А у меня самого в доме жена оставалась и двое маленьких дочек. Я бегом домой. Лучше б ноги мои отсохли. Что вижу? Двери настежь. За порогом в луже крови мертвые лежат и жена, и дочки. Я — вон из дому. А тут еще страшнее. Гляжу, наш эфенди сына моего ножом убивает. Сын о пощаде просит, молит, а тот все бьет и бьет его ножом. Я за руку эфенди схватил, он прекратил удары, но мальчик мой после того только три часа и жил — помер. Остались мы вдвоем с братом, оба уж не в себе. Той же ночью приходят восемнадцать мусульман и требуют: «Магометанство, принимайте, не то прикончим». Так мы невольно и сделались подложными мусульманами. На нашего эфенди еще шесть армян работают, и они магометанство приняли. Обрезание нам сделали. Каждый день теперь к нам их священник ходит, учит своим молитвам. Уж притерпелись...
— А что, здешний хозяин враждебно к сыну твоему относился?
— Да нет. Сын мой ему верой-правдой служил.
— А кто убил твою жену и дочек?
— Не знаю.
...Христианские кварталы и базар Тигранакерта были разрушены, сожжены дотла. Я разыскал нескольких знакомых армян, порасспра-шивал о событиях. Возглавляли эти бесчинства местные власти и офицеры. Одного слова наместника Эниса-паши было достаточно, чтобы подняло голову мусульманство.
Знаменитым своей жестокостью преступником был черкес Азимет-паша. Заручившись согласием Эниса-паши, он спалил все армянские дома и магазины, злодеяния его пером не описать.
Еще страшнее беды обрушились на окрестности Тигранакерта, на села. Убили тысячи людей, жгли и рушили все дома подряд. Ни у одного армянина не осталось крыши над головой, не осталось ни одеяла, чтоб закутаться, ни куска хлеба, чтоб голод утолить.
Но хорошие люди везде есть. Начальник войсковой части Мунир-паша изо всех сил старался прекратить убийства и разбой, но что он один мог сделать? Я с ним встретился. Прямодушный, совестливый был человек. Его добрые отношения с наместником палачей раздражали. В конце концов, по наущению тех, его и звания лишили, и арестовали в назидание прочим.
Как я уже говорил, многие мусульмане, грабившие армян, не только награбленное, но. и свое добро потеряли. Я только об одном случае расскажу.
Тысяцкий Сапит-бей явился в Тигранакерт чуть ли не голый, с пустым карманом. И я глазам своим не поверил, когда в его дом явился. Все двенадцать комнат в персидских коврах, на окнах шелковые златотканые шторы. Утварь из чистого серебра. Жена и дочь в бриллиантах: и на голове, и на шее, и на руках. Если бы он и тысячу динаров в месяц получал, все равно не то что за семь месяцев, а и за семь лет такого богатства бы не скопил. Это добро было им награблено у армян.
Уже на другой день сидим мы с ним в комнате. Заходит курд. На пальце у него кольцо.
— Продаю,— говорит,— за два золотых.
Сапит-бей взял кольцо в руки, посмотрел и, повернувшись ко мне, сказал:
— Купите вы, если желаете.
Теперь я стал разглядывать кольцо, поднес его к окну — очень крупный изумруд. Говорю:
— В самом деле великолепный изумруд, но имеет кольцо один изъян.
Сапит-бей подошел, посмотрел внимательно:
— А я никакого изъяна не вижу.
— Погляди получше. Тут целых два изъяна: первый — кровь, второй — две слезинки. Боюсь, что тот, кому это кольцо достанется, раком заболеет.
Сапит-бей рассердился и вернул кольцо. Но стоило курду выйти, тут же за ним вышел. Не сомневаюсь, что купил то кольцо.Не прошло и года после того случая, узнаю, что Сапит-бея лишили должности и в тюрьму упрятали. Дальше — больше: в тюрьме он заболел и умер, а жена его вышла замуж за молодого заптия, который до того был у них в услужении. Но и это еще не все. Заптие все имущество в деньги превратил и однажды ночью с этими деньгами удрал. Жена оказалась без копейки, тяжело заболела и умерла в городской больнице. Осталась от Сапит-бея одна-единственная дочь. Не имея средств к существованию, она попала в публичный дом. Вот какой конец имеет богатство, добытое подлостью и преступлениями. Вот как возникает рак, когда на пальце твоем кровавое кольцо. Таких примеров я много и видел, и слышал.
В Тигранакерте народу в моем караване прибавилось. К нам Присоединились семьдесят четыре армянина. Ни у кого и пяти сантимов не было, потому несчастные пустились в путь пешком. У меня, к счастью, деньги были, я смог стариков и больных обеспечить мулами и всех кормил. За три дня добрались мы от Тигранакерта до города Севе-рек. Тут нас приютил Осман-ага, один из самых крупных здешних богатеев. Был он честолюбив, кровожаден, жесток. Он с гордостью рассказывал, как уничтожил в Северике всех без исключения армян и трупами набил рвы. В логове этого кровопийцы мы с ужасом провели ту ночь. В налитых кровью глазах Османа-аги прочитывались его зверства и его подлость.
Еще и не рассвело, а мы уже пустились в путь. Хотели было направиться в Урфу, но узнали, что там резня была еще страшнее той, что мы видели. С одной стороны мусульмане церковь свинцовым дождем поливали, с другой стороны керосином облили и сожгли заживо более тысячи мужчин, женщин, детей, которые надеялись в церкви спастись.
Мы отказались от мысли двигаться в Урфу и направились прямо в Пирефик.Некоторые мусульмане Пирефика с издевкой меня спрашивали: — На свете еще остались христиане? Я не мог ничего ответить этим невежественным скотам. Нервы у меня натянулись, язык отнялся».
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Варужан решил ехать в Ереван на такси. Ведь бабушкин юбилей приближается, он и забыл. Дорога опускалась, поднималась, извивалась, петляла по ущелью Вайоц. Варужан любовался природой, поражаясь тому, что она ежегодно себя повторяет и ежегодно другая. Ущелье было наполнено безмолвием, красками, оно отвлекало человека от времени, забот, суеты, пустяков. Ехать в Ереван Варужану не хотелось, но, во-первых, его вызвал дядя, и, во-вторых, ведь не гость же он, чтобы появиться лишь в день торжества. «Ты мой старший сын,— часто говаривала бабушка.— Вместо отца своего, которого тут нет». А вдруг и отец приедет? Может, юбилей родной матери выведет-таки его из состояния неподвижности? Расставаясь с Варужаном в аэропорту, отец горько вздохнул: «Теперь что уж приезжать — раньше надо было, сынок. А теперь, боюсь, сердце не выдержит». Ой, как по нему бабушка истосковалась. Говорит: погляжу на свое дитя, а там хоть сразу богу душу отдам. А дитяти-то нынче шестьдесят два годочка.
Взглянул на спидометр, в котором скакали цифры, показывая оставленные позади километры.
— Сколько твоя машина прошла, варпет1?
Водитель посмотрел на спидометр, что-то мысленно прибавил-отнял и сказал:
— Пятьдесят тысяч восемьсот. Плюс восемьсот тринадцать. И это за три с половиной года.
Варужану Ширакяну вдруг почудилось, что спидометр отщелкивает километры его жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— А что, здешний хозяин враждебно к сыну твоему относился?
— Да нет. Сын мой ему верой-правдой служил.
— А кто убил твою жену и дочек?
— Не знаю.
...Христианские кварталы и базар Тигранакерта были разрушены, сожжены дотла. Я разыскал нескольких знакомых армян, порасспра-шивал о событиях. Возглавляли эти бесчинства местные власти и офицеры. Одного слова наместника Эниса-паши было достаточно, чтобы подняло голову мусульманство.
Знаменитым своей жестокостью преступником был черкес Азимет-паша. Заручившись согласием Эниса-паши, он спалил все армянские дома и магазины, злодеяния его пером не описать.
Еще страшнее беды обрушились на окрестности Тигранакерта, на села. Убили тысячи людей, жгли и рушили все дома подряд. Ни у одного армянина не осталось крыши над головой, не осталось ни одеяла, чтоб закутаться, ни куска хлеба, чтоб голод утолить.
Но хорошие люди везде есть. Начальник войсковой части Мунир-паша изо всех сил старался прекратить убийства и разбой, но что он один мог сделать? Я с ним встретился. Прямодушный, совестливый был человек. Его добрые отношения с наместником палачей раздражали. В конце концов, по наущению тех, его и звания лишили, и арестовали в назидание прочим.
Как я уже говорил, многие мусульмане, грабившие армян, не только награбленное, но. и свое добро потеряли. Я только об одном случае расскажу.
Тысяцкий Сапит-бей явился в Тигранакерт чуть ли не голый, с пустым карманом. И я глазам своим не поверил, когда в его дом явился. Все двенадцать комнат в персидских коврах, на окнах шелковые златотканые шторы. Утварь из чистого серебра. Жена и дочь в бриллиантах: и на голове, и на шее, и на руках. Если бы он и тысячу динаров в месяц получал, все равно не то что за семь месяцев, а и за семь лет такого богатства бы не скопил. Это добро было им награблено у армян.
Уже на другой день сидим мы с ним в комнате. Заходит курд. На пальце у него кольцо.
— Продаю,— говорит,— за два золотых.
Сапит-бей взял кольцо в руки, посмотрел и, повернувшись ко мне, сказал:
— Купите вы, если желаете.
Теперь я стал разглядывать кольцо, поднес его к окну — очень крупный изумруд. Говорю:
— В самом деле великолепный изумруд, но имеет кольцо один изъян.
Сапит-бей подошел, посмотрел внимательно:
— А я никакого изъяна не вижу.
— Погляди получше. Тут целых два изъяна: первый — кровь, второй — две слезинки. Боюсь, что тот, кому это кольцо достанется, раком заболеет.
Сапит-бей рассердился и вернул кольцо. Но стоило курду выйти, тут же за ним вышел. Не сомневаюсь, что купил то кольцо.Не прошло и года после того случая, узнаю, что Сапит-бея лишили должности и в тюрьму упрятали. Дальше — больше: в тюрьме он заболел и умер, а жена его вышла замуж за молодого заптия, который до того был у них в услужении. Но и это еще не все. Заптие все имущество в деньги превратил и однажды ночью с этими деньгами удрал. Жена оказалась без копейки, тяжело заболела и умерла в городской больнице. Осталась от Сапит-бея одна-единственная дочь. Не имея средств к существованию, она попала в публичный дом. Вот какой конец имеет богатство, добытое подлостью и преступлениями. Вот как возникает рак, когда на пальце твоем кровавое кольцо. Таких примеров я много и видел, и слышал.
В Тигранакерте народу в моем караване прибавилось. К нам Присоединились семьдесят четыре армянина. Ни у кого и пяти сантимов не было, потому несчастные пустились в путь пешком. У меня, к счастью, деньги были, я смог стариков и больных обеспечить мулами и всех кормил. За три дня добрались мы от Тигранакерта до города Севе-рек. Тут нас приютил Осман-ага, один из самых крупных здешних богатеев. Был он честолюбив, кровожаден, жесток. Он с гордостью рассказывал, как уничтожил в Северике всех без исключения армян и трупами набил рвы. В логове этого кровопийцы мы с ужасом провели ту ночь. В налитых кровью глазах Османа-аги прочитывались его зверства и его подлость.
Еще и не рассвело, а мы уже пустились в путь. Хотели было направиться в Урфу, но узнали, что там резня была еще страшнее той, что мы видели. С одной стороны мусульмане церковь свинцовым дождем поливали, с другой стороны керосином облили и сожгли заживо более тысячи мужчин, женщин, детей, которые надеялись в церкви спастись.
Мы отказались от мысли двигаться в Урфу и направились прямо в Пирефик.Некоторые мусульмане Пирефика с издевкой меня спрашивали: — На свете еще остались христиане? Я не мог ничего ответить этим невежественным скотам. Нервы у меня натянулись, язык отнялся».
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Варужан решил ехать в Ереван на такси. Ведь бабушкин юбилей приближается, он и забыл. Дорога опускалась, поднималась, извивалась, петляла по ущелью Вайоц. Варужан любовался природой, поражаясь тому, что она ежегодно себя повторяет и ежегодно другая. Ущелье было наполнено безмолвием, красками, оно отвлекало человека от времени, забот, суеты, пустяков. Ехать в Ереван Варужану не хотелось, но, во-первых, его вызвал дядя, и, во-вторых, ведь не гость же он, чтобы появиться лишь в день торжества. «Ты мой старший сын,— часто говаривала бабушка.— Вместо отца своего, которого тут нет». А вдруг и отец приедет? Может, юбилей родной матери выведет-таки его из состояния неподвижности? Расставаясь с Варужаном в аэропорту, отец горько вздохнул: «Теперь что уж приезжать — раньше надо было, сынок. А теперь, боюсь, сердце не выдержит». Ой, как по нему бабушка истосковалась. Говорит: погляжу на свое дитя, а там хоть сразу богу душу отдам. А дитяти-то нынче шестьдесят два годочка.
Взглянул на спидометр, в котором скакали цифры, показывая оставленные позади километры.
— Сколько твоя машина прошла, варпет1?
Водитель посмотрел на спидометр, что-то мысленно прибавил-отнял и сказал:
— Пятьдесят тысяч восемьсот. Плюс восемьсот тринадцать. И это за три с половиной года.
Варужану Ширакяну вдруг почудилось, что спидометр отщелкивает километры его жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149