«Прости, дед,— сказал мысленно Арам,— что не буду петь. Ты знаешь, я любил эту песню и сейчас люблю; но понял: эта песня не прибавляет нам сил. Жить только утратами нельзя, это расслабляет. Глаза и мозги мутнеют от кровавых воспоминаний. Нам нужно видеть и вновь обретенное, ты сам ведь меня этому учил, дед. Помнишь, в своей черной тетради ты подробно написал, в каком городе Западной Армении и в каком селе сколько было армян до резни. Помнишь свою удивительную арифметику: если бы все они были живы, имели детей, те Своих детей, внуков, правнуков, сколько миллионов насчитывал теперь бы наш народ? «Родина их всех — сегодняшняя Армения, держите ее покрепче, сынок». Это твои слова, дед. И вдруг: «Вставай, малыш, идем в наш край...» А мы что же, дед, в гостинице живем? Или в палатке, временно? Чемоданы сложили и ждем, когда знак подадут идти?.. Я в обиде, дед, за Армению мою в обиде».
Молчание несколько затянулось, шум утих, все ждали, но Арам Ваганян с трудом произнес:
— Это великая песня, но... ее я петь не буду-. Дед бы понял почему. Если б и вы поняли...
— Если б бог мне дал хоть капельку голоса,— вздохнул Сэм Ширак и пристально посмотрел на Арама, словно услышал не произнесенные тем слова.— Брат мой, почему ты не желаешь спеть эту песню, когда сам назвал ее великой? — И решительно поднялся, словно намереваясь произнести важный тост.— В этой песне, в ее духе заключена наша надежда на завтра.
— Наша надежда на завтра? — Арам смотрел в сторону Сэма с иронической улыбкой, потом улыбка погасла.— На песню, значит, надеешься, брат Сенекерим? — Варужан напрягся — не прервать ли Арама, но слова на язык не приходили.— А может, ты и прав. Мы чаще всего побеждали в песнях. И теперь, наверно, песнями возвратим «нашу страну».
— Однако...— Сэм все стоял — казалось, он хочет подойти к Араму, но оставался на месте.
— А что остается надежде? Наша надежда — эта Армения, брат Сенекерим, и завтрашняя, и сегодняшняя...
Варужан испугался — нелепо, если разгорится спор, стол притихнет, и опять пойдет урок армянской истории. А Сэм с Арамом могут запросто начать катать снежный ком своего спора.
— Арам! Мари хочет спеть!
— Я? — Мари остолбенело посмотрела на мужа.
— Спой, Мари,, спой! — послышалось со всех сторон.
Гостиная опять наполнилась голосами, соседи по столу стали продолжать прерванную беседу, дудукисты выжидательно смотрели на Мари — мол, что петь будешь, может, подыграем тебе? .
— Прошу тебя, Мари,— шепнул Варужан на ухо жене.— Пой что хочешь и как хочешь.
И вдруг... Да никак бабушка Нунэ запела? Когда она начала? Тоненький, как ниточка, старческий голосок был тем лучом света, который пробил сгустившуюся над столом тучу и заглушил, снял многоголосый шум. Бабушка Нунэ пела как бы для себя — наверно, первые слова пропела мысленно, а дальше уж и не заметила, как продолжила вслух. Варужан с превеликой нежностью посмотрел на свою крохотную бабушку. Арам напрягся, подтянулся. Сэм расслабился, уселся'на место. Еще пара мгновений, и замолкли все, у стены неподвижно выстроились сновавшие туда-сюда ребятишки. Даже вроде бы зимний ветер умолк на минуту и прильнул к озябшим стеклам окон, чтоб послушать песню... Бабушка Нунэ обратила взор к потолку, и ей как будто было безразлично — шум, тишина. Однако слова были ясными, как слезы, и капали, капали одно за другим, подобно первому дождику:
...Слаще, чем гранатное вино, ах, вода, вода родного края...
Варужан вдруг заметил, что он стоит — все сидят, а он стоит — и в руках у него бокал с вином. Когда он встал, почему взял в руки бокал? Взглянул на Арама — глаза у того грустные. Арам показался Варужану маленьким мальчиком под дождем — стоит, дождя не ощущает, мокнет, отвлекшись, отключившись от всего на свете. Не хотел петь, не надо, но разве стоило так резка отказывать? Хорошо
еще, что Сэм умолк, не дошло до ссоры. «Вставай, малыш, пойдем в наш край...» Об этой песне они с Арамом говорили — Варужану это запомнилось отчетливо — в день смерти Миграна Малумяна, во время того ужасного спора. Все сказанное Арамом Варужан помнил слово в слово. «Тебе не кажется, что эта песня нас как-то ослабляет?»— Вопрос заключал в себе самом ответ свинцовой тяжести.— Выходит, это не наш край, не наша страна? Но разве часть страны — не та же страна?» Варужан тогда поразился, он считал, что Арам — слепок с деда. «Я рад,— сказал Варужан тогда,— что в конце концов и ты... Повторяю в который раз: надо уметь и забывать». Арам тогда покосился на него: «Забывать? Вот ты до чего додумался, философ. Истинная боль, если хочешь знать, золото, и я против замены золота бумажными купюрами... Я только хочу, чтобы тоска по утраченному не застила нам глаз, сердца и мысли, хочу, чтобы мы видели прежде всего то, что имеем. Можешь удивляться, но то же говорил наш дед». Варужан не хотел посягать на авторитет деда, тем паче что и в самом деле удивился. Нет-нет, слова Арама были плодом его самостоятельных бессонных размышлений и переживаний, стрелка компаса деда была направлена в другую сторону. Варужан вдруг увидел в Араме союзника: «Все, что ты говоришь, абсолютно верно. Представь человека, пусть даже бли жайшего родственника, который без конца талдычит о болезнях. Ведь при виде его на другую сторону улицы перейдешь. А разве не то же с народом? Если какой-нибудь народ только и делает, что ноет о своих потерях и страданиях, какие чувства он может вызывать? Самое большее — жалость. А это оскорбительно». Арам грустно улыбнулся: «Ты прав, Варужан».— «Да и все подобные разговоры происходят больше по привычке. Ведь легче болтать, чем жить сегодняшними заботами народа... Истинная боль молчалива, Арам».— «Даже нема... А для некоторых она жвачка — всегда на языке, будь то за столом, на рынке, на свадьбе или на поминках».— «Некоторые жуют ее на разных трибунах. Эти опаснее всего».
Бабушка все еще пела, Арам походил на мокнущего под дождем мальчика, а в гостиной царила благоговейная тишина...
Каких только разговоров не наслушался Варужан в Байресе! «А, ти-кин Гегамуи! Как поживаете, хорошо?» — «Э, парон Антонин, может ли себя чувствовать хорошо дочь многострадального народа?»— «Какой у вас дивный браслет, тикин... Да, вы верно заметили, многострадального. Будь прокляты те, что плюнули на Севрский договор... Слышал, что состоялось обручение вашей внучки. Мои вам поздравления». -— «Благодарю вас, парон Антонян. Обручение состоялось именно в тот день, когда в Нью-Йорке опять был поднят вопрос о геноциде... Очень симпатичный юноша наш жених, такого бы вашей Лолите».— «Браслет наверняка преподношение жениха любимой будущей теще? Ну-ка взгляну. Тысяча долларов, и ни цента меньше».—«Должна вам признаться, что цена мне неизвестна. Тысяча долларов, говорите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149