.. А этот человек был небрежен, прямодушен, употреблял очень острую пищу,— видимо, у него здоровый желудок. Много ли подобных армян в Армении, дядя Ширак? Если много, значит, страна моего отца будет жить... Слова этого человека пробудили меня, я понял, что я не европеец и, если переселюсь в Америку, не сделаюсь американцем...»
— Поздно понял, дорогой родственник...
Никто не среагировал на слова Сэма, он мог бы говорить и дальше, никто бы его не прервал, даже Арам. Тигран Ваганян попросил у Варужана сигарету, тот протянул ему пачку. Взглянув на дядю виноватыми глазами, потянулась к сигаретам и Сюзи. «Кури»,— разрешил ей дядин взгляд. Пробормотав что-то себе под нос, Сэм встал из-за стола, прошел к камину, опустился в кресло.
— «Слушая этого человека из Армении, я понял лишь одно: быть недовольным можно только с в о е й землей. Краснея от стыда, сознаю: где бы мы ни жили, мы всегда заискивали, лебезили перед коренными жителями. Мне стало жаль самого себя, дядя Ширак, здесь мы имеем право лишь на пресмыкание. Однажды мои коллеги по Кембриджу говорили о своей стране и уж так поносили Англию! Казалось, у каждого в руках хирургический скальпель и каждый сам хочет вскрыть нарыв. Не знаю уж, какой бес в меня вселился, но я решил принять участие в разговоре и высказался в их духе, но не успел я заговорить, как мой английский коллега бросил мне в лицо: «Не нравится Англия? Тогда зачем ты здесь? Уезжай к себе. Загадочный народ армяне: переезжают из страны в страну и всюду недовольны». Я тут же замолк. И в тот день, когда услыхал армянского писателя, понял: недовольным имеешь право быть только собственной страной. Этот человек приехал из своей страны и в свою страну возвратится, а я гражданин государства с непонятным названием Чужбина».
Варужан сказал:
— Я и в Байресе встречал таких потерянных армян. Сейчас я лучше понимаю их боль.
— Можешь назвать хоть одно имя? — почти выкрикнул Сэм, сидевший у печки.
— Могу, Сэм,— мягко, почти ласково произнес Варужан.— Например, мой и твой отец.
— У нашего отца другие обстоятельства, он ведь родился в Армении.
Арам же переводил уже дальше, словно для себя самого:
— «Приехать в Армению? Как на Родину? Но Российская Армения не родина даже для моего деда. Приехать в качестве туриста? Есть места интереснее».
— Как вы не можете понять сути его излияний? — Сэм Ширак пытался говорить спокойно: его родные заблуждаются, и ему следует открыть им глаза.— Для него Армения глухой, непривлекательный, чужой уголок земли, а вы говорите — Мать-Родина...
— Побереги цветные нитки своих нервов, брат мой ковроторговец. Сейчас будет место похлеще — нитки порвутся,— изрек Арам.
Сэм Ширак смотрел на всех несчастным взглядом: странный тут народ — то не смей Армении коснуться, горло за нее перегрызть готовы, а то делаются всепрощающими исусиками.
— «Я попытался найти Армению в нашей колонии. Пустое занятие. Когда нет государства, каждый армянин сам себе государство, со своим парламентом, его главой и, уж разумеется, с министром внешних сношений. Я понял, к слову, что дашнакские шефы оплакивают не потерянную страну, а всего лишь потерянные ими кресла. Ведь они могли бы сегодня его занимать...»
— Лучше не скажешь...— Варужан мысленно зааплодировал.— Я бы напечатал это письмо во всех газетах спюрка.
— Не много ли? Может быть, пощадишь хоть несколько газет? У Сэма нервы начали сдавать, Арам, заметив это, сложил письмо.
— Почему? Читай до конца,— сказал Варужан.
— Читай-читай! — почти выкрикнул Сэм.— А вы связывайте свои надежды с подобными армянами! Грешно их армянами называть!..
— «Союзы, клубы, газеты растут в спюрке как грибы. Ведь кресла жаждут многие — не премьер, так хоть председатель клуба. Число союзов растет, а союза нет. Хорошо по этому поводу сказал тот армянский писатель: в село, где много петухов, утро с опозданием приходит».
— Великолепно,— зааплодировал Варужан. Тигран Ваганян рассмеялся себе под нос.
— Ах эти петухи,— обратилась Сюзи к брату,— каждый на своей крыше кричит, и только он знает точно, когда будет солнце.
В конце письма Тигран Ваганян извинялся перед бабушкой Нунэ за то, что не приедет на ее юбилей, перед дедом Шираком за то, что отвечает на его письмо с семилетним опозданием, и передавал приветы далекой незнакомой Армении. Последние строки заключали в себе жгучую грусть:
— «И когда ваши люди приезжают за границу, пусть они, слушая тех, кто превозносит Армению, разглядятв полутемном уголке восторженного зала и растерянных, безъязыких, таких, как я, которые не знают ни кто они, ни откуда, ни куда и зачем идут...»
Арам сложил вчетверо письмо, вложил в конверт, зажег сигарету. Слова казались лишними — не письмо, а открытая рана, как же можно обсуждать рану?
Варужан встал, ласково опустил руку на плечо Сэма:
— Помнишь песню Артуро — «Боль твоя, родина,— из огня сорочка»?
Сэм Ширак непроизвольно улыбнулся. В камине давно погас огонь.
На другой день после юбилея поздним ночным рейсом улетел в Ташкент Врам Ваганян. Самолет из Еревана в Ташкент бывает лишь раз в, неделю, потому Врам взял обратный билет заблаговременно, прямо в день приезда. Бабушка Нунэ горько вздохнула: «Мать для тебя как кино: прилетел, поглядел и назад».—«Весной все приедем,—попытался успокить мать Врам.— Детей прихвачу, Нину и — сюда».
Врам Ваганян увозил в сердце обиду на знаменитого племянника. Тот не соизволил даже полистать тетрадь Коли и свою книжку не подарил. Арам тетрадь просмотрел — читал, улыбался, один раз вслух рассмеялся, имен семь-восемь зачеркнул, три-четыре прибавил. «Потрясный парень твой Коля,— сказал Арам.— Обязательно присылай его к нам на каникулы». Арам не поленился даже письмо написать — лично Николаю Ваганяну. Несколько книг дал дяде для Коли, и среди них толстый, тяжеленный русско-армянский словарь. «Неужели столько слов на свете?» — отчего-то вздохнул Врам Ваганян. Бабушка Нунэ собрала целый узел подарков снохе и детям. Половина подарков из Халеба отправилась в Самарканд.
Сирарпи часами висела на телефоне — до тех пор, пока ей наконец не удалось связаться с Халебом, с доктором Дальяном. Наговорила на тридцать семь рублей — могла бы говорить и дальше, если бы армя-но-русско-арабоязычные телефонистки по очереди не внушали ей, что нельзя занимать так долго междугородную линию. Сирарпи, задыхаясь от волнения, забегая вперед и сбиваясь, рассказала, как под крылом самолета в московском аэропорту ее уже ждала черная машина, рассказала про Нину, тикин Анушик, ее мужа и, конечно, про Виктора Орлова. «Мы и за вас пили, доктор, и за парона Назарета, тикин Анаис, за Седрака и Андраника, за текеянцев, за всех, за всех,— Сирарпи за столько тысяч километров почувствовала волнение доктора, услышала его беспокойное дыхание, показалось, что горький дым его сигареты разъедает ей горло, глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Поздно понял, дорогой родственник...
Никто не среагировал на слова Сэма, он мог бы говорить и дальше, никто бы его не прервал, даже Арам. Тигран Ваганян попросил у Варужана сигарету, тот протянул ему пачку. Взглянув на дядю виноватыми глазами, потянулась к сигаретам и Сюзи. «Кури»,— разрешил ей дядин взгляд. Пробормотав что-то себе под нос, Сэм встал из-за стола, прошел к камину, опустился в кресло.
— «Слушая этого человека из Армении, я понял лишь одно: быть недовольным можно только с в о е й землей. Краснея от стыда, сознаю: где бы мы ни жили, мы всегда заискивали, лебезили перед коренными жителями. Мне стало жаль самого себя, дядя Ширак, здесь мы имеем право лишь на пресмыкание. Однажды мои коллеги по Кембриджу говорили о своей стране и уж так поносили Англию! Казалось, у каждого в руках хирургический скальпель и каждый сам хочет вскрыть нарыв. Не знаю уж, какой бес в меня вселился, но я решил принять участие в разговоре и высказался в их духе, но не успел я заговорить, как мой английский коллега бросил мне в лицо: «Не нравится Англия? Тогда зачем ты здесь? Уезжай к себе. Загадочный народ армяне: переезжают из страны в страну и всюду недовольны». Я тут же замолк. И в тот день, когда услыхал армянского писателя, понял: недовольным имеешь право быть только собственной страной. Этот человек приехал из своей страны и в свою страну возвратится, а я гражданин государства с непонятным названием Чужбина».
Варужан сказал:
— Я и в Байресе встречал таких потерянных армян. Сейчас я лучше понимаю их боль.
— Можешь назвать хоть одно имя? — почти выкрикнул Сэм, сидевший у печки.
— Могу, Сэм,— мягко, почти ласково произнес Варужан.— Например, мой и твой отец.
— У нашего отца другие обстоятельства, он ведь родился в Армении.
Арам же переводил уже дальше, словно для себя самого:
— «Приехать в Армению? Как на Родину? Но Российская Армения не родина даже для моего деда. Приехать в качестве туриста? Есть места интереснее».
— Как вы не можете понять сути его излияний? — Сэм Ширак пытался говорить спокойно: его родные заблуждаются, и ему следует открыть им глаза.— Для него Армения глухой, непривлекательный, чужой уголок земли, а вы говорите — Мать-Родина...
— Побереги цветные нитки своих нервов, брат мой ковроторговец. Сейчас будет место похлеще — нитки порвутся,— изрек Арам.
Сэм Ширак смотрел на всех несчастным взглядом: странный тут народ — то не смей Армении коснуться, горло за нее перегрызть готовы, а то делаются всепрощающими исусиками.
— «Я попытался найти Армению в нашей колонии. Пустое занятие. Когда нет государства, каждый армянин сам себе государство, со своим парламентом, его главой и, уж разумеется, с министром внешних сношений. Я понял, к слову, что дашнакские шефы оплакивают не потерянную страну, а всего лишь потерянные ими кресла. Ведь они могли бы сегодня его занимать...»
— Лучше не скажешь...— Варужан мысленно зааплодировал.— Я бы напечатал это письмо во всех газетах спюрка.
— Не много ли? Может быть, пощадишь хоть несколько газет? У Сэма нервы начали сдавать, Арам, заметив это, сложил письмо.
— Почему? Читай до конца,— сказал Варужан.
— Читай-читай! — почти выкрикнул Сэм.— А вы связывайте свои надежды с подобными армянами! Грешно их армянами называть!..
— «Союзы, клубы, газеты растут в спюрке как грибы. Ведь кресла жаждут многие — не премьер, так хоть председатель клуба. Число союзов растет, а союза нет. Хорошо по этому поводу сказал тот армянский писатель: в село, где много петухов, утро с опозданием приходит».
— Великолепно,— зааплодировал Варужан. Тигран Ваганян рассмеялся себе под нос.
— Ах эти петухи,— обратилась Сюзи к брату,— каждый на своей крыше кричит, и только он знает точно, когда будет солнце.
В конце письма Тигран Ваганян извинялся перед бабушкой Нунэ за то, что не приедет на ее юбилей, перед дедом Шираком за то, что отвечает на его письмо с семилетним опозданием, и передавал приветы далекой незнакомой Армении. Последние строки заключали в себе жгучую грусть:
— «И когда ваши люди приезжают за границу, пусть они, слушая тех, кто превозносит Армению, разглядятв полутемном уголке восторженного зала и растерянных, безъязыких, таких, как я, которые не знают ни кто они, ни откуда, ни куда и зачем идут...»
Арам сложил вчетверо письмо, вложил в конверт, зажег сигарету. Слова казались лишними — не письмо, а открытая рана, как же можно обсуждать рану?
Варужан встал, ласково опустил руку на плечо Сэма:
— Помнишь песню Артуро — «Боль твоя, родина,— из огня сорочка»?
Сэм Ширак непроизвольно улыбнулся. В камине давно погас огонь.
На другой день после юбилея поздним ночным рейсом улетел в Ташкент Врам Ваганян. Самолет из Еревана в Ташкент бывает лишь раз в, неделю, потому Врам взял обратный билет заблаговременно, прямо в день приезда. Бабушка Нунэ горько вздохнула: «Мать для тебя как кино: прилетел, поглядел и назад».—«Весной все приедем,—попытался успокить мать Врам.— Детей прихвачу, Нину и — сюда».
Врам Ваганян увозил в сердце обиду на знаменитого племянника. Тот не соизволил даже полистать тетрадь Коли и свою книжку не подарил. Арам тетрадь просмотрел — читал, улыбался, один раз вслух рассмеялся, имен семь-восемь зачеркнул, три-четыре прибавил. «Потрясный парень твой Коля,— сказал Арам.— Обязательно присылай его к нам на каникулы». Арам не поленился даже письмо написать — лично Николаю Ваганяну. Несколько книг дал дяде для Коли, и среди них толстый, тяжеленный русско-армянский словарь. «Неужели столько слов на свете?» — отчего-то вздохнул Врам Ваганян. Бабушка Нунэ собрала целый узел подарков снохе и детям. Половина подарков из Халеба отправилась в Самарканд.
Сирарпи часами висела на телефоне — до тех пор, пока ей наконец не удалось связаться с Халебом, с доктором Дальяном. Наговорила на тридцать семь рублей — могла бы говорить и дальше, если бы армя-но-русско-арабоязычные телефонистки по очереди не внушали ей, что нельзя занимать так долго междугородную линию. Сирарпи, задыхаясь от волнения, забегая вперед и сбиваясь, рассказала, как под крылом самолета в московском аэропорту ее уже ждала черная машина, рассказала про Нину, тикин Анушик, ее мужа и, конечно, про Виктора Орлова. «Мы и за вас пили, доктор, и за парона Назарета, тикин Анаис, за Седрака и Андраника, за текеянцев, за всех, за всех,— Сирарпи за столько тысяч километров почувствовала волнение доктора, услышала его беспокойное дыхание, показалось, что горький дым его сигареты разъедает ей горло, глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149