Счастливчик, подумал Варужан, у него, видно, было голодное детство, и потому к зрелости он сохранил нерастраченный аппетит.
— Бери-ка, пока тебе не принесли,— энергично жуя, предложил мужчина.
— Сперва покурю... На рынок что-нибудь привезли?
— Нет,— ответил мужчина,— я тут дом себе приглядел, он мне по нраву. Говорю женке: давай и мы горожанами заделаемся, чем мы хуже других.
— Да, конечно.
— А этот безбожник ни .копейки спустить не хочет, никак о цене не столкуемся. Сам в своих,ереванах дармовой дом от государства получил. Горожане, сукины дети, думают, что у нас, сельчан, денег куры не клюют: весной десятки сеем, осенью сотни жнем.
Пиво тут, как всегда, было холодным,— радостно забулькав, оно потекло Варужану в горло.
Среди толпы закусочной ему было хорошо: вроде и люди рядом, и ты один.
Официант еще одного человека втиснул за их стол.
— Ничего,— сказал Варужан,— наш народ к тесноте привык.
— Так и не решусь ни на что,— продолжал вздыхать крестьянин.
— А из какого села вы собираетесь в горЬд перебраться? Крестьянин произнес какое-то ничего Варужану не говорящее название.
— А это далеко от Барцрашена? — спросил Варужан.
— Которого? — Крестьянин на миг перестал жевать.— А, того самого!.. Да рядышком с нами. Лет за пять в нем ни души не осталось.
Новый сосед по столу, молодой парень, пристально посмотрел на крестьянина.
— А почему? — удивился Варужан.— Ведь до недавнего времени
там еще жили люди.
— Кто?
— Две сестры.
— А, те две вертихвостки? Может, ты приехал одну в жены взять?
Слиняли. Опоздал.
— Куда они делись?
— Господь знает. Сируш,— обернулся он к жене,— про Тигрануи и Астхик спрашивает.
Значит, Тигрануи и Астхик... Вот и имена узнал.
— А,— отозвалась жеца,— ослепнуть их матери. Они как два солнышка были, да сгинули.
— Два солнышка! Еще скажи — две девы Марии! Варужан попытался деликатно возразить:
— А разве легко им было четыре года в безлюдном селе жить?
— В девках засиделись, потому и в селе остались, чтоб мужей захапать. Всё фокусы, ловушка для мужиков.
Парень, которого, казалось, разговор не касается — он спокойно потягивал свое пиво,— вдруг со стуком поставил кружку на стол:
— Послушай, дядя, сельский горожанин, еще слово о сестрах, я тебя двумя пальцами схвачу за шкирку и выкину на улицу — ты ведь весишь меньше велосипеда.
Крестьянин моментально замолк, словно язык проглотил вместо последнего куска мяса. Жена его с мольбой посмотрела на парня, потом на Варужана, а у девушки сделалась пунцовой сдоба щек.
Парень стрельнул глазами в Варужана:
— Нашли с кем беседовать.
— Вы знали сестер? Где они сейчас? Парень грустно ответил:
— Если бы я знал...
Крестьянин наскоро вытер рот носовым платком, сделал знак жене и дочке, и все трое тут же поднялись, почти не притронувшись к новым порциям шашлыка.
— Счастливо оставаться,— произнес крестьянин как-то безадресно.— Мы пойдем, по своим делам, а вы сидите себе.
Ни парень, ни Варужан ничего не сказали в ответ.
— Приехали в город дом купить. Живут возле Барцрашена.
— Окрестные села все мало-помалу пустеют. Так что этот сельский горожанин себя пытался оправдать.
Наверно, подумал Варужан, такие люди, как Тигрануи и Астхик, мешают их совести, будоражат ее.
Спустился в ущелье. Бродил-бродил, вверх, вниз. Хорошо. Ущелье — чудо, каждый шаг открывает новое зрелище. Свадьба кам- ней, шествие камней, война и мир камней. И мировым судьей была при этом речка — голубая ниточка, лежавшая среди камней нежно и как-то беспомощно. Кажется, не будь речки, прибрежные скалы сошлись бы для битвы и земля сотряслась бы от дикого грохота. Но го- . лубая ниточка и разделяла их, и соединяла, примиряла их и отрезвляла, и скалы оставались на месте, как сто лет назад, как тысячу лет назад. Каких только мыслей не рождает природа...
В гостиницу вернулся уже ночью.
Интересно, Сюзи уехала? Нужно ее хоть в гостиницу устроить. По возвращении в Ереван следует найти того, с позволения сказать, лектора. А дальше что? Хватит ли смелости плюнуть ему в лицо и сказать, что он все знает?.. Что бы он сделал, будь он героем собственной книги? Непременно плюнул бы в лицо этому пятикопеечному самцу. Нет, Варужан Ширакян, твоя жизнь — даже не черновик той жизни, которую тебе хотелось бы прожить. «Почему вы не позвонили?» — вновь прозвучал в его ушах безнадежный вопрос Сюзи, и Варужан стал невыносим сам себе. Шум речки в ущелье доносил издали покой и примирение, и Варужану захотелось тоже примириться с собой. Ведь и он скала, рассеченная пополам, и половины стоят друг против друга, полные жажды примирения. Кто бы прошептал ему сейчас на ухо ласковое слово, кто бы поверил ему и простил... Кто бы сказал: ты самый честный человек на свете, самый смелый, самый...
И рука его инстинктивно потянулась к телефонной трубке.
— Егинэ?
— Я тебе столько звонила... Что-нибудь случилось?
— Меня не было в гостинице. Я очень хочу тебя видеть.
— У меня ребенок дома. Только что уснул.
— Ты не придешь... в гостиницу?
— Конечно,— сказала она и замялась, но тут же, словно чего-то испугавшись; добавила: —Приду, если ты хочешь.
— Приходи, не бойся. Нас никто не увидит. Перед выходом позвони, я тебя встречу.
Опустил трубку и сжал голову ладонями. Что ты делаешь? — спросил сам себя. Ты подумал об этой женщине? Как она войдет среди ночи в гостиницу в крохотном городишке, где все друг другу родня? И вновь оправдался: вокруг гостиницы нет жилых домов, они далеко, с десяти вечера и до утра в этом городе "мертвый час, по улицам гуляет только ветер. Кто их увидит! Старик сторож вечно дремлет — можно взять у него ключ (Варужан раза два так уже делал), сказать: иду подышать свежим воздухом, голова разламывается; ты, дедушка, спи, я дверь хорошо закрою, а ключ тихонько тебе в карман положу, ты и не услышишь.
...Егинэ растворилась в пустоте ночного пространства, сделавшись одной из красок темноты. В ночном безмолвии раздавались лишь ее шаги. Проводить себя не позволила. Все закончилось удачно, как и было задумано: сторож не видел ни прихода ее, ни ухода, Егинэ, Егинэ...
О господи, какие дивные это были часы!.. Эта женщина любит его каждой клеточкой своего тела, и как любит! И за что любит? «Ты меня делаешь женщиной,— сказала она.— С мужем это была, всего лишь моя повинность, а тут любовь. Ведь ты и сам видишь...» Это было блаженство, мука, близость и соитие всех клеток, взаимопроникновение, стирающее всякие границы между мужчиной и женщиной. Испытывал ли он раньше такое? Столько чистоты, нежности и вместе с тем столько бурной здоровой страсти... Как она сумела все это в себе сохранить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Бери-ка, пока тебе не принесли,— энергично жуя, предложил мужчина.
— Сперва покурю... На рынок что-нибудь привезли?
— Нет,— ответил мужчина,— я тут дом себе приглядел, он мне по нраву. Говорю женке: давай и мы горожанами заделаемся, чем мы хуже других.
— Да, конечно.
— А этот безбожник ни .копейки спустить не хочет, никак о цене не столкуемся. Сам в своих,ереванах дармовой дом от государства получил. Горожане, сукины дети, думают, что у нас, сельчан, денег куры не клюют: весной десятки сеем, осенью сотни жнем.
Пиво тут, как всегда, было холодным,— радостно забулькав, оно потекло Варужану в горло.
Среди толпы закусочной ему было хорошо: вроде и люди рядом, и ты один.
Официант еще одного человека втиснул за их стол.
— Ничего,— сказал Варужан,— наш народ к тесноте привык.
— Так и не решусь ни на что,— продолжал вздыхать крестьянин.
— А из какого села вы собираетесь в горЬд перебраться? Крестьянин произнес какое-то ничего Варужану не говорящее название.
— А это далеко от Барцрашена? — спросил Варужан.
— Которого? — Крестьянин на миг перестал жевать.— А, того самого!.. Да рядышком с нами. Лет за пять в нем ни души не осталось.
Новый сосед по столу, молодой парень, пристально посмотрел на крестьянина.
— А почему? — удивился Варужан.— Ведь до недавнего времени
там еще жили люди.
— Кто?
— Две сестры.
— А, те две вертихвостки? Может, ты приехал одну в жены взять?
Слиняли. Опоздал.
— Куда они делись?
— Господь знает. Сируш,— обернулся он к жене,— про Тигрануи и Астхик спрашивает.
Значит, Тигрануи и Астхик... Вот и имена узнал.
— А,— отозвалась жеца,— ослепнуть их матери. Они как два солнышка были, да сгинули.
— Два солнышка! Еще скажи — две девы Марии! Варужан попытался деликатно возразить:
— А разве легко им было четыре года в безлюдном селе жить?
— В девках засиделись, потому и в селе остались, чтоб мужей захапать. Всё фокусы, ловушка для мужиков.
Парень, которого, казалось, разговор не касается — он спокойно потягивал свое пиво,— вдруг со стуком поставил кружку на стол:
— Послушай, дядя, сельский горожанин, еще слово о сестрах, я тебя двумя пальцами схвачу за шкирку и выкину на улицу — ты ведь весишь меньше велосипеда.
Крестьянин моментально замолк, словно язык проглотил вместо последнего куска мяса. Жена его с мольбой посмотрела на парня, потом на Варужана, а у девушки сделалась пунцовой сдоба щек.
Парень стрельнул глазами в Варужана:
— Нашли с кем беседовать.
— Вы знали сестер? Где они сейчас? Парень грустно ответил:
— Если бы я знал...
Крестьянин наскоро вытер рот носовым платком, сделал знак жене и дочке, и все трое тут же поднялись, почти не притронувшись к новым порциям шашлыка.
— Счастливо оставаться,— произнес крестьянин как-то безадресно.— Мы пойдем, по своим делам, а вы сидите себе.
Ни парень, ни Варужан ничего не сказали в ответ.
— Приехали в город дом купить. Живут возле Барцрашена.
— Окрестные села все мало-помалу пустеют. Так что этот сельский горожанин себя пытался оправдать.
Наверно, подумал Варужан, такие люди, как Тигрануи и Астхик, мешают их совести, будоражат ее.
Спустился в ущелье. Бродил-бродил, вверх, вниз. Хорошо. Ущелье — чудо, каждый шаг открывает новое зрелище. Свадьба кам- ней, шествие камней, война и мир камней. И мировым судьей была при этом речка — голубая ниточка, лежавшая среди камней нежно и как-то беспомощно. Кажется, не будь речки, прибрежные скалы сошлись бы для битвы и земля сотряслась бы от дикого грохота. Но го- . лубая ниточка и разделяла их, и соединяла, примиряла их и отрезвляла, и скалы оставались на месте, как сто лет назад, как тысячу лет назад. Каких только мыслей не рождает природа...
В гостиницу вернулся уже ночью.
Интересно, Сюзи уехала? Нужно ее хоть в гостиницу устроить. По возвращении в Ереван следует найти того, с позволения сказать, лектора. А дальше что? Хватит ли смелости плюнуть ему в лицо и сказать, что он все знает?.. Что бы он сделал, будь он героем собственной книги? Непременно плюнул бы в лицо этому пятикопеечному самцу. Нет, Варужан Ширакян, твоя жизнь — даже не черновик той жизни, которую тебе хотелось бы прожить. «Почему вы не позвонили?» — вновь прозвучал в его ушах безнадежный вопрос Сюзи, и Варужан стал невыносим сам себе. Шум речки в ущелье доносил издали покой и примирение, и Варужану захотелось тоже примириться с собой. Ведь и он скала, рассеченная пополам, и половины стоят друг против друга, полные жажды примирения. Кто бы прошептал ему сейчас на ухо ласковое слово, кто бы поверил ему и простил... Кто бы сказал: ты самый честный человек на свете, самый смелый, самый...
И рука его инстинктивно потянулась к телефонной трубке.
— Егинэ?
— Я тебе столько звонила... Что-нибудь случилось?
— Меня не было в гостинице. Я очень хочу тебя видеть.
— У меня ребенок дома. Только что уснул.
— Ты не придешь... в гостиницу?
— Конечно,— сказала она и замялась, но тут же, словно чего-то испугавшись; добавила: —Приду, если ты хочешь.
— Приходи, не бойся. Нас никто не увидит. Перед выходом позвони, я тебя встречу.
Опустил трубку и сжал голову ладонями. Что ты делаешь? — спросил сам себя. Ты подумал об этой женщине? Как она войдет среди ночи в гостиницу в крохотном городишке, где все друг другу родня? И вновь оправдался: вокруг гостиницы нет жилых домов, они далеко, с десяти вечера и до утра в этом городе "мертвый час, по улицам гуляет только ветер. Кто их увидит! Старик сторож вечно дремлет — можно взять у него ключ (Варужан раза два так уже делал), сказать: иду подышать свежим воздухом, голова разламывается; ты, дедушка, спи, я дверь хорошо закрою, а ключ тихонько тебе в карман положу, ты и не услышишь.
...Егинэ растворилась в пустоте ночного пространства, сделавшись одной из красок темноты. В ночном безмолвии раздавались лишь ее шаги. Проводить себя не позволила. Все закончилось удачно, как и было задумано: сторож не видел ни прихода ее, ни ухода, Егинэ, Егинэ...
О господи, какие дивные это были часы!.. Эта женщина любит его каждой клеточкой своего тела, и как любит! И за что любит? «Ты меня делаешь женщиной,— сказала она.— С мужем это была, всего лишь моя повинность, а тут любовь. Ведь ты и сам видишь...» Это было блаженство, мука, близость и соитие всех клеток, взаимопроникновение, стирающее всякие границы между мужчиной и женщиной. Испытывал ли он раньше такое? Столько чистоты, нежности и вместе с тем столько бурной здоровой страсти... Как она сумела все это в себе сохранить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149