— Если мы скажем «но», что скажут турецкие историки?..
Стоял прекрасный осенний день — ни холодный, ни жаркий; погода настраивала на мирный лад. По аллее носились стайки ребятишек. Медленно прошли две беременные женщины. Багратуни заметил женщин, вскочил с места, взял со скамейки шляпу, надел, тут же с демонстративной почтительностью снял ее и улыбнулся:
— Вот перед кем должны склонить мы голову — перед армянской женщиной! Вот кто спас нашу историю!
Женщины, конечно, тут же узнали Багратуни и, польщенные тем, что им адресовано его приветствие, поздоровались:
— Здравствуйте, варпет.
И тем же медленным шагом пошли дальше.
Оппонент Багратуни — Ширакян узнал его, это историк—попытался воспользоваться неожиданной паузой:
— Я, варпет, конечно, очень ценю ваши заслуги, но что касается научного взгляда на Урарту... Существует огромный материал, есть спорные вопросы... Вот Маркварг и Пиотровский...
— Никаких Марквартов! — подчеркнул Багратуни восклицательный знак.— Никаких Пиотровских!
Становилось душновато, до ежедневного вечернего ветра было еще далеко. Нахохлившиеся голуби расселись вокруг спорщиков, и создавалось впечатление, что они тоже живо интересуются историей Урарту. Вдруг один голубь взмахнул крыльями, взлетел, но тут же передумал и опустился на плечо Багратуни. Багратуни не спугнул его, а многозначительно улыбнулся. Голубь еще раз поднялся в воздух и вновь опус: тился на Багратуни — на сей раз на его плешь. Багратуни вдруг скривился:
— Тьфу, проклятый! Нагадил! — Он достал пестрый носовой платок, энергично вытер голову и задумчиво произнес: — Ничего не поделаешь, приходится привыкать к роли памятника. Голубь, наверно, догадался, что мое будущее — памятник.
Остроумно, подумал Варужан, но тут же ухмыльнулся: вряд ли Багратуни сам додумался до этой метафоры — наверно, где-нибудь вычитал. И вдруг стал сам себе противен. Потом подумал о том, что на памятнике Багратуни можно сэкономить немало металла: Багратуни низкорослый и тощий.
Другие тоже оценили слова Багратуни, преисполнившись искреннего восхищения и не предаваясь излишним сомнениям. Они представили себе Врама Багратуни не из бронзы, не из кованой меди, а мраморного, стоящего в задумчивости на пьедестале (вот только не решили еще, в каком саду поставят ему памятник), а голуби у его подножия, на плечах, на голове. Еще подумали, что хорошо бы сфотографироваться у памятника с внуками и приехавшими из-за границы родичами. И при этом похвастаться: мы, мол, были с варпетом неразлучны, за стол врозь не садились.
А Багратуни резко встал.
— Иду в горсовет,— объявил он.— По вопросу метро. Тянут и тянут со второй очередью. Это мне не по душе. Пойду отдеру кое-кого за уши.
В глазах всех, даже историка, так и не успевшего изложить точку зрения Маркварта и Пиотровского, было написано неподдельное восхищение и благоговейное преклонение: сколько забот на щуплых плечах (нет, щуплых, разумеется, только в физическом смысле, уточнили они про себя) этого человека: от Урарту до ереванского метро.
— Милый,— обратился Багратуни к Варужану,— ты тут самый молодой. Поймай-ка машину.— И по-отечески предупредил: — Только денег водителю не давай. Нельзя народ обижать.
— Сейчас, варпет,— Варужан поднялся, вышел на мостовую.
— Такси! Такси! — выскочил вперед старик, что родом из Вана. Машина резко затормозила, Варужан подошел, незаметно сунул трешку в нагрудный карман водителя:
— Довезешь варпета до горсовета.
— А в каком он деле варпет? — шепотом поинтересовался водитель.
— Во всяком,— ответил Варужан загадочно и тоже шепотом.
— Довезу! — сказал водитель уже громко.— Садись, варпет-джан.
Домчу куда надо.
— В горсовет,— Багратуни захлопнул дверь. Потом обратился к Ширакяну: — Денег не давал?
— А если бы и дал, разве он взял бы?..
— Мой вам совет: не обижайте людей такими мелочами. Дайте им возможность уважать знаменитостей.
— Поехали, варпет. Хочешь, привезу прямо в кабинет председателя?
Багратуни взглянул на водителя с мягким укором:
— Горсовет — это государство, милый. Так что ты уж на этот счет не проезжайся.
— Так, и только так! — поддакнул старый ванец.— Я опять согласен с варпетом. В человеке нужно воспитывать чувство гражданственности. Особенно в молодом человеке.— И добавил уже мягче: — Но мы
народ, потерявший на целых семьсот лет свое государство, это тоже нужно учитывать.
— Уже шестьдесят лет, как нашли,— неизвестно на кого рассердился Варужан.
— Так, значит, варпет, едем в исполком горсовета? — с подчеркнутой вежливостью, четко выговаривая каждое слово, произнес водитель.
— Молодец,— вдруг обрадовался Багратуни.— Как тебя зовут, парень?..
Машина резко сорвалась с места, и люди, стоявшие возле нее, не услышали ответа водителя и, увы, так и не узнали его имени.
— Знают человека, знают,— то ли с завистью, то ли с радостью произнес один из пожилых людей.
Варужан его вспомнил — актер, неизменный исполнитель второстепенных и третьестепенных ролей, который всем уши прожужжал: представляете, с кем я играл — с Папазяном, Абеляном, Нерсесяном...
Опять мирно расселись по скамейкам. Будь на месте Багратуни кто-нибудь другой, не успело бы такси отъехать, ему принялись бы перемывать косточки. Критиковать его книги, если это писатель, его картины, если художник. Но Багратуни был вне критики, все почтительно молчали.
Старик историк мог теперь свободно излагать точку зрения Марква-рта на Урарту — его никто бы не прервал, потому что никто бы не слушал.
Варужан смотрел, полный противоречивых чувств, на людей, которые издали напоминают, наверно, замшелые камни, уложенные рядком на зеленых скамейках. Каждый говорил теперь о своем, друг друга прерывая, дополняя, вспоминая. Иногда начинали говорить все разом. Осеннее солнце мягко грело их измученные кости. Их воспоминания — камелек, где под золой скрыт огонь. Воспоминания увели их далеко назад, в ту жаркую страну, которая именуется молодостью. Там нет предела мечтам, там человек любит себя, верит себе и миру. Варужан молча слушал их и вдруг разволновался, хотя многие истории были не новые, он их уже знал. Люди эти давно понимали, что их мечты не сбылись и уже никогда не сбудутся. Но, вероятно, приятно было сидеть с товарищами по судьбе в поезде воспоминаний, который мчал их в страну, носящую имя Молодость. Там никто из них не был плешивым и лысым, никто не сидел часами на садовой скамейке, уставившись в одну точку затуманенным взором... Да, грустно.
— Ну, я потихоньку двинусь домой,— поднялся старик историк.— А то вроде ветер начинается, поясницу бы не застудить. Поясница мой барометр.
Стареют не от лет, подумал Варужан, а оттого, что устают от желаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Стоял прекрасный осенний день — ни холодный, ни жаркий; погода настраивала на мирный лад. По аллее носились стайки ребятишек. Медленно прошли две беременные женщины. Багратуни заметил женщин, вскочил с места, взял со скамейки шляпу, надел, тут же с демонстративной почтительностью снял ее и улыбнулся:
— Вот перед кем должны склонить мы голову — перед армянской женщиной! Вот кто спас нашу историю!
Женщины, конечно, тут же узнали Багратуни и, польщенные тем, что им адресовано его приветствие, поздоровались:
— Здравствуйте, варпет.
И тем же медленным шагом пошли дальше.
Оппонент Багратуни — Ширакян узнал его, это историк—попытался воспользоваться неожиданной паузой:
— Я, варпет, конечно, очень ценю ваши заслуги, но что касается научного взгляда на Урарту... Существует огромный материал, есть спорные вопросы... Вот Маркварг и Пиотровский...
— Никаких Марквартов! — подчеркнул Багратуни восклицательный знак.— Никаких Пиотровских!
Становилось душновато, до ежедневного вечернего ветра было еще далеко. Нахохлившиеся голуби расселись вокруг спорщиков, и создавалось впечатление, что они тоже живо интересуются историей Урарту. Вдруг один голубь взмахнул крыльями, взлетел, но тут же передумал и опустился на плечо Багратуни. Багратуни не спугнул его, а многозначительно улыбнулся. Голубь еще раз поднялся в воздух и вновь опус: тился на Багратуни — на сей раз на его плешь. Багратуни вдруг скривился:
— Тьфу, проклятый! Нагадил! — Он достал пестрый носовой платок, энергично вытер голову и задумчиво произнес: — Ничего не поделаешь, приходится привыкать к роли памятника. Голубь, наверно, догадался, что мое будущее — памятник.
Остроумно, подумал Варужан, но тут же ухмыльнулся: вряд ли Багратуни сам додумался до этой метафоры — наверно, где-нибудь вычитал. И вдруг стал сам себе противен. Потом подумал о том, что на памятнике Багратуни можно сэкономить немало металла: Багратуни низкорослый и тощий.
Другие тоже оценили слова Багратуни, преисполнившись искреннего восхищения и не предаваясь излишним сомнениям. Они представили себе Врама Багратуни не из бронзы, не из кованой меди, а мраморного, стоящего в задумчивости на пьедестале (вот только не решили еще, в каком саду поставят ему памятник), а голуби у его подножия, на плечах, на голове. Еще подумали, что хорошо бы сфотографироваться у памятника с внуками и приехавшими из-за границы родичами. И при этом похвастаться: мы, мол, были с варпетом неразлучны, за стол врозь не садились.
А Багратуни резко встал.
— Иду в горсовет,— объявил он.— По вопросу метро. Тянут и тянут со второй очередью. Это мне не по душе. Пойду отдеру кое-кого за уши.
В глазах всех, даже историка, так и не успевшего изложить точку зрения Маркварта и Пиотровского, было написано неподдельное восхищение и благоговейное преклонение: сколько забот на щуплых плечах (нет, щуплых, разумеется, только в физическом смысле, уточнили они про себя) этого человека: от Урарту до ереванского метро.
— Милый,— обратился Багратуни к Варужану,— ты тут самый молодой. Поймай-ка машину.— И по-отечески предупредил: — Только денег водителю не давай. Нельзя народ обижать.
— Сейчас, варпет,— Варужан поднялся, вышел на мостовую.
— Такси! Такси! — выскочил вперед старик, что родом из Вана. Машина резко затормозила, Варужан подошел, незаметно сунул трешку в нагрудный карман водителя:
— Довезешь варпета до горсовета.
— А в каком он деле варпет? — шепотом поинтересовался водитель.
— Во всяком,— ответил Варужан загадочно и тоже шепотом.
— Довезу! — сказал водитель уже громко.— Садись, варпет-джан.
Домчу куда надо.
— В горсовет,— Багратуни захлопнул дверь. Потом обратился к Ширакяну: — Денег не давал?
— А если бы и дал, разве он взял бы?..
— Мой вам совет: не обижайте людей такими мелочами. Дайте им возможность уважать знаменитостей.
— Поехали, варпет. Хочешь, привезу прямо в кабинет председателя?
Багратуни взглянул на водителя с мягким укором:
— Горсовет — это государство, милый. Так что ты уж на этот счет не проезжайся.
— Так, и только так! — поддакнул старый ванец.— Я опять согласен с варпетом. В человеке нужно воспитывать чувство гражданственности. Особенно в молодом человеке.— И добавил уже мягче: — Но мы
народ, потерявший на целых семьсот лет свое государство, это тоже нужно учитывать.
— Уже шестьдесят лет, как нашли,— неизвестно на кого рассердился Варужан.
— Так, значит, варпет, едем в исполком горсовета? — с подчеркнутой вежливостью, четко выговаривая каждое слово, произнес водитель.
— Молодец,— вдруг обрадовался Багратуни.— Как тебя зовут, парень?..
Машина резко сорвалась с места, и люди, стоявшие возле нее, не услышали ответа водителя и, увы, так и не узнали его имени.
— Знают человека, знают,— то ли с завистью, то ли с радостью произнес один из пожилых людей.
Варужан его вспомнил — актер, неизменный исполнитель второстепенных и третьестепенных ролей, который всем уши прожужжал: представляете, с кем я играл — с Папазяном, Абеляном, Нерсесяном...
Опять мирно расселись по скамейкам. Будь на месте Багратуни кто-нибудь другой, не успело бы такси отъехать, ему принялись бы перемывать косточки. Критиковать его книги, если это писатель, его картины, если художник. Но Багратуни был вне критики, все почтительно молчали.
Старик историк мог теперь свободно излагать точку зрения Марква-рта на Урарту — его никто бы не прервал, потому что никто бы не слушал.
Варужан смотрел, полный противоречивых чувств, на людей, которые издали напоминают, наверно, замшелые камни, уложенные рядком на зеленых скамейках. Каждый говорил теперь о своем, друг друга прерывая, дополняя, вспоминая. Иногда начинали говорить все разом. Осеннее солнце мягко грело их измученные кости. Их воспоминания — камелек, где под золой скрыт огонь. Воспоминания увели их далеко назад, в ту жаркую страну, которая именуется молодостью. Там нет предела мечтам, там человек любит себя, верит себе и миру. Варужан молча слушал их и вдруг разволновался, хотя многие истории были не новые, он их уже знал. Люди эти давно понимали, что их мечты не сбылись и уже никогда не сбудутся. Но, вероятно, приятно было сидеть с товарищами по судьбе в поезде воспоминаний, который мчал их в страну, носящую имя Молодость. Там никто из них не был плешивым и лысым, никто не сидел часами на садовой скамейке, уставившись в одну точку затуманенным взором... Да, грустно.
— Ну, я потихоньку двинусь домой,— поднялся старик историк.— А то вроде ветер начинается, поясницу бы не застудить. Поясница мой барометр.
Стареют не от лет, подумал Варужан, а оттого, что устают от желаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149