«Ты, брат, задал бессовестный вопрос... Как у тебя только язык повернулся так сердце мне ранить? Бог не допустит, чтобы такое произошло...» — «А если... а если произойдет?..» — «Я... я гражданин Америки, а война к сердцам отношения не имеет...— и потер виски.— Ты бессовестный, бессердечный человек...» Да, и впрямь жестокий вопрос, но... пусть бы его брат, продавец ковров, поклялся, что он скорее покончит с собой, чем... А ведь не поклялся. Ну вот приедет, они и продолжат спор... ...В ущелье и в самом деле не было ни души. Варужан уселся возле скалы Ревности и с изумлением, не меньшим, чем в первый день, принялся смотреть на чудо: дерево, уцепившееся за макушку скалы.
Листва его отливала багрянцем, и само дерево походило на огромный костер, полыхавший на вершине утеса. Ветер потихоньку раскачивал дерево, но был бессилен погасить этот удивительный костер. Давным-давно, говорят, заблудилась в этом ущелье собиравшая овощи сельская молодка. И вдруг видит: прямо перед ней мохнатый медведь. Он глядит-глядит — уж больно хороша и молода новобрачная. Схватил ее и — в пещеру. Сел напротив, смотрит, и глаза его теплеют, теплеют. Потом встает и, придавив вход в пещеру здоровенным валуном, идет в лес. Молодая женщина сидит в темноте, трясется, а медведь возра-щается и приносит ей в лапах диких яблок. Отодвинул камень, протянул ей яблоки, она их берет и улыбается ни жива ни мертва. Глаза медведя совсем потеплели, он, обрадованный, снова в лес убегает. Впопыхах валун перед входом в пещеру косо придвинул, и новобрачная сумела улизнуть. Уже затемно прибегает она в село, а сельчане давно в лес отправились на ее розыски. Узнав о том, что она вернулась цела-невредима, все радуются, раскрыв рот слушают о ее приключении, о том, как медведь ей яблок принес. Все радуются, кроме ее молодого мужа — тот мрачнее тучи. Ночью он к жене не приблизился. Во вторую и третью ночь то же. Все пьет, курит. Ему начинает казаться, что, когда он на улицу выходит, люди вслед ему шепчутся: «Глядите-ка, глядите, у него с медведем одна жена на двоих». А женщина носа из дому не ка-жет, плачет дни и ночи, а потом идет к ущелью, подымается на вершину скалы, выступающей из реки, и бросается в воду. Была молодая женщина беременна, и, рассказывают, в тот миг, когда она бросилась вниз, на голой скале сразу зацвело это удивительное дерево. Люди с того дня прозвали скалу скалой Ревности. А про дерево говорят, что оно — нерожденное дитя.
На днях Варужан встретил у скалы старика, тот и рассказал ему эту забавно-печальную легенду. Дерево же в самом деле странное: растет из скалы, необычны его кроваво-красные плоды и листья. «Не сам ли ты эту историю придумал, отец?» Старик, походивший на бывшего учителя, на несостоявшегося писателя и на Мовсеса Хоре-наци из захолустья, невесело вздохнул: «Эх, если б я мог такие истории
придумывать...»
Потом Варужан разговорился с дежурной в гостинице, и она повторила ту же легенду. Эх, знать бы, о чем думала несчастная красавица в последние мгновения жизни? О том, что медведь с ней обошелся более человечно, чем муж? Может быть, и об этом, кто знает... Почему Варужану вдруг вспомнился тренер Мари по каратэ? Варужан неприязненно наморщил лоб. Однажды, возвратившись домой, он застал тренера в своем доме — они с Мари в гостиной пили кофе. Мари была в домашнем халате. Помрачнел. Тренер, молодой, высокий, при виде Варужана встал и сказал, что давно мечтал с ним познакомиться. А Мари была в домашнем халате. Почему это приковало его внимание? Парень посидел еще несколько минут, потом в замешательстве простился и ушел. А потом между супругами произошел отвратительный, недостойный разговор, который Варужан по сей день вспоминает со
стыдом.
— И меня каждый раз повергает в изумление это дерево.— Обер-
нулся. Перед ним стоял святой отец. И как Варужан не расслышал шагов?— Чудо, да и только. А?.. Вы давно в ущелье?
— Да примерно с час.
— Мне думается, эта скала — Армения в миниатюре: в камне расцветшее дерево с кроваво-красными плодами.
Варужан засмеялся:
— Вы не поэт, святой отец?..
— Каждый армянин чуть-чуть поэт.
— По той же логике... каждый поэт чуть-чуть армянин. Они зашагали.
Безмолвие теснины, суровые утесы, нависшие над лентой речки, чистая музыка воды — все это настраивало на мягкую раскованную беседу. Варужан рассказал, почему он здесь, как изнуряет большой город и какой он, Варужан, испытывает голод по уединению.
— Вам кажется, что в ущелье вы один, потому вы сюда и спускаетесь?
Варужан взглянул на святого отца. А тот продолжал:
— И да, и нет. Вы спускаетесь в ущелье, страшась одиночества, потому что здесь вы не один. Здесь вы и сами с собой, и со своим вторым «я», то есть с Господом...
— С Господом?..
— Да, да. Идея Бога родилась, очевидно, от людского одиночества: человек хочет, но не может быть один. С кем вы беседуете в ущелье?
— Сам с собой.
— Со своим вторым «я». Вы не корите себя за свои ошибки, сомнения?
— Да, конечно...— промямлил Варужан, как мальчишка, не выучивший урока.
— Видите, значит, вы не одиноки. Человек всегда нуждается в слушателе, собеседнике. Вы не ловили себя на мысли, что здесь вы иногда разговариваете с камнями, деревьями, речкой...
— Да, представьте.
— Разговариваете сами с собой, со своим вторым «я». Варужан вдруг произнес нараспев, почти продекламировал:
— «О, человек! Ведь ты — лучший друг себе. И, имея такого друга, ты ищешь кого-то еще. Кого?..» Это не мои слова.
— Знаю. Это мысли древних индусов. И стало быть, кого ищет человек? Бога.
Варужан засмеялся:
— Святой отец, вы хотите сделать меня верующим. Вот и речка рядышком. Крестить меня вы не собираетесь?
— Пусть каждый остается при своей вере. Да, дорогой, каждый жаждет иметь слушателя и собеседника, но при этом чтобы собеседник был умнее, сильнее, справедливее его. Не так ли?
— Предположим.
— И милосерднее его.
— Значит, и Нарекаци говорил сам с собой?
— Говорил со своим вторым «я», а это и есть Бог, до которого он
хотел дотянуться, дорасти, которому хотел уподобиться. Но, если хотите знать, Нарекаци несравненно справедливее и отважнее нас. Как он полосует себя, четвертует! А мы... О, как же мы себя любим. Даже наедине с собой, когда голос никому не слышен, мы страшимся признаться себе в своих грехах.
— Это верно. Нарекаци себя бичевал за грехи мира, а мы мир ругаем за собственные грехи. Выходит, что церковь дает человеку возможность побыть одному, наедине с собой.
— Видимо... Душа человека каким-то образом должна избавиться от больших и малых грехов. К кому же обратиться человеку? К себе подобному? Это небезопасно. И человек доверяется Богу. Еще и потому, что Всевышний милостив. Человек не простит, а Бог простит.
— Но человек доверяется и вам, духовным лицам, а вы, простите, тоже всего лишь люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Листва его отливала багрянцем, и само дерево походило на огромный костер, полыхавший на вершине утеса. Ветер потихоньку раскачивал дерево, но был бессилен погасить этот удивительный костер. Давным-давно, говорят, заблудилась в этом ущелье собиравшая овощи сельская молодка. И вдруг видит: прямо перед ней мохнатый медведь. Он глядит-глядит — уж больно хороша и молода новобрачная. Схватил ее и — в пещеру. Сел напротив, смотрит, и глаза его теплеют, теплеют. Потом встает и, придавив вход в пещеру здоровенным валуном, идет в лес. Молодая женщина сидит в темноте, трясется, а медведь возра-щается и приносит ей в лапах диких яблок. Отодвинул камень, протянул ей яблоки, она их берет и улыбается ни жива ни мертва. Глаза медведя совсем потеплели, он, обрадованный, снова в лес убегает. Впопыхах валун перед входом в пещеру косо придвинул, и новобрачная сумела улизнуть. Уже затемно прибегает она в село, а сельчане давно в лес отправились на ее розыски. Узнав о том, что она вернулась цела-невредима, все радуются, раскрыв рот слушают о ее приключении, о том, как медведь ей яблок принес. Все радуются, кроме ее молодого мужа — тот мрачнее тучи. Ночью он к жене не приблизился. Во вторую и третью ночь то же. Все пьет, курит. Ему начинает казаться, что, когда он на улицу выходит, люди вслед ему шепчутся: «Глядите-ка, глядите, у него с медведем одна жена на двоих». А женщина носа из дому не ка-жет, плачет дни и ночи, а потом идет к ущелью, подымается на вершину скалы, выступающей из реки, и бросается в воду. Была молодая женщина беременна, и, рассказывают, в тот миг, когда она бросилась вниз, на голой скале сразу зацвело это удивительное дерево. Люди с того дня прозвали скалу скалой Ревности. А про дерево говорят, что оно — нерожденное дитя.
На днях Варужан встретил у скалы старика, тот и рассказал ему эту забавно-печальную легенду. Дерево же в самом деле странное: растет из скалы, необычны его кроваво-красные плоды и листья. «Не сам ли ты эту историю придумал, отец?» Старик, походивший на бывшего учителя, на несостоявшегося писателя и на Мовсеса Хоре-наци из захолустья, невесело вздохнул: «Эх, если б я мог такие истории
придумывать...»
Потом Варужан разговорился с дежурной в гостинице, и она повторила ту же легенду. Эх, знать бы, о чем думала несчастная красавица в последние мгновения жизни? О том, что медведь с ней обошелся более человечно, чем муж? Может быть, и об этом, кто знает... Почему Варужану вдруг вспомнился тренер Мари по каратэ? Варужан неприязненно наморщил лоб. Однажды, возвратившись домой, он застал тренера в своем доме — они с Мари в гостиной пили кофе. Мари была в домашнем халате. Помрачнел. Тренер, молодой, высокий, при виде Варужана встал и сказал, что давно мечтал с ним познакомиться. А Мари была в домашнем халате. Почему это приковало его внимание? Парень посидел еще несколько минут, потом в замешательстве простился и ушел. А потом между супругами произошел отвратительный, недостойный разговор, который Варужан по сей день вспоминает со
стыдом.
— И меня каждый раз повергает в изумление это дерево.— Обер-
нулся. Перед ним стоял святой отец. И как Варужан не расслышал шагов?— Чудо, да и только. А?.. Вы давно в ущелье?
— Да примерно с час.
— Мне думается, эта скала — Армения в миниатюре: в камне расцветшее дерево с кроваво-красными плодами.
Варужан засмеялся:
— Вы не поэт, святой отец?..
— Каждый армянин чуть-чуть поэт.
— По той же логике... каждый поэт чуть-чуть армянин. Они зашагали.
Безмолвие теснины, суровые утесы, нависшие над лентой речки, чистая музыка воды — все это настраивало на мягкую раскованную беседу. Варужан рассказал, почему он здесь, как изнуряет большой город и какой он, Варужан, испытывает голод по уединению.
— Вам кажется, что в ущелье вы один, потому вы сюда и спускаетесь?
Варужан взглянул на святого отца. А тот продолжал:
— И да, и нет. Вы спускаетесь в ущелье, страшась одиночества, потому что здесь вы не один. Здесь вы и сами с собой, и со своим вторым «я», то есть с Господом...
— С Господом?..
— Да, да. Идея Бога родилась, очевидно, от людского одиночества: человек хочет, но не может быть один. С кем вы беседуете в ущелье?
— Сам с собой.
— Со своим вторым «я». Вы не корите себя за свои ошибки, сомнения?
— Да, конечно...— промямлил Варужан, как мальчишка, не выучивший урока.
— Видите, значит, вы не одиноки. Человек всегда нуждается в слушателе, собеседнике. Вы не ловили себя на мысли, что здесь вы иногда разговариваете с камнями, деревьями, речкой...
— Да, представьте.
— Разговариваете сами с собой, со своим вторым «я». Варужан вдруг произнес нараспев, почти продекламировал:
— «О, человек! Ведь ты — лучший друг себе. И, имея такого друга, ты ищешь кого-то еще. Кого?..» Это не мои слова.
— Знаю. Это мысли древних индусов. И стало быть, кого ищет человек? Бога.
Варужан засмеялся:
— Святой отец, вы хотите сделать меня верующим. Вот и речка рядышком. Крестить меня вы не собираетесь?
— Пусть каждый остается при своей вере. Да, дорогой, каждый жаждет иметь слушателя и собеседника, но при этом чтобы собеседник был умнее, сильнее, справедливее его. Не так ли?
— Предположим.
— И милосерднее его.
— Значит, и Нарекаци говорил сам с собой?
— Говорил со своим вторым «я», а это и есть Бог, до которого он
хотел дотянуться, дорасти, которому хотел уподобиться. Но, если хотите знать, Нарекаци несравненно справедливее и отважнее нас. Как он полосует себя, четвертует! А мы... О, как же мы себя любим. Даже наедине с собой, когда голос никому не слышен, мы страшимся признаться себе в своих грехах.
— Это верно. Нарекаци себя бичевал за грехи мира, а мы мир ругаем за собственные грехи. Выходит, что церковь дает человеку возможность побыть одному, наедине с собой.
— Видимо... Душа человека каким-то образом должна избавиться от больших и малых грехов. К кому же обратиться человеку? К себе подобному? Это небезопасно. И человек доверяется Богу. Еще и потому, что Всевышний милостив. Человек не простит, а Бог простит.
— Но человек доверяется и вам, духовным лицам, а вы, простите, тоже всего лишь люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149