Возле воронки, образовавшейся от разорвавшейся вчера бомбы, метрах в трех от руин старого здания
уже возводят новое. Потрясающий город Бейрут. Армянские школы, училища вчера еще были заперты, а сегодня полны ребятни, учителей. Армянские клубы, накануне еще стоявшие под замком и ожидавшие обстрела, нынче опять гудят от споров, вестей, новых программ осво-. вождения Западной Армении. Среди налетов, обстрелов, тревоги редакция журнала «Ширак» умудрилась справить двадцатипятилетний юбилей своего издания. Сирарпи, к сожалению, была в Дамаске и потому не смогла участвовать в торжестве, но, рассказывают, все было шикарно, на торжество прилетел даже один писатель из Армении. Армянские газеты — после двух-трехдневных пауз — снова выходят, армянские партии в перерывах между взрывами продолжают друг друга поносить за ошибки, допущенные в пятнадцатом — двадцатом годах.
— Может быть, передумаешь, моя девочка,— грустно сказал Баг-дасар Мугнецян.— В Ереване поймут.
В Ереване поймут... Конечно, поймут, папа, они, наверно, меньше всего ждут гостью из Бейрута, но ведь армянский писатель-то прилетел! Из мирной, надежной страны прилетел в этот ад! А она... она всего' лишь пытается поехать в мирную, надежную страну.
— Поеду в Дамаск, оттуда в Москву, а из Москвы в Ереван уже не сложно.
— А как ты доберешься до Дамаска?
— Ну, в крайнем случае до Халеба. Оттуда в Москву. А из Москвы в Ереван сто самолетов в день.
— В Халебе доктор Дальян может быть тебе очень полезен. Это мой старый друг, обратись к нему.
Поехать в Сирию тоже не так-то просто — на каждом шагу солдаты: магометане, палестинцы, христиане, государственная армия, частная. Повсюду мешки с песком, танки, проверки, подозрительность, опасность. Дороги то и дело обстреливаются. Если, конечно, их еще можно назвать дорогами...
— Попытаюсь, папа. Меня Рач отвезет, я с ним говорила.
Рач — ее двоюродный брат. .Его бы воля, он погнал бы машину прямиком в Ереван. «Только прикажи, сестренка, поедем»,— сказал он ей.
Служащий аэропорта, араб, был печально-любезен:
— Что я могу вам сказать, ханум? Может быть, завтра будут летать самолеты, а может быть, все это затянется на год. Будь проклято наше небо...
— Я еду в Сирию,— решительно сказала Сирарпи отцу.
— Рач — храбрый, как фидаи,— не столько дочку, сколько себя подбодрил Багдасар Мугнецян.-— Сестра моя так обрадуется...
Сирарпи проводили рано утром всем семейством. Мать тайком от дочки все время вытирала глаза, отец хмуро перебирал четки, сестры, племянники не слишком удачно пытались выглядеть спокойными. Провожали, как на фронт. Ребятишки, правда, носились, шумели, но и в их голосах было что-то тревожное: дети Бейрута! Городское небо было еще чистым, потому что и убийцы по ночам спят. Скоро проснутся, выпьют кофе, и... начнется... Нужно выехать за пределы Ливана, пока не началось.
Рач молчал, держался уверенно, только то и дело ощупывал полу пиджака — военная дорога, надо быть готовым ко всему. При этом дерзко смотрел на собравшихся и подмигивал Сирарпи — мол, не трусь, сестренка, с тобой армия.
— В Армении сестру мою горячо за меня поцелуешь,— в минуту прощания дрогнул голос у Багдасара Мугнецяна. Старое сердце подсказывало ему, что он больше никогда не увидит ни Армении, ни сестры.— Скажи, чтоб за Сирака не очень меня ругали. Он попросил: пришли, дядя, приглашение, ну, я и послал. Что мне было делать? Отсохла бы моя рука, лучше б не посылал.
И тут мать зарыдала в голос — слезы, плач, копившиеся в течение долгого времени, вдруг вырвались наружу. Она обняла дочку, принялась ее целовать, гладить ей лицо, словно им предстояла либо вечная, либо, по крайней мере, очень долгая разлука. Сирарпи пыталась успокоить мать, но сама плакала вместе с ней. А вокруг звенела ребячья речь на армянско-французско-арабском языке. Неразбериха, суматоха.
— Привези из Ереван снег, тетя Сирарпи.
— Мороженое привези! Говорят, там очень хорошее!
— В Армении все хорошее!
— Дедушку поцелуй, тетя Сирарпи.
— Книжки с картинками привези. Странное, тревожное было прощание.
— Армянину и на праздник без слез не съездить,— сказал зять Багдасара Мугнецяна.— Вперед, Рач, времени мало, скоро налетят, проклятые...
Ребятишки встали ни свет ни заря — заспанные, бледные, зевают на бегу. Багдасар Мугнецян и вовсе не спал. Мать и Сирарпи часа на два лишь прилегли рядышком — каждая прикидывалась, что спит.
Багдасар Мугнецян посылал в подарок сестре серебряный пояс их матери, были и другие подарки. Детишки велели передать кто свою игрушку, кто сладости, кто цветные открытки. Все уместилось в одном чемоданчике — хорошо лететь налегке.
Рач наконец завел машину, и уже без промедления машина рванулась вперед, вслед за ней помчались и долго бежали ребятишки, а в небе в это время появились первые самолеты и загудели, зарокотали угрожающе, страшно...
Начинался рядовой, будничный день Бейрута — полный ужасов, тревог, как и всякий день теперь. Однако хоть и боязливо, но поскрипывали двери магазинов, в кафе люди уже пили свой утренний кофе, из мечетей доносились медовые звуки намаза, христианские церкви тоже возносили господу молитвы печальными устами своих медных колоколов...
— В Дамаске у меня родня,— сказала Сирарпи.— В Халебе доктор Дальян — уважаемое лицо.— И вдруг в глазах ее появилась озабоченность: — А что, если он в отъезде?.. У тебя там знакомые есть, Рач?
— Есть хорошие парни, мои друзья. Не думай ни о чем, положись на меня.
— И это мне? — не удивилась, а ужаснулась Сирарпи, обнаружив, что возле ее тощего чемоданчика стоят два пузатых.— У вас жалость есть?
— Это наши маленькие подарки твоей бабушке,— успокоительно объяснил доктор Дальян.— Ничего особенного. Так, кое-что на память, от союзов армян Халеба, от наших организаций, от друзей твоего отца.
— Не забудьте и от союза женщин, доктор,— энергично вмешалась тикин Анаис.— Маленький ковер,— и она широко развела руки.— Это бабушке под ноги, в Ереване холодно. Чудесный персидский ковер.
— Вы представляете, как я буду тащить весь этот багаж? — Сирарпи и впрямь была в ужасе.— У меня две слабых руки. А тут три чемодана, сумка, пальто...
— Пальто не считай,— возразил доктор Дальян.— Это здесь жарко, а в России мороз. Так что сразу на себя наденешь.
— Я про пальто то же самое сказал,— вмешался парон Назарет. Несколько минут длилось молчание. Рач курил и ходил взад-вперед.
Застегнут на все пуговицы, правая рука все время в кармане. Сирарпи не отрывала глаз от чемоданов.
Доктор Дальян заговорил словно сам с собой:
— Надо что-то придумать. Вопрос багажа — серьезный вопрос. Как ты доберешься от Москвы до Еревана — вот в чем загвоздка.
— Правильно... Верно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
уже возводят новое. Потрясающий город Бейрут. Армянские школы, училища вчера еще были заперты, а сегодня полны ребятни, учителей. Армянские клубы, накануне еще стоявшие под замком и ожидавшие обстрела, нынче опять гудят от споров, вестей, новых программ осво-. вождения Западной Армении. Среди налетов, обстрелов, тревоги редакция журнала «Ширак» умудрилась справить двадцатипятилетний юбилей своего издания. Сирарпи, к сожалению, была в Дамаске и потому не смогла участвовать в торжестве, но, рассказывают, все было шикарно, на торжество прилетел даже один писатель из Армении. Армянские газеты — после двух-трехдневных пауз — снова выходят, армянские партии в перерывах между взрывами продолжают друг друга поносить за ошибки, допущенные в пятнадцатом — двадцатом годах.
— Может быть, передумаешь, моя девочка,— грустно сказал Баг-дасар Мугнецян.— В Ереване поймут.
В Ереване поймут... Конечно, поймут, папа, они, наверно, меньше всего ждут гостью из Бейрута, но ведь армянский писатель-то прилетел! Из мирной, надежной страны прилетел в этот ад! А она... она всего' лишь пытается поехать в мирную, надежную страну.
— Поеду в Дамаск, оттуда в Москву, а из Москвы в Ереван уже не сложно.
— А как ты доберешься до Дамаска?
— Ну, в крайнем случае до Халеба. Оттуда в Москву. А из Москвы в Ереван сто самолетов в день.
— В Халебе доктор Дальян может быть тебе очень полезен. Это мой старый друг, обратись к нему.
Поехать в Сирию тоже не так-то просто — на каждом шагу солдаты: магометане, палестинцы, христиане, государственная армия, частная. Повсюду мешки с песком, танки, проверки, подозрительность, опасность. Дороги то и дело обстреливаются. Если, конечно, их еще можно назвать дорогами...
— Попытаюсь, папа. Меня Рач отвезет, я с ним говорила.
Рач — ее двоюродный брат. .Его бы воля, он погнал бы машину прямиком в Ереван. «Только прикажи, сестренка, поедем»,— сказал он ей.
Служащий аэропорта, араб, был печально-любезен:
— Что я могу вам сказать, ханум? Может быть, завтра будут летать самолеты, а может быть, все это затянется на год. Будь проклято наше небо...
— Я еду в Сирию,— решительно сказала Сирарпи отцу.
— Рач — храбрый, как фидаи,— не столько дочку, сколько себя подбодрил Багдасар Мугнецян.-— Сестра моя так обрадуется...
Сирарпи проводили рано утром всем семейством. Мать тайком от дочки все время вытирала глаза, отец хмуро перебирал четки, сестры, племянники не слишком удачно пытались выглядеть спокойными. Провожали, как на фронт. Ребятишки, правда, носились, шумели, но и в их голосах было что-то тревожное: дети Бейрута! Городское небо было еще чистым, потому что и убийцы по ночам спят. Скоро проснутся, выпьют кофе, и... начнется... Нужно выехать за пределы Ливана, пока не началось.
Рач молчал, держался уверенно, только то и дело ощупывал полу пиджака — военная дорога, надо быть готовым ко всему. При этом дерзко смотрел на собравшихся и подмигивал Сирарпи — мол, не трусь, сестренка, с тобой армия.
— В Армении сестру мою горячо за меня поцелуешь,— в минуту прощания дрогнул голос у Багдасара Мугнецяна. Старое сердце подсказывало ему, что он больше никогда не увидит ни Армении, ни сестры.— Скажи, чтоб за Сирака не очень меня ругали. Он попросил: пришли, дядя, приглашение, ну, я и послал. Что мне было делать? Отсохла бы моя рука, лучше б не посылал.
И тут мать зарыдала в голос — слезы, плач, копившиеся в течение долгого времени, вдруг вырвались наружу. Она обняла дочку, принялась ее целовать, гладить ей лицо, словно им предстояла либо вечная, либо, по крайней мере, очень долгая разлука. Сирарпи пыталась успокоить мать, но сама плакала вместе с ней. А вокруг звенела ребячья речь на армянско-французско-арабском языке. Неразбериха, суматоха.
— Привези из Ереван снег, тетя Сирарпи.
— Мороженое привези! Говорят, там очень хорошее!
— В Армении все хорошее!
— Дедушку поцелуй, тетя Сирарпи.
— Книжки с картинками привези. Странное, тревожное было прощание.
— Армянину и на праздник без слез не съездить,— сказал зять Багдасара Мугнецяна.— Вперед, Рач, времени мало, скоро налетят, проклятые...
Ребятишки встали ни свет ни заря — заспанные, бледные, зевают на бегу. Багдасар Мугнецян и вовсе не спал. Мать и Сирарпи часа на два лишь прилегли рядышком — каждая прикидывалась, что спит.
Багдасар Мугнецян посылал в подарок сестре серебряный пояс их матери, были и другие подарки. Детишки велели передать кто свою игрушку, кто сладости, кто цветные открытки. Все уместилось в одном чемоданчике — хорошо лететь налегке.
Рач наконец завел машину, и уже без промедления машина рванулась вперед, вслед за ней помчались и долго бежали ребятишки, а в небе в это время появились первые самолеты и загудели, зарокотали угрожающе, страшно...
Начинался рядовой, будничный день Бейрута — полный ужасов, тревог, как и всякий день теперь. Однако хоть и боязливо, но поскрипывали двери магазинов, в кафе люди уже пили свой утренний кофе, из мечетей доносились медовые звуки намаза, христианские церкви тоже возносили господу молитвы печальными устами своих медных колоколов...
— В Дамаске у меня родня,— сказала Сирарпи.— В Халебе доктор Дальян — уважаемое лицо.— И вдруг в глазах ее появилась озабоченность: — А что, если он в отъезде?.. У тебя там знакомые есть, Рач?
— Есть хорошие парни, мои друзья. Не думай ни о чем, положись на меня.
— И это мне? — не удивилась, а ужаснулась Сирарпи, обнаружив, что возле ее тощего чемоданчика стоят два пузатых.— У вас жалость есть?
— Это наши маленькие подарки твоей бабушке,— успокоительно объяснил доктор Дальян.— Ничего особенного. Так, кое-что на память, от союзов армян Халеба, от наших организаций, от друзей твоего отца.
— Не забудьте и от союза женщин, доктор,— энергично вмешалась тикин Анаис.— Маленький ковер,— и она широко развела руки.— Это бабушке под ноги, в Ереване холодно. Чудесный персидский ковер.
— Вы представляете, как я буду тащить весь этот багаж? — Сирарпи и впрямь была в ужасе.— У меня две слабых руки. А тут три чемодана, сумка, пальто...
— Пальто не считай,— возразил доктор Дальян.— Это здесь жарко, а в России мороз. Так что сразу на себя наденешь.
— Я про пальто то же самое сказал,— вмешался парон Назарет. Несколько минут длилось молчание. Рач курил и ходил взад-вперед.
Застегнут на все пуговицы, правая рука все время в кармане. Сирарпи не отрывала глаз от чемоданов.
Доктор Дальян заговорил словно сам с собой:
— Надо что-то придумать. Вопрос багажа — серьезный вопрос. Как ты доберешься от Москвы до Еревана — вот в чем загвоздка.
— Правильно... Верно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149