы и чиновники из учебных заведений приняли участие в сборе этого налога.
В связи с этим и я был направлен в провинцию, находившуюся в одиннадцати часах езды от Халеба. Пребывая там, я сидел однажды в комнате каймакама, когда вошли два священника — армяне. Одежда на них была изорвана, а сами они были изнурены голодом, о чем красноречиво свидетельствовали их лица.
С мольбой в голосе они обратились к каймакаму:
— Мы высланы из родных мест. Уже год живем здесь. Поначалу нам на пропитание давали немного пшеницы. Теперь сняли с довольствия. Мы бедствуем. Просим вашего повеления, чтобы хоть самую малость зерна давали нам опять.
— Хорошо, не беспокойтесь, я прикажу,— пообещал каймакам. И двое несчастных со словами благодарности ушли. Каймакам им вслед процедил сквозь зубы:
- Вам зерна?! Свинца вам, свинца!
Всем сердцем проклял я этого палача: несчастные пришли к нему за милостью и милостыней, а он помышляет об убийстве их.
Возвратившись домой, я позвал Арменака, сына Пезирчяна, который ко мне очень привязался, и спросил:
— Живут тут двое священников?
— Да, живут.
— Ты их когда-либо видел?
— Видел.
— Что они едят, пьют, чем живы?
— Они в очень бедственном положении, не могут раздобыть себе куска хлеба.
— Почему же ты раньше не говорил мне о них?
— Вы и так стольким помогаете...
— Ты впервые обижаешь меня, Арменак. Больше так не делай. Пойди и разыщи их и проси прийти сюда.
Арменак, наделенный природной скромностью, покраснел, пошел и привел священников.
Я пригласил их сесть и попытался утешить:
— Сожалею, что раньше не видел вас и не знал о вас. Сегодня впервые увидел вас у каймакама. Больше ни по какому вопросу не обращайтесь к этому жестокому человеку — он угрожал вам вслед. Я готов по мере сил своих помочь вам.
Они остались довольны. Я помогал им до конца. Одним из священников был глава епархии Зейтуна Бардухимеос Тагчян-эфенди, другим — настоятель монастыря святого Карапета в Кесарии Смбат-эфенди. Эти несчастные питались горькими паданцами оливковых деревьев.
Однажды январским утром, когда воздух был морозный и резкий, я отправился домой к каймакаму. В маленькой комнате имелся и камин, и жестяная печка. Чуть-чуть выпили. Потом вышли из дому, чтобы направиться к нему на службу.
Выходя со двора, окаменели в полной растерянности: у стены съежились двадцать два малыша, младшему из которых было лет шесть, а старшему — едва десять.
Отрепья плохо прикрывали их измученные, истощенные тела, лица — как у покойников. Это были дети работниц Халеба. Когда матери и сестры отправлялись на работу, они оставались на улице, беззащитные и голодные. Полицейские собрали их, отвели в канцелярию каймакама. Там они рассказали, что питаются травой, а когда нет травы, то и землю едят.
Каймакаму я сказал:
— Вы ненавидите армян и, предположим, правы. Но скажите, какое преступление можно приписать этим крошкам? У нас с вами тоже есть дети, и как будет горько, если однажды и на них обрушатся подобные беды. Если вы верующий, ответьте: разве такое угодно Богу и не накажет ли он нас с вами? Кто может- нам засвидетельствовать, что завтра наши дети не окажутся еще в худшем положении? Кайма-кам-бей, отставим политику в сторону, обратимся к своей совести.
Если мы нынче будем сострадать этим невинным душам, завтра найдутся сострадающие и нашим детям. Вы ведь знаете, что по исламской религии эти младенцы — согласно возрасту своему — ни за что не в ответе, они невинны и потому, умерев, попадут сразу в рай. Так как же может человек судить этих невинных, которых сам Господь избавил от ответственности?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149