Сходили в ваше кабаре. Из местных армян никто с нами туда не пошел».
«Знаю, о ком вы говорите,— вмешался старик.— Мы не любим тех, кто бросает Родину.- И вдруг виновато взглянул на Тучяна: — У тебя были особые обстоятельства, господин Тучян».
«Пошли мы, значит, в кабаре, там был фотограф, я предложил сняться. Не стоит, испугался мой земляк, такую цену заломит. А я, честно говоря, ради него сфотографироваться хотел».
«Жаль, здесь нет фотографа,— попытался улыбнуться Погос Тучян.- Уверен, что вы не стали бы фотографироваться». «Напрасно вы так уверены».
«...Нет, это не новая песня,— сказал Артуро.— Ее мой дед пел. Вернее, от той только первая строчка мне в память запала: «Боль твоя, Родина,— из огня сорочка»... А дальше не знаю. Остальное, уж прошу прощения, я сам сочинил. Могу сказать, что мелодию тоже».
«Ты не спел бы еще раз, Артуро?»
Артуро повернулся, посмотрел на сцену, где уже пел другой певец, потом огляделся вокруг — удобно ли? «Хотя бы вполголоса...»
Боль твоя, Родина,— из огня сорочка.
Как надену — жжет, а сниму — умру...
Поначалу Артуро безуспешно пытался приглушить свой мощный голос, потом «посмотрел» на сцену, сделал знак рукой. Певец улыбнулся, а музыканты плавно перестроились на мелодию Артуро. Варужан быстро-быстро записывал за ним слова на бумажной салфетке.
...Хоть и вдалеке от тебя живу,
И любовь твоя — из огня сорочка. Видишь, умираю, видишь, как горю...
Артуро замолчал, со всех сторон раздались аплодисменты.: В глазах старика показались слезы, молодые люди сдержанно пили вино. Погос Тучян уставился печальным взглядом на Варужана.
«А ты поэт, Артуро...»
Артуро мягко улыбнулся, опустил голову,
«...Но, Артуро, может быть, эта так называемая Родина не стоит того, чтобы из-за нее горели, умирали? Разве не удобнее жить без этой самой огненной сорочки?»
Артуро вдруг снял очки, со злостью протер глаза белоснежным платком. Взор его матовых глаз стал блуждать, блуждать по лицам,
пока наконец не «отыскал» Варужана. Если бы Артуро был зрячим, Варужан не выдержал бы этого металлического взгляда.
«Я бы вам тоже мог сказать, господин, не очень сладкие слова. Хотя вы и с Родины, даже вам я не позволю...»
Варужан в растерянности отступил было, но вид Тучяна раздражал его, и он несколько поникшим голосом продолжал:
«Ведь есть такие, которые сбросили эту сорочку и убеждены, что так они больше любят Родину...»
Погос Тучян хмуро заерзал на стуле.
Старик взмолился:
«Прошу, не говорите так, господин, нет таких армян на свете, не должно быть...»
Матовые глаза Артуро представлялись Варужану парой судей.; Варужан отступил, показавшись сам себе нудным и злым.
«Прости, Артуро, я сказал глупость...»
«Каждый огонь горит по-своему, земляк. Есть люди, которые не горят, а тлеют, и Родина даже это чувствует, должна чувствовать... А за этим столом вы для нас Родина».
Старик улыбнулся сквозь слезы, с примирением и любовью посмотрел на Варужана, кивнул. Один из молодых людей хотел что-то сказать, но не успел — Артуро подхватил ветер воспоминаний и понес, понес...
«Бабушка моя чудно пела... Она поет, а дедушка курит и плачет... А отец пьет и смотрит, смотрит на стену...»
«Ты поэт, Артуро...»
«Поэт?»
Варужан попытался спеть ту песню. Слова пел верно, мелодию перевирал:
Боль твоя, Родина,— из огня сорочка. Как надену — жжет, а сниму — умру...
«Я простой человек, земляк, и эта сорочка — моя кожа».
«Твое здоровье, Артуро...»
Когда расходились, один из молодых людей спросил Варужана:
«Могу ли я вас повидать отдельно?»
«Позвони».
Парень звонил дважды и оба раза в неудобное для Варужана время. Теперь Варужан об этом сожалел — умные глаза были у паренька, сказал, что Нарекаци переводить собирается на испанский, попросил у Варужана его книгу.
Из ресторана зашли на несколько минут в редакцию. В кабинете Тучяна висела цветная фотография ереванского Дома правительства. Варужан сначала удивился, потом заметил, что на здании не двуцвет- ный армянский флаг, а трехцветный. Сдержался, стараясь больше не смотреть на эту стену. Почувствовал, как нервно хрустит Тучян кос- тяшками пальцев — боится, что Варужан потребует объяснений. Варужан сделал вид, что ничего не заметил. Только когда расставались, с притворным простодушием поинтересовался:
«А когда вы водрузите трехцветный флаг на здание парламента в Байресе?»
Той ночью Варужан почти не спал.
В соседней комнате ходил из угла в угол, постанывал всю ночь Арменак Ваганян.
Отец умрет, так и не увидев Армении... Мысль эта, как игла медицинского шприца, пронзила сердце Варужана, и до сознания дошло, что и он в последний раз видит стонущего в соседней комнате человека, которому обязан случайностью своего появления на свет божий... Отец — в какой это день? — сказал ставя рядышком слова, как шарики четок: «Когда мы в Америке обосновались, я в первое время думал — свихнусь. Помню, вечерами выйду усталый, измочаленный с работы, иду на окраину, подальше от центра, чтоб чуть-чуть полегчало. Я там одну улицу отыскал, очень похожую на нашу ереванскую: одноэтажные, двухэтажные дома, все в садах... Никто меня не понимал, даже жена. Она решила, что я в том районе себе любовницу завел. А друзья найдут меня, бывало, на той улице, пойдем с ними в укромное местечко и пьем анисовую водку. Каждый не в одиночку пьет, а со своей болью пьет. Потом мало-помалу и это отошло. Зачем ты явился?.. Какая важность, что я позвал. Ты не должен был приезжать... Как мне теперь
жить?..»
А как ты жил, отец, целых сорок лет в своей огненной сорочке?.. Это спросил про себя Варужан, но ответа не последовало, да в ответе и нужды не было, потому что... «как надену — жжет, а сниму — умру...».
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ, ВСТАВНАЯ ИЗ ТЕТРАДИ ДЕДА ШИРАКА: СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА МУСТАФЫ НЕДИМА
«...Беглецом с Тер-Зора был Пезичирян Арменак. Когда привели ко мне этого несчастного, был он полугол. На лице его я разглядел отчетливую печать благородства и честности. Прежде всего устроил его прислужником в школу. Правительство обеспечивало питанием государственных служащих, даже прислужников.
Питание, предназначенное одному, можно было поделить на четверых. Несколько месяцев Арменак-эфенди пользовался питанием, но ходил в обносках. Однажды я говорю ему:
— Арменак, у тебя что, еды не остается? Неплохо бы тебе излишки на одежду обменять.
— Благодарю вас, однако...
— Что «однако»?..
— Был у меня младший брат. Я еще холост, а брат женатым был. И вот меня, брата, жену его и двух маленьких сыновей высылают из Аданы. Жене с детишками удается тут осесть, их спас Петелян Артин-эфенди, который давно уже здесь обосновался. А меня с братом погнали в Тер-Зор. По дороге брата убили, и жизнь для меня потеряла всякий смысл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
«Знаю, о ком вы говорите,— вмешался старик.— Мы не любим тех, кто бросает Родину.- И вдруг виновато взглянул на Тучяна: — У тебя были особые обстоятельства, господин Тучян».
«Пошли мы, значит, в кабаре, там был фотограф, я предложил сняться. Не стоит, испугался мой земляк, такую цену заломит. А я, честно говоря, ради него сфотографироваться хотел».
«Жаль, здесь нет фотографа,— попытался улыбнуться Погос Тучян.- Уверен, что вы не стали бы фотографироваться». «Напрасно вы так уверены».
«...Нет, это не новая песня,— сказал Артуро.— Ее мой дед пел. Вернее, от той только первая строчка мне в память запала: «Боль твоя, Родина,— из огня сорочка»... А дальше не знаю. Остальное, уж прошу прощения, я сам сочинил. Могу сказать, что мелодию тоже».
«Ты не спел бы еще раз, Артуро?»
Артуро повернулся, посмотрел на сцену, где уже пел другой певец, потом огляделся вокруг — удобно ли? «Хотя бы вполголоса...»
Боль твоя, Родина,— из огня сорочка.
Как надену — жжет, а сниму — умру...
Поначалу Артуро безуспешно пытался приглушить свой мощный голос, потом «посмотрел» на сцену, сделал знак рукой. Певец улыбнулся, а музыканты плавно перестроились на мелодию Артуро. Варужан быстро-быстро записывал за ним слова на бумажной салфетке.
...Хоть и вдалеке от тебя живу,
И любовь твоя — из огня сорочка. Видишь, умираю, видишь, как горю...
Артуро замолчал, со всех сторон раздались аплодисменты.: В глазах старика показались слезы, молодые люди сдержанно пили вино. Погос Тучян уставился печальным взглядом на Варужана.
«А ты поэт, Артуро...»
Артуро мягко улыбнулся, опустил голову,
«...Но, Артуро, может быть, эта так называемая Родина не стоит того, чтобы из-за нее горели, умирали? Разве не удобнее жить без этой самой огненной сорочки?»
Артуро вдруг снял очки, со злостью протер глаза белоснежным платком. Взор его матовых глаз стал блуждать, блуждать по лицам,
пока наконец не «отыскал» Варужана. Если бы Артуро был зрячим, Варужан не выдержал бы этого металлического взгляда.
«Я бы вам тоже мог сказать, господин, не очень сладкие слова. Хотя вы и с Родины, даже вам я не позволю...»
Варужан в растерянности отступил было, но вид Тучяна раздражал его, и он несколько поникшим голосом продолжал:
«Ведь есть такие, которые сбросили эту сорочку и убеждены, что так они больше любят Родину...»
Погос Тучян хмуро заерзал на стуле.
Старик взмолился:
«Прошу, не говорите так, господин, нет таких армян на свете, не должно быть...»
Матовые глаза Артуро представлялись Варужану парой судей.; Варужан отступил, показавшись сам себе нудным и злым.
«Прости, Артуро, я сказал глупость...»
«Каждый огонь горит по-своему, земляк. Есть люди, которые не горят, а тлеют, и Родина даже это чувствует, должна чувствовать... А за этим столом вы для нас Родина».
Старик улыбнулся сквозь слезы, с примирением и любовью посмотрел на Варужана, кивнул. Один из молодых людей хотел что-то сказать, но не успел — Артуро подхватил ветер воспоминаний и понес, понес...
«Бабушка моя чудно пела... Она поет, а дедушка курит и плачет... А отец пьет и смотрит, смотрит на стену...»
«Ты поэт, Артуро...»
«Поэт?»
Варужан попытался спеть ту песню. Слова пел верно, мелодию перевирал:
Боль твоя, Родина,— из огня сорочка. Как надену — жжет, а сниму — умру...
«Я простой человек, земляк, и эта сорочка — моя кожа».
«Твое здоровье, Артуро...»
Когда расходились, один из молодых людей спросил Варужана:
«Могу ли я вас повидать отдельно?»
«Позвони».
Парень звонил дважды и оба раза в неудобное для Варужана время. Теперь Варужан об этом сожалел — умные глаза были у паренька, сказал, что Нарекаци переводить собирается на испанский, попросил у Варужана его книгу.
Из ресторана зашли на несколько минут в редакцию. В кабинете Тучяна висела цветная фотография ереванского Дома правительства. Варужан сначала удивился, потом заметил, что на здании не двуцвет- ный армянский флаг, а трехцветный. Сдержался, стараясь больше не смотреть на эту стену. Почувствовал, как нервно хрустит Тучян кос- тяшками пальцев — боится, что Варужан потребует объяснений. Варужан сделал вид, что ничего не заметил. Только когда расставались, с притворным простодушием поинтересовался:
«А когда вы водрузите трехцветный флаг на здание парламента в Байресе?»
Той ночью Варужан почти не спал.
В соседней комнате ходил из угла в угол, постанывал всю ночь Арменак Ваганян.
Отец умрет, так и не увидев Армении... Мысль эта, как игла медицинского шприца, пронзила сердце Варужана, и до сознания дошло, что и он в последний раз видит стонущего в соседней комнате человека, которому обязан случайностью своего появления на свет божий... Отец — в какой это день? — сказал ставя рядышком слова, как шарики четок: «Когда мы в Америке обосновались, я в первое время думал — свихнусь. Помню, вечерами выйду усталый, измочаленный с работы, иду на окраину, подальше от центра, чтоб чуть-чуть полегчало. Я там одну улицу отыскал, очень похожую на нашу ереванскую: одноэтажные, двухэтажные дома, все в садах... Никто меня не понимал, даже жена. Она решила, что я в том районе себе любовницу завел. А друзья найдут меня, бывало, на той улице, пойдем с ними в укромное местечко и пьем анисовую водку. Каждый не в одиночку пьет, а со своей болью пьет. Потом мало-помалу и это отошло. Зачем ты явился?.. Какая важность, что я позвал. Ты не должен был приезжать... Как мне теперь
жить?..»
А как ты жил, отец, целых сорок лет в своей огненной сорочке?.. Это спросил про себя Варужан, но ответа не последовало, да в ответе и нужды не было, потому что... «как надену — жжет, а сниму — умру...».
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ, ВСТАВНАЯ ИЗ ТЕТРАДИ ДЕДА ШИРАКА: СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА МУСТАФЫ НЕДИМА
«...Беглецом с Тер-Зора был Пезичирян Арменак. Когда привели ко мне этого несчастного, был он полугол. На лице его я разглядел отчетливую печать благородства и честности. Прежде всего устроил его прислужником в школу. Правительство обеспечивало питанием государственных служащих, даже прислужников.
Питание, предназначенное одному, можно было поделить на четверых. Несколько месяцев Арменак-эфенди пользовался питанием, но ходил в обносках. Однажды я говорю ему:
— Арменак, у тебя что, еды не остается? Неплохо бы тебе излишки на одежду обменять.
— Благодарю вас, однако...
— Что «однако»?..
— Был у меня младший брат. Я еще холост, а брат женатым был. И вот меня, брата, жену его и двух маленьких сыновей высылают из Аданы. Жене с детишками удается тут осесть, их спас Петелян Артин-эфенди, который давно уже здесь обосновался. А меня с братом погнали в Тер-Зор. По дороге брата убили, и жизнь для меня потеряла всякий смысл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149