— Вернешься, говоришь? То есть я аэродром, а ты самолет! Налетаешься — и встречай тебя с распростертыми объятиями, с букетами!
— Скажешь: нет погоды, не примешь. Возвратиться еще не означает возвратиться к тебе.
— А к кому же еще? — вырвалось у нее с простодушным удивлением.
— К с,ебе. Я себя потерял.
— Это слова из твоего ненаписанного романа или у Маркеса вычитал?
— Все, что я написал, для тебя ненаписанное.
Нелепый, бесполезный, тысячу раз уже повторенный разговор, снежный ком взаимных обвинений, бессмысленный словесный поток.
— Ты не устала, Мари?..
Она вдруг съежилась, замолкла, принялась нервно застегивать халат. Отчего она сразу сломилась?
— Что я тебе сделала дурного, Варужан?..
Вот этого-то он и боялся. Когда жена сникала, он делался беспомощным, всякая истина начинала вызывать сомнение, а твердое решение становилось отнюдь не твердым. Будь мужчиной, не раскисай, приказал он себе и тут увидел, что Мари тянется к сигарете, потом спички ищет. Пальцы ее дрожали. Достал из кармана зажигалку.
— Успокойся, Мари, все будет хорошо.
Жена поперхнулась сигаретным дымом, закашлялась.
— Ты несправедливый, Варужан.— И замолчала, задумалась.— Однажды ты сам это поймешь.— Нащупала нить своей мысли.— Вспомни, что у нас было, когда мы поженились. Получили жалкую квартирку у черта на рогах, на краю города. Первыми нашими соседями там были бездомные собаки. А помнишь наши первые стулья, стол... Стол на балконе, сходи-ка прочти, что тот человек написал...
— Я наизусть помню.
(Стол и стулья они взяли напрокат., Шесть стульев, обеденный стол, который служил ему и письменным. Ножка шаталась. Он однажды залез под стол, чтоб укрепить ее, но тут входит Мари и видит, что муж лежит на полу и что-то читает. «Послушай,— говорит,— интересно, кто же это и что у него за горе было?..» — «Ты о ком?» — удивилась Мари. «Слушай, читаю: «За этим столом провел я свои самые одинокие дни. Не сегодня завтра умру, и положат меня на этот взятый
напрокат стол. Думаю, какую ошибку совершил я, что все так обернулось? Эх...»
Варужан вылез из-под стола, Мари убрала со стола все, что там лежало, они перевернули стол ножками кверху и еще раз прочитали исповедь или последний крик души незнакомого печального человека.
И подпись была, и число, но полустерлось, не разобрать.
Когда сдавали взятые напрокат вещи, стол решили не возвращать. Заплатили, как положено, двойную цену и оставили себе. Вот об этом-то столе и говорила Мари.)
— Хорошее было время.— Вздохнул.— Его я, наверно, хочу вернуть, найти снова...
— А я? Обо мне ты подумал? Мне что себе возвращать? Мне что находить?..
Почувствовал, что может отступить. Пробудится, зашумит в нем то хорошее время, которое, конечно же, было, убитое лицо жены отнимет у него решительность, и опять все оттянется. Он оживил в памяти тяжелые, безобразные сцены, ссоры, крики, подозрения и сам себя растравил: «Злись! Ори!»
— Что ты найдешь? — произнес язвительно, с издевкой.— О, ты найдешь больше, чем я! Не по три, а по шесть часов в день будешь смотреться в зеркало. Не будешь слышать моего ежедневного ворчания, будешь регулярно ходить на каратэ,— может быть, твой тренер в конце концов тебя и каратэ тоже научит. Хотя не думаю, чтобы ты в этом нуждалась. Ты и без того мастер по каратэ... как его... Брусли. Ты всегда бьешь по самому больному...— Он сам себе был уже противен, но снежный ком, катившийся вниз, задерживать не стал.— Выучишь английский или японский, непонятно зачем. И главное...— он помолчал зло и многозначительно,— возвращаясь поздно ночью домой, не должна будешь сочинять, что была у портнихи. Плохо ли?.. А что ты теряешь?
Всего-навсего меня...
— А ты? — Хоть бы уж она закричала, наговорила резкостей, ведь говорила же! — А ты, значит, ничего не теряешь? Я тебя поняла.Спасибо.
— Я себя потерял. А ты — ничего. Теряют то, что имели. Я тебя не имел, ты меня — тем более...
— А наш дом? Сколько лет мы все это наживали...
— Хочешь сказать — квартира, мебель, посуда? Это все твое. Мари. Я заберу только книги и стол того человека...
В это время в коридоре зазвонил телефон.
Переглянулись, но никто из них не встал. Звонок повторился и показался на сей раз длительнее, тревожнее и важнее первого. Мари встала, двинулась к двери.
— Меня нет дома,— хмуро бросил ей вслед Варужан.— Ни для кого.
Уедет и хоть месяца на два избавится от бесконечных звонков, бессмысленных разговоров. В гостиничном номере он даже радио выключит. Перспектива эта показалась ему очень заманчивой...
— Тебя! — крикнула Мари из коридора. Злость наконец нашла повод для выхода.
— Что я тебе сказал?! Мари вошла:
— Это Мигран, я не могла соврать. Мигран?..
— Какой еще Мигран?..
— Твой бывший товарищ... Малумян. Я его по голосу едва узнала. Наверно, болен.
— Тебе надо было быть сестрой милосердия.— Он поднялся и поволок ноги в коридор, зажигая на ходу сигарету, которая не хотела зажигаться.
Рухнул в кресло, стоявшее возле телефонного столика, придвинул к себе пепельницу и только затем взял в руки трубку.
— Да, я слушаю.
— Добрый вечер, Варужан,— произнес Мигран хрипловатым изменившимся голосом.— Ты ко мне прийти сейчас можешь? Я один. Мне нужное тобой поговорить. Очень это для меня важно,— Мигран Малумян выдал все разом и замолчал.
Молчал и Варужан.
— Ты меня слышишь. Варужан?
— Слышу. Но прийти сейчас не могу. У меня неотложная встреча.
— Отложи эту неотложную встречу на сорок минут.
— Не могу. Если будет время, позвоню.
— Не надо,— Мигран Малумян повесил трубку.
Варужан еще сидел в кресле и вдруг заметил, что напротив, в другом кресле, сидит Мари.
Надо было заканчивать неприятный разговор.
— В общем, скоро вернусь, заберу свои книги и тот стол.
— Ты будто навеки прощаешься. Он смягчился:
— Я не сержусь на тебя, Мари. Просто мы разные люди. Кого-нибудь другого ты могла бы осчастливить. Да и сейчас можешь. Почему бы нет? Ты молодая красивая женщина,— и снова голову в нем подняла желтоглазая змея: — Плюс трехкомнатная квартира...
Мари вдруг взорвалась — неожиданно, шумно, как оставшийся в стволе ружья последний патрон:
— Будь проклята эта квартира! Пропади она пропадом...
Они встретились взглядом и вдруг улыбнулись. Грустно так улыбнулись. Нет, легких расставаний не бывает.
— Помнишь, какие ты мне слова говорил, когда мы встречались? У,тебя даже словарь изменился.
— У меня есть один приятель, ты его не знаешь, он говорит: девушка для парня — солнце, поженятся — становится луной, а поживут-поживут — и делается она искусственным спутником.
— Не остроумно...
— Да это товарищ мой говорит.
— Значит, уезжаешь?
— Писать хочу, Мари. Хочу один побыть — вдали от друзей, от врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Скажешь: нет погоды, не примешь. Возвратиться еще не означает возвратиться к тебе.
— А к кому же еще? — вырвалось у нее с простодушным удивлением.
— К с,ебе. Я себя потерял.
— Это слова из твоего ненаписанного романа или у Маркеса вычитал?
— Все, что я написал, для тебя ненаписанное.
Нелепый, бесполезный, тысячу раз уже повторенный разговор, снежный ком взаимных обвинений, бессмысленный словесный поток.
— Ты не устала, Мари?..
Она вдруг съежилась, замолкла, принялась нервно застегивать халат. Отчего она сразу сломилась?
— Что я тебе сделала дурного, Варужан?..
Вот этого-то он и боялся. Когда жена сникала, он делался беспомощным, всякая истина начинала вызывать сомнение, а твердое решение становилось отнюдь не твердым. Будь мужчиной, не раскисай, приказал он себе и тут увидел, что Мари тянется к сигарете, потом спички ищет. Пальцы ее дрожали. Достал из кармана зажигалку.
— Успокойся, Мари, все будет хорошо.
Жена поперхнулась сигаретным дымом, закашлялась.
— Ты несправедливый, Варужан.— И замолчала, задумалась.— Однажды ты сам это поймешь.— Нащупала нить своей мысли.— Вспомни, что у нас было, когда мы поженились. Получили жалкую квартирку у черта на рогах, на краю города. Первыми нашими соседями там были бездомные собаки. А помнишь наши первые стулья, стол... Стол на балконе, сходи-ка прочти, что тот человек написал...
— Я наизусть помню.
(Стол и стулья они взяли напрокат., Шесть стульев, обеденный стол, который служил ему и письменным. Ножка шаталась. Он однажды залез под стол, чтоб укрепить ее, но тут входит Мари и видит, что муж лежит на полу и что-то читает. «Послушай,— говорит,— интересно, кто же это и что у него за горе было?..» — «Ты о ком?» — удивилась Мари. «Слушай, читаю: «За этим столом провел я свои самые одинокие дни. Не сегодня завтра умру, и положат меня на этот взятый
напрокат стол. Думаю, какую ошибку совершил я, что все так обернулось? Эх...»
Варужан вылез из-под стола, Мари убрала со стола все, что там лежало, они перевернули стол ножками кверху и еще раз прочитали исповедь или последний крик души незнакомого печального человека.
И подпись была, и число, но полустерлось, не разобрать.
Когда сдавали взятые напрокат вещи, стол решили не возвращать. Заплатили, как положено, двойную цену и оставили себе. Вот об этом-то столе и говорила Мари.)
— Хорошее было время.— Вздохнул.— Его я, наверно, хочу вернуть, найти снова...
— А я? Обо мне ты подумал? Мне что себе возвращать? Мне что находить?..
Почувствовал, что может отступить. Пробудится, зашумит в нем то хорошее время, которое, конечно же, было, убитое лицо жены отнимет у него решительность, и опять все оттянется. Он оживил в памяти тяжелые, безобразные сцены, ссоры, крики, подозрения и сам себя растравил: «Злись! Ори!»
— Что ты найдешь? — произнес язвительно, с издевкой.— О, ты найдешь больше, чем я! Не по три, а по шесть часов в день будешь смотреться в зеркало. Не будешь слышать моего ежедневного ворчания, будешь регулярно ходить на каратэ,— может быть, твой тренер в конце концов тебя и каратэ тоже научит. Хотя не думаю, чтобы ты в этом нуждалась. Ты и без того мастер по каратэ... как его... Брусли. Ты всегда бьешь по самому больному...— Он сам себе был уже противен, но снежный ком, катившийся вниз, задерживать не стал.— Выучишь английский или японский, непонятно зачем. И главное...— он помолчал зло и многозначительно,— возвращаясь поздно ночью домой, не должна будешь сочинять, что была у портнихи. Плохо ли?.. А что ты теряешь?
Всего-навсего меня...
— А ты? — Хоть бы уж она закричала, наговорила резкостей, ведь говорила же! — А ты, значит, ничего не теряешь? Я тебя поняла.Спасибо.
— Я себя потерял. А ты — ничего. Теряют то, что имели. Я тебя не имел, ты меня — тем более...
— А наш дом? Сколько лет мы все это наживали...
— Хочешь сказать — квартира, мебель, посуда? Это все твое. Мари. Я заберу только книги и стол того человека...
В это время в коридоре зазвонил телефон.
Переглянулись, но никто из них не встал. Звонок повторился и показался на сей раз длительнее, тревожнее и важнее первого. Мари встала, двинулась к двери.
— Меня нет дома,— хмуро бросил ей вслед Варужан.— Ни для кого.
Уедет и хоть месяца на два избавится от бесконечных звонков, бессмысленных разговоров. В гостиничном номере он даже радио выключит. Перспектива эта показалась ему очень заманчивой...
— Тебя! — крикнула Мари из коридора. Злость наконец нашла повод для выхода.
— Что я тебе сказал?! Мари вошла:
— Это Мигран, я не могла соврать. Мигран?..
— Какой еще Мигран?..
— Твой бывший товарищ... Малумян. Я его по голосу едва узнала. Наверно, болен.
— Тебе надо было быть сестрой милосердия.— Он поднялся и поволок ноги в коридор, зажигая на ходу сигарету, которая не хотела зажигаться.
Рухнул в кресло, стоявшее возле телефонного столика, придвинул к себе пепельницу и только затем взял в руки трубку.
— Да, я слушаю.
— Добрый вечер, Варужан,— произнес Мигран хрипловатым изменившимся голосом.— Ты ко мне прийти сейчас можешь? Я один. Мне нужное тобой поговорить. Очень это для меня важно,— Мигран Малумян выдал все разом и замолчал.
Молчал и Варужан.
— Ты меня слышишь. Варужан?
— Слышу. Но прийти сейчас не могу. У меня неотложная встреча.
— Отложи эту неотложную встречу на сорок минут.
— Не могу. Если будет время, позвоню.
— Не надо,— Мигран Малумян повесил трубку.
Варужан еще сидел в кресле и вдруг заметил, что напротив, в другом кресле, сидит Мари.
Надо было заканчивать неприятный разговор.
— В общем, скоро вернусь, заберу свои книги и тот стол.
— Ты будто навеки прощаешься. Он смягчился:
— Я не сержусь на тебя, Мари. Просто мы разные люди. Кого-нибудь другого ты могла бы осчастливить. Да и сейчас можешь. Почему бы нет? Ты молодая красивая женщина,— и снова голову в нем подняла желтоглазая змея: — Плюс трехкомнатная квартира...
Мари вдруг взорвалась — неожиданно, шумно, как оставшийся в стволе ружья последний патрон:
— Будь проклята эта квартира! Пропади она пропадом...
Они встретились взглядом и вдруг улыбнулись. Грустно так улыбнулись. Нет, легких расставаний не бывает.
— Помнишь, какие ты мне слова говорил, когда мы встречались? У,тебя даже словарь изменился.
— У меня есть один приятель, ты его не знаешь, он говорит: девушка для парня — солнце, поженятся — становится луной, а поживут-поживут — и делается она искусственным спутником.
— Не остроумно...
— Да это товарищ мой говорит.
— Значит, уезжаешь?
— Писать хочу, Мари. Хочу один побыть — вдали от друзей, от врагов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149