с Араратом желаете или без? От моря до моря желаете или без всякого моря? По типу мая восемнадцатого или ноября двадцатого?.. Пришел, увидел, ужаснулся.
— Спюрк — это, Варужан, литейная,— вполголоса, как бы сама себе сказала Сюзи, будто и не заметив вспышки Варужана.— В спюрке мы как армяне ежедневно что-то утрачиваем. Новый день — новый враг. Ушедший день успел у нас уже что-то унести наше, армянское.
За столом воцарилось тяжелое молчание, и среди этого молчания Варужан вдруг поднялся и вышел на балкон. Яд собственных слов растекся по венам, череп сделался колоколом с вырванным языком, слова заполнили полость колокола, и звон их сделался невыносимым. Спюрк — ссылка. Где он это вычитал? Сестра, во всяком случае, не вычитала, это уж точно,— это фраза, рожденная ее собственными страданиями. Вспомнил тихую, беспомощную школу на окраине Байре-са — как малыши обнимали, целовали его, да не его, Армению, которую и на карте-то не каждый мог показать. Вспомнил девяносточетырехлетнего старика (глупец, не мог имя его запомнить), который вдруг нагнулся и поцеловал ему руку. «Что вы делаете, папаша?» — «Я Армению целую». Затем полость черепа заполнилась голосом Артуро. Господи, как он пел, как пел песни Еревана, Зангезура, Лори — а ведь не видел ни Еревана, ни Зангезура, ни Лори. Когда они пригласили его к своему столу, с каким интересом расспрашивал он об армянских певцах, поэтах. Знал всех по именам, но никого никогда не видел. Матовые глаза Артуро все время были обращены к нему, Варужану. Артуро же очки снял, словно без очков ему было виднее. Он догадывался о каждом движении Варужана: наклоне, повороте. Сказал, что через месяц его будут оперировать в последний раз — надежды мало, но он собирается сражаться с надеждой. «А осенью поеду в Армению. Буду видеть — поеду. Не буду видеть — все равно поеду». Варужан едва удержался от бестактного вопроса: какой смысл, если не будешь видеть?.. А сейчас все понял: Артуро будет стоять на балконе гостиницы «Армения», ему скажут: напротив Арарат — и он увидит, да-да, увидит Арарат; будет ходить по ереванским улицам, впервые слушать вокруг одну армянскую речь — и крик армянский, и смех армянский, и ругань армянскую,— пойдет на рынок, по-армянски поторгуется, отправится на стадион «Раздан», услышит сразу дыхание семидесяти тысяч армян... Спюрк — ссылка, но, если ты в ссылке родился, она может стать повседневной, привычной, будничной. Привыкаешь, как к воздуху в накуренной комнате, а выйдешь на свежий воздух, и голова закружится... Спюрк — это литейная...
Вспомнил, в Байресе в доме одного богатого армянина хозяин познакомил его со своей племянницей, девочкой-подростком. «Наша Анаис — чемпионка по армянскому языку,— сказал хозяин.— Неделю назад мы собрались всей родней и провели легонькое соревнование среди молодежи — кто из них и насколько еще остался армянином. Анаис победила: она наизусть сказала всю армянскую азбуку, ни одной буквы не забыла». Варужан тогда грустно улыбнулся, погладил девочку по русой головке. В этот момент с места вскочил паренек маленького роста, стал в середине зала и продекламировал по-армян-. ски... от единицы до ста. И съязвил: «Что же вы мне премию не дали, сеньор Навакатикян, хотя бы Нобелевскую? Тем более что цифры здесь в большем почете, чем буквы святого Маштоца». Напряженное, побледневшее от волнения лицо этого паренька намертво врезалось Варужану в память, он его и сейчас узнает в тысячной толпе.
В тот вечер многих армян хозяин представлял одной фразой: «Армянского не знает, но истинный патриот». Варужан подумал о том,
что в недалеком будущем эта фраза станет печальной формулой всего спюрка: «Армянского не знает, но истинный патриот».
Опять всплыла в памяти «армянская» улица Байреса. Там все учреждения армянские: и редакции, и клубы, и школы, и церковь. Сказали, что городские власти Байреса скоро в честь армян назовут эту улицу Армения или Арарат. «Правильно сделают,— подумал Варужан.— Лет через тридцать здесь и духу армянского не останется, а на надгробии принято писать имя усопшего». И содрогнулся от собственной злости. В тот день у него было несколько огорчительных бесед.
Спюрк — ссылка, спюрк — литейная... Отец умрет со словами: «Зачем я тут? Что мне тут делать?» — но никто не станет ему искать ответа на этот вопрос, и сам он тоже не нашел ответа. Не искал, чтоб найти. Вопрос — бинт, под бинтом рана, она затянулась, покрылась коркой, но из корки тоже нет-нет да кровь сочится.
Бабушка верит, что соберутся воедино рассеянные по свету семена родословного древа...
Ярость сводного брата, возможно, вызвана горечью рождения в ссылке, это черная нить из пестрого духовного клубка человека, вынужденного ежедневно стелить цветные ковры под ноги чужим людям.
Ссыльные зачастую вцепляются друг в друга без всякой на то причины — наверно, для того лишь, чтоб сила не спала, не бездействовала. А в следующий момент готовы поделиться друг с другом последним куском хлеба... Может, потому там пять радиостанций, три клуба, две церкви?..
Колокол черепа налился свинцом, застыл, затвердел. Нет, Варужан, история — не твой поезд, он повезет тебя совсем в иную сторону. Но — хочешь не хочешь — поезд этот внутри тебя. Твой дед, видимо, был прав, когда говорил, что ты рожден пять тысяч лет назад или, на худой конец, три тысячи, а вовсе не в сорок первом году. А ссыльные спюрка — твой сородичи, которые в свою очередь породят на белый свет ссыльных. Для бабушки же твоей ее день рождения — это свидание с родными, находящимися в ссылке.
А кто же тогда Погос Тучян? В памяти ожили его колючие мелкие глазки, а в уши вновь полетели его слова-стрелы с ядовитыми наконечниками. Кто такие Погосы Тучяны? Может быть, надзиратели ссыльных?.. Странное дело, Варужану вдруг сделалось жаль Тучяна: жалок тюремный надсмотрщик — он не осознает, что является вдвойне заключенным. И жалок палач, приводящий приговор в исполнение... Вспомнился вздох Тучяна, когда тот повторял простые слова армянской песни: «В Ереван податься, навсегда остаться...»
Спюрк — айсберг. Нам видна лишь верхняя ледяная часть. Ты, Варужан, не спустился даже в глубь боли, страданий собственного отца, не попытался растопить его сорокалетнее молчание... Вспомнился их последний вечер в Байресе. После прощального грустно-веселого ужина ты поднялся в свою комнату сложить бумаги, вещи. И вдруг телефонный звонок. Нехотя взял трубку. Звонил Погос Тучян. «Я в ста метрах от вас, в баре «Санчо», очень хотел бы увидеться, чтобы...» —
«Зачем? Пейте один свое трехцветное вино, я пить не желаю, а нашими разговорами сыт по горло».— «Разве мы разговаривали? Только подкусывали друг друга, а разговор остался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Спюрк — это, Варужан, литейная,— вполголоса, как бы сама себе сказала Сюзи, будто и не заметив вспышки Варужана.— В спюрке мы как армяне ежедневно что-то утрачиваем. Новый день — новый враг. Ушедший день успел у нас уже что-то унести наше, армянское.
За столом воцарилось тяжелое молчание, и среди этого молчания Варужан вдруг поднялся и вышел на балкон. Яд собственных слов растекся по венам, череп сделался колоколом с вырванным языком, слова заполнили полость колокола, и звон их сделался невыносимым. Спюрк — ссылка. Где он это вычитал? Сестра, во всяком случае, не вычитала, это уж точно,— это фраза, рожденная ее собственными страданиями. Вспомнил тихую, беспомощную школу на окраине Байре-са — как малыши обнимали, целовали его, да не его, Армению, которую и на карте-то не каждый мог показать. Вспомнил девяносточетырехлетнего старика (глупец, не мог имя его запомнить), который вдруг нагнулся и поцеловал ему руку. «Что вы делаете, папаша?» — «Я Армению целую». Затем полость черепа заполнилась голосом Артуро. Господи, как он пел, как пел песни Еревана, Зангезура, Лори — а ведь не видел ни Еревана, ни Зангезура, ни Лори. Когда они пригласили его к своему столу, с каким интересом расспрашивал он об армянских певцах, поэтах. Знал всех по именам, но никого никогда не видел. Матовые глаза Артуро все время были обращены к нему, Варужану. Артуро же очки снял, словно без очков ему было виднее. Он догадывался о каждом движении Варужана: наклоне, повороте. Сказал, что через месяц его будут оперировать в последний раз — надежды мало, но он собирается сражаться с надеждой. «А осенью поеду в Армению. Буду видеть — поеду. Не буду видеть — все равно поеду». Варужан едва удержался от бестактного вопроса: какой смысл, если не будешь видеть?.. А сейчас все понял: Артуро будет стоять на балконе гостиницы «Армения», ему скажут: напротив Арарат — и он увидит, да-да, увидит Арарат; будет ходить по ереванским улицам, впервые слушать вокруг одну армянскую речь — и крик армянский, и смех армянский, и ругань армянскую,— пойдет на рынок, по-армянски поторгуется, отправится на стадион «Раздан», услышит сразу дыхание семидесяти тысяч армян... Спюрк — ссылка, но, если ты в ссылке родился, она может стать повседневной, привычной, будничной. Привыкаешь, как к воздуху в накуренной комнате, а выйдешь на свежий воздух, и голова закружится... Спюрк — это литейная...
Вспомнил, в Байресе в доме одного богатого армянина хозяин познакомил его со своей племянницей, девочкой-подростком. «Наша Анаис — чемпионка по армянскому языку,— сказал хозяин.— Неделю назад мы собрались всей родней и провели легонькое соревнование среди молодежи — кто из них и насколько еще остался армянином. Анаис победила: она наизусть сказала всю армянскую азбуку, ни одной буквы не забыла». Варужан тогда грустно улыбнулся, погладил девочку по русой головке. В этот момент с места вскочил паренек маленького роста, стал в середине зала и продекламировал по-армян-. ски... от единицы до ста. И съязвил: «Что же вы мне премию не дали, сеньор Навакатикян, хотя бы Нобелевскую? Тем более что цифры здесь в большем почете, чем буквы святого Маштоца». Напряженное, побледневшее от волнения лицо этого паренька намертво врезалось Варужану в память, он его и сейчас узнает в тысячной толпе.
В тот вечер многих армян хозяин представлял одной фразой: «Армянского не знает, но истинный патриот». Варужан подумал о том,
что в недалеком будущем эта фраза станет печальной формулой всего спюрка: «Армянского не знает, но истинный патриот».
Опять всплыла в памяти «армянская» улица Байреса. Там все учреждения армянские: и редакции, и клубы, и школы, и церковь. Сказали, что городские власти Байреса скоро в честь армян назовут эту улицу Армения или Арарат. «Правильно сделают,— подумал Варужан.— Лет через тридцать здесь и духу армянского не останется, а на надгробии принято писать имя усопшего». И содрогнулся от собственной злости. В тот день у него было несколько огорчительных бесед.
Спюрк — ссылка, спюрк — литейная... Отец умрет со словами: «Зачем я тут? Что мне тут делать?» — но никто не станет ему искать ответа на этот вопрос, и сам он тоже не нашел ответа. Не искал, чтоб найти. Вопрос — бинт, под бинтом рана, она затянулась, покрылась коркой, но из корки тоже нет-нет да кровь сочится.
Бабушка верит, что соберутся воедино рассеянные по свету семена родословного древа...
Ярость сводного брата, возможно, вызвана горечью рождения в ссылке, это черная нить из пестрого духовного клубка человека, вынужденного ежедневно стелить цветные ковры под ноги чужим людям.
Ссыльные зачастую вцепляются друг в друга без всякой на то причины — наверно, для того лишь, чтоб сила не спала, не бездействовала. А в следующий момент готовы поделиться друг с другом последним куском хлеба... Может, потому там пять радиостанций, три клуба, две церкви?..
Колокол черепа налился свинцом, застыл, затвердел. Нет, Варужан, история — не твой поезд, он повезет тебя совсем в иную сторону. Но — хочешь не хочешь — поезд этот внутри тебя. Твой дед, видимо, был прав, когда говорил, что ты рожден пять тысяч лет назад или, на худой конец, три тысячи, а вовсе не в сорок первом году. А ссыльные спюрка — твой сородичи, которые в свою очередь породят на белый свет ссыльных. Для бабушки же твоей ее день рождения — это свидание с родными, находящимися в ссылке.
А кто же тогда Погос Тучян? В памяти ожили его колючие мелкие глазки, а в уши вновь полетели его слова-стрелы с ядовитыми наконечниками. Кто такие Погосы Тучяны? Может быть, надзиратели ссыльных?.. Странное дело, Варужану вдруг сделалось жаль Тучяна: жалок тюремный надсмотрщик — он не осознает, что является вдвойне заключенным. И жалок палач, приводящий приговор в исполнение... Вспомнился вздох Тучяна, когда тот повторял простые слова армянской песни: «В Ереван податься, навсегда остаться...»
Спюрк — айсберг. Нам видна лишь верхняя ледяная часть. Ты, Варужан, не спустился даже в глубь боли, страданий собственного отца, не попытался растопить его сорокалетнее молчание... Вспомнился их последний вечер в Байресе. После прощального грустно-веселого ужина ты поднялся в свою комнату сложить бумаги, вещи. И вдруг телефонный звонок. Нехотя взял трубку. Звонил Погос Тучян. «Я в ста метрах от вас, в баре «Санчо», очень хотел бы увидеться, чтобы...» —
«Зачем? Пейте один свое трехцветное вино, я пить не желаю, а нашими разговорами сыт по горло».— «Разве мы разговаривали? Только подкусывали друг друга, а разговор остался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149