Интересно, есть у них отец-мать? И где их детки?..
Смеркалось. С кладбища неспешно уходили люди — мужчины курили на ходу, женщины тихонько перешептывались. Кто проходил мимо трех надгробных плит, лежавших рядышком, непременно замедлял шаг. Некоторые прочитывали первую надпись. Бабушка Нунэ никого не замечала. И вдруг один молодой человек молча подошел к ней, с минуту постоял возле старой женщины и мягко произнес: «Простынешь, мамаша, давай я тебя домой отвезу...» Она посмотрела на незнакомого паренька и улыбнулась. «Я тебя у ворот дождусь, мамаша»,— сказал он. «Дай бог тебе долгих лет, милый...»
В каком же это году посадил деревья дед Ширак? Каждый раз бабушка Нунэ упорно пыталась это вспомнить, но ей никак не удавалось. И теперь она мысленно уж и пальцы загибала, и по ступенькам лет назад шла, но все без толку. Только одно она помнила ясно: сажать деревья дед Ширак стал задолго до того, как здесь положили первую могильную плиту. Стало быть, до письма Арменака, потому что на первом камне и имя Арменака. Три дня и три ночи она умоляла мужа: «Не делай этого, бессердечный, не делай. Мой сын жив, он однажды вернется...» Но дед Ширак давно уж потерял надежду: «Если б жив был, голос бы подал. Вон сколько без вести пропавших вернулось либо весточки прислали. А Арменак что - немой, глухой или сердца у него нету?.. Пусть хоть имя его не пропадет без вести, как он сам. Эта плита . будет памятью о всех, кого я потерял...»
Естественно, под этой первой плитой не было усопших... Да, усопших не было, но тем не менее дед Ширак и яму вырыть велел, какую положено, и собственноручно уложил туда портреты отца-матери, серебряный пояс, оставшийся от старшего брата, Арменака (тот на его свадьбе снял с себя пояс и надел его на новобрачного), потом подаренную его матерью снохе шелковую шаль, а сестре, Ерануи, золотое кольцо... Яму зарыли, еще со стороны земли наносили, чтоб могильный холм позаметнее был. «Они все разом из жизни ушли, так пусть уж у них на всех одна могила будет»,— сказал дед Ширак. Грустные это были похороны — может быть, самые грустные на свете. Вокруг могильного холма рыдания, причитания, свечи, цветы, а покойника нет.
Через год, как положено, возложили могильную плиту и снова собрались всей родней. Могильный холм под тяжестью базальтового надгробья опять сровнялся с землей. Плита была гладкая, традици-
онная, разве что размерами побольше, чем принято. Над плитой укрепили мраморную доску, на которой были выбиты имена всех мучеников из рода Ваганянов. Каждый раз, приходя на кладбище, бабушка Нунэ вбирала в себя имя за именем. Сегодня она явилась позвать их на свой день рождения, а то вдруг кто-нибудь забудет. Ее мутноватые старческие глаза, каждый из которых был в этот миг чашей, полной слез, букв не различали, тем более что уже начинало темнеть. А разве ей нужно было читать, чтобы вспомнить? Эти двадцать семь имен были ее двадцатью семью ранами, а уж раны свои душа знала наизусть. По желанию деда Ширака мастер-каменотес выбрал для доски с именами желтоватый мрамор, напоминающий те страницы Евангелия, на полях которых по традиции отмечались даты свадеб, рождений, крестин, смертей. Вачаган Ваганян — отец Ширака, Епресим — мать, Арменак, Тигран, Сирак, Вардан — братья, Аннман, Сатеник, Ерануи — сестры, Сое, Андраник, Ануш, Сероб, Мкртич, Аревхат —дети братьев и сестер, Левон, Ваграм, Мамбре — братья отца... Двадцать семь имен...
Дата рождения была выбита слева, перед именем каждого (самая маленькая была Аревхат— 1914 год), а справа во всю высоту двадцати семи имен стоял 1915 год. Общий год гибели для всех двадцати семи.
В самом низу, после небольшого промежутка, было выбито имя Арменака Шираковича Ваганяна. Слева — дата рождения, справа слова: «пропал без вести».
«Чтоб рука у тебя отсохла,— в первый и в последний раз восстала бабушка Нунэ против мужа.— Как ты посмел имя сына среди мертвых выбить! А ежели завтра он вернется?..» Дед Ширак не одернул свою обычно кроткую супругу — проглотил укор, как горький дым табака. Только сказал: «Пусть вернется... Только бы вернулся... Мы вместе эти буквы соскоблим — пить будем, радоваться, смеяться и скоблить...»
Каждый раз, вот и сейчас тоже, бабушка Нунэ, дойдя до этого имени, горько вздыхала, обратив глаза к небу и осеняя себя крестным знамением. Хотя сейчас имени Арменака Ваганяна на доске не было — давно уж соскоблили. Когда пришло из Америки в Ереван первое письмо, дед Ширак той же ночью отправился с мастером на кладбище, и букву за буквой соскоблили они двадцать восьмую строку. Буквы сделались каменной пылью, и на мраморном пергаменте образовался широкий светло-желтый пояс. С мрамора содрали кожу, обнажив" его вены. Полоса напоминала шрам, будто некогда полоснули камень саблей, убить хотели пергамент, но пергамент — о чудо — выжил, только в месте удара запеклась его светлая клеевидная кровь. Однако глаза бабушки Нунэ даже под шрамом видели имя сына. Да, конечно, письмо из Америки пришло, потом еще письма приходили, но письма — еще не сын. А сам Арменак все не ехал и не ехал... Хоть бы уж сейчас появился... Когда первое письмо пришло, она так упрашивала мужа заменить камень, на котором только двадцать семь имен будет. Дед Ширак мягко возразил: «Это ж надгробие для двадцати семи человек, а не вышитый носовой платок, чтоб менять через день... Да и потом, имена всех нас когда-нибудь будут здесь выбиты...»
Над именами было написано: «Как скажешь: пусть пухом будет вам земля, когда землею вас не укрывало?» Эти слова придумал дед Ширак. Варужан предлагал написать другие: «Прохожий, под этим надгробьем нет никого. Если сумеешь, найди их в Харберде, Тер-Зоре, на дорогах резни...» Деду Шираку понравились слова старшего внука, но он сказал: «Пусть все же будет так, как написала моя боль...» Пестрый лиственный ковер был до того красив на могильных плитах, что бабушка Нунэ колебалась — то ли подмести, то ли не стоит... Но так ведь не видно имени Ширака, не видно имени снохи Ашхен.,. Осторожно и терпеливо она лист за листом сняла с камня и ровнехонько уложила их на земле, отчего земля вроде бы приподнялась, сделалась мягче и пестрее. Потом тряпкой, принесенной из дому, натерла камень до блеска. Возле погибшей в резню родни лежало надгробие деда Ширака, хотя мать Варужана, Ашхен, и раньше свекра ушла из жизни. «Сноха меня поймет и простит,— хмуро сказал дед Ширак больше себе, чем другим.— Но рядом с той плитой мое место. Так уж господу угодно. Мы и в жизни друг друга продолжить должны были, и в смерти».—«А я как же?— разобиделась бабушка Нунэ.— Меня ты уже и в расчет не берешь? Хоть уж на том свете рядом со мною будь».—«И то правда»,— согласился дед Ширак, и мать Варужана похоронили чуть поодаль, оставив место для двух надгробий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Смеркалось. С кладбища неспешно уходили люди — мужчины курили на ходу, женщины тихонько перешептывались. Кто проходил мимо трех надгробных плит, лежавших рядышком, непременно замедлял шаг. Некоторые прочитывали первую надпись. Бабушка Нунэ никого не замечала. И вдруг один молодой человек молча подошел к ней, с минуту постоял возле старой женщины и мягко произнес: «Простынешь, мамаша, давай я тебя домой отвезу...» Она посмотрела на незнакомого паренька и улыбнулась. «Я тебя у ворот дождусь, мамаша»,— сказал он. «Дай бог тебе долгих лет, милый...»
В каком же это году посадил деревья дед Ширак? Каждый раз бабушка Нунэ упорно пыталась это вспомнить, но ей никак не удавалось. И теперь она мысленно уж и пальцы загибала, и по ступенькам лет назад шла, но все без толку. Только одно она помнила ясно: сажать деревья дед Ширак стал задолго до того, как здесь положили первую могильную плиту. Стало быть, до письма Арменака, потому что на первом камне и имя Арменака. Три дня и три ночи она умоляла мужа: «Не делай этого, бессердечный, не делай. Мой сын жив, он однажды вернется...» Но дед Ширак давно уж потерял надежду: «Если б жив был, голос бы подал. Вон сколько без вести пропавших вернулось либо весточки прислали. А Арменак что - немой, глухой или сердца у него нету?.. Пусть хоть имя его не пропадет без вести, как он сам. Эта плита . будет памятью о всех, кого я потерял...»
Естественно, под этой первой плитой не было усопших... Да, усопших не было, но тем не менее дед Ширак и яму вырыть велел, какую положено, и собственноручно уложил туда портреты отца-матери, серебряный пояс, оставшийся от старшего брата, Арменака (тот на его свадьбе снял с себя пояс и надел его на новобрачного), потом подаренную его матерью снохе шелковую шаль, а сестре, Ерануи, золотое кольцо... Яму зарыли, еще со стороны земли наносили, чтоб могильный холм позаметнее был. «Они все разом из жизни ушли, так пусть уж у них на всех одна могила будет»,— сказал дед Ширак. Грустные это были похороны — может быть, самые грустные на свете. Вокруг могильного холма рыдания, причитания, свечи, цветы, а покойника нет.
Через год, как положено, возложили могильную плиту и снова собрались всей родней. Могильный холм под тяжестью базальтового надгробья опять сровнялся с землей. Плита была гладкая, традици-
онная, разве что размерами побольше, чем принято. Над плитой укрепили мраморную доску, на которой были выбиты имена всех мучеников из рода Ваганянов. Каждый раз, приходя на кладбище, бабушка Нунэ вбирала в себя имя за именем. Сегодня она явилась позвать их на свой день рождения, а то вдруг кто-нибудь забудет. Ее мутноватые старческие глаза, каждый из которых был в этот миг чашей, полной слез, букв не различали, тем более что уже начинало темнеть. А разве ей нужно было читать, чтобы вспомнить? Эти двадцать семь имен были ее двадцатью семью ранами, а уж раны свои душа знала наизусть. По желанию деда Ширака мастер-каменотес выбрал для доски с именами желтоватый мрамор, напоминающий те страницы Евангелия, на полях которых по традиции отмечались даты свадеб, рождений, крестин, смертей. Вачаган Ваганян — отец Ширака, Епресим — мать, Арменак, Тигран, Сирак, Вардан — братья, Аннман, Сатеник, Ерануи — сестры, Сое, Андраник, Ануш, Сероб, Мкртич, Аревхат —дети братьев и сестер, Левон, Ваграм, Мамбре — братья отца... Двадцать семь имен...
Дата рождения была выбита слева, перед именем каждого (самая маленькая была Аревхат— 1914 год), а справа во всю высоту двадцати семи имен стоял 1915 год. Общий год гибели для всех двадцати семи.
В самом низу, после небольшого промежутка, было выбито имя Арменака Шираковича Ваганяна. Слева — дата рождения, справа слова: «пропал без вести».
«Чтоб рука у тебя отсохла,— в первый и в последний раз восстала бабушка Нунэ против мужа.— Как ты посмел имя сына среди мертвых выбить! А ежели завтра он вернется?..» Дед Ширак не одернул свою обычно кроткую супругу — проглотил укор, как горький дым табака. Только сказал: «Пусть вернется... Только бы вернулся... Мы вместе эти буквы соскоблим — пить будем, радоваться, смеяться и скоблить...»
Каждый раз, вот и сейчас тоже, бабушка Нунэ, дойдя до этого имени, горько вздыхала, обратив глаза к небу и осеняя себя крестным знамением. Хотя сейчас имени Арменака Ваганяна на доске не было — давно уж соскоблили. Когда пришло из Америки в Ереван первое письмо, дед Ширак той же ночью отправился с мастером на кладбище, и букву за буквой соскоблили они двадцать восьмую строку. Буквы сделались каменной пылью, и на мраморном пергаменте образовался широкий светло-желтый пояс. С мрамора содрали кожу, обнажив" его вены. Полоса напоминала шрам, будто некогда полоснули камень саблей, убить хотели пергамент, но пергамент — о чудо — выжил, только в месте удара запеклась его светлая клеевидная кровь. Однако глаза бабушки Нунэ даже под шрамом видели имя сына. Да, конечно, письмо из Америки пришло, потом еще письма приходили, но письма — еще не сын. А сам Арменак все не ехал и не ехал... Хоть бы уж сейчас появился... Когда первое письмо пришло, она так упрашивала мужа заменить камень, на котором только двадцать семь имен будет. Дед Ширак мягко возразил: «Это ж надгробие для двадцати семи человек, а не вышитый носовой платок, чтоб менять через день... Да и потом, имена всех нас когда-нибудь будут здесь выбиты...»
Над именами было написано: «Как скажешь: пусть пухом будет вам земля, когда землею вас не укрывало?» Эти слова придумал дед Ширак. Варужан предлагал написать другие: «Прохожий, под этим надгробьем нет никого. Если сумеешь, найди их в Харберде, Тер-Зоре, на дорогах резни...» Деду Шираку понравились слова старшего внука, но он сказал: «Пусть все же будет так, как написала моя боль...» Пестрый лиственный ковер был до того красив на могильных плитах, что бабушка Нунэ колебалась — то ли подмести, то ли не стоит... Но так ведь не видно имени Ширака, не видно имени снохи Ашхен.,. Осторожно и терпеливо она лист за листом сняла с камня и ровнехонько уложила их на земле, отчего земля вроде бы приподнялась, сделалась мягче и пестрее. Потом тряпкой, принесенной из дому, натерла камень до блеска. Возле погибшей в резню родни лежало надгробие деда Ширака, хотя мать Варужана, Ашхен, и раньше свекра ушла из жизни. «Сноха меня поймет и простит,— хмуро сказал дед Ширак больше себе, чем другим.— Но рядом с той плитой мое место. Так уж господу угодно. Мы и в жизни друг друга продолжить должны были, и в смерти».—«А я как же?— разобиделась бабушка Нунэ.— Меня ты уже и в расчет не берешь? Хоть уж на том свете рядом со мною будь».—«И то правда»,— согласился дед Ширак, и мать Варужана похоронили чуть поодаль, оставив место для двух надгробий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149