Центр наместничества тут же был окружен солдатами, на холме установили три пушки. Открыли огонь по селам Старый Харберд и Гусейник, где орудовали курды. А вернее, под огнем оказались бегущие из сел армяне. Американское консульство было потрясено. Курды, заявляющие: «Мы уничтожаем армян по приказу правительства», наткнувшись на препятствия, стали рассеиваться.
Прокурор Шевкет, судья Азиз, городская знать: Зутели-заде Исак, Ачи Эомер, Мухеддин, Асэм-бей — были людьми честными. Они не хотели мириться с создавшимся позорным положением. Вместе с ними
пошел я к курдам. Уговорами и угрозами пытались мы их разогнать. В какой-то мере нам это удалось.А бежавшие в ужасе из дальних районов армяне принесли новые вести. Там творилось еще более страшное. В Арабкире курды осадили город, разнесли находящийся за городом нефтяной склад и, разлив нефть вокруг армянского района, подожгли. Кто не успел убежать, сгорел, кто выскочил из огня, того пристрелили. Погибло более четырех
тысяч армян.В Малатии то же самое: тысячи армян, укрывшихся в церкви, были сожжены заживо; разграбив базары, курды сожгли их дотла; в селах не осталось ни одного целого дома. Только в Харбердском наместничестве погибло пятьдесят тысяч армян. Подобные же преступления совершались в Авазе, Энкиури, Эрзеруме, да и во всех других вилайетах.
У нас же солдаты и орудия сделали свое дело. После двухдневных наскоков на центр наместничества курды, утратив надежду на успех, отступили. Армяне, ютившиеся там и сям, стали возвращаться домой. Наступавшая суровая зима принесла с собой новое горе. Дети, потерявшие отцов-матерей, родители, не имевшие вестей от своих детей, братья, потерявшие братьев и сестер, утешали себя тем, что те, наверно, где-то прячутся. Но, возвратившись в села и не отыскав их следов, они поняли, какое на них свалилось горе. Повсюду слышались рыдания, плач. В домах шаром покати — ни вещей, ни еды. Люди ложились на землю возле разрушенных сгоревших домов, а потом пошли побираться, кусок хлеба просить непривычными к унижению голосами.
В это время в Эрзерум, к месту нового назначения, отправился заменяющий наместника. А вместо него сюда явился правитель Малатии Али-паша по прозвищу Араб Али. Он был известен своим коварством и самовлюбленностью. Этот человек организовал сожжение в в Малатии тысячи армян. Он известил армянскую знать, судей, видных торговцев — мол, вы должны явиться под мою защиту. А собрав их в одном месте, велел сжечь. Среди сожженных были такие известные люди, как Ментилджан-эфенди и Понапарян-эфенди. Сам араб Али рассказывал об этом с гордостью. Армяне натерпелись несказанных бед от тех турок, которым всегда так охотно протягивали руку помощи. Карманы мусульман теперь были полны денег, дома ломились от добра. Али-паша был туп, жесток и высокомерен. При встрече с ним
я сказал:
— У меня есть сведения, что Англия скоро двинет на нас войска. Россия тоже готовится к войне. У нас должны быть открыты глаза.
— Так что же делать?
— Дел невпроворот. Во-первых, по мере возможности нужно собрать имущество армян и вернуть им. Следует накормить голодных, одеть раздетых, дать кров бездомным. Если желаешь, создадим комиссию, я тоже в нее войду. И пусть в ней будет еще несколько
армян.
— Надо получить разрешение из Полиса.
— Это наше внутреннее дело, при чем тут Полис? Приедут оттуда,посмотрят, а у нас ни голодных, ни бездомных. Правительство будет довольно.
Убедил я Али-пашу. Он созвал комиссию, в нее по моей просьбе вошло четверо армян. Подготовили несколько свободных комнат в правительственном доме. Взяв с собой шестерых заптиев, отправились в села.
Начали искать и нашли немало всякого добра, зарытого в землю, спрятанного в хлеву, в дымоходных углублениях, замурованного в стены. Нашли приют для многих семей, оставшихся без крова. Иначе тысячи людей погибли бы от холода.
Через две недели после убийств и пожаров прибыли к нам дворцовый командующий Шакри-паша и член сената Рившти-бей. Ночью закатили пир в их честь. Присутствовали наместник, командующий, судья и я.
А на другой день я их к себе на обед пригласил.
Был накрыт роскошный стол, уставленный отборными винами. Могу сказать, что все было не хуже, чем на пирах у султана Гамида. Гости остались очень довольны. Много пили. А когда вино разгорячило им головы, заговорили о восстании курдов. Наместник и командующий заявили, что такого не было.
Я усмехнулся и сказал:
— Вы от Самсона сюда ехали в экипаже. О других краях не говорю, но в нашем наместничестве вы видели хоть один несожженный город или селение? А среди армян видели хоть одну семью, в которой не было бы нескольких погибших? Я уверен, что вы скажете: нет. Вот каково положение. А наместник Али Эмир-эфенди во дворец султана собрался отправить телеграмму, что все в порядке. То есть хотел обмануть султана. Это не преданность, а предательство. Султан должен знать правду, чтобы принять решение. Однажды ночью вся харберд-ская долина полыхала огнем, раздавались выстрелы, раненые звали на помощь. И когда ужас сотрясал горы, этот человек составляет телеграмму и дает мне зашифровать (я достал из кармана копию). В наместничестве горела каждая пядь земли, все было разрушено, кроме центра. Кто сумел бежать из сел, укрылся именно здесь. Если бы и центр подвергся нападению, неизбежно погибло бы еще тысяч сорок. А за столько народу не жаль и голову сложить. Вот моя голова.
Шакир-паша был человеком гуманным, сердечным. Протянув ко мне руки, он сказал:
— Поздравляю вас, у вас высокий дух и неподкупная совесть. Однако известный доносчик султана Гамида Араб Сами-бей рано
поутру посылает султану клеветническую телеграмму. Тут же и я телеграмму отправил: «Не сомневаюсь, что настанет время, когда придется держать ответ перед всей Европой за совершенные преступления. Тогда мои теперешние действия чуть-чуть смягчат вашу участь».
Спустя годы от одного из своих придворных друзей я узнал, что эта телеграмма привела султана в ярость. Он даже хотел приговорить меня к смерти».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Еще утром, проходя мимо библиотеки (почему-то ему казалось, что опять увидит в окне ту женщину, но ее не было), он заметил на стене объявление: «Сегодня в нашей библиотеке проводится обсуждение книг...» Среди нескольких названий увидел и свою последнюю повесть. Весь вечер промучился: идти — не идти... С одной стороны, пробудилось писательское любопытство — что скажут? Ведь когда люди видят писателя, беседа обретает иной накал, а слова иную окраску. Впрочем, кто будет выступать? В этом городке, утомленном отдыхающими, что могут сказать о литературе?
Днем Варужан больше читал, чем писал. А написанное было обрывочным:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149