И Мигран Малумян то же сказал перед смертью. Свои слабости ты знаешь лучше, чем твои недоброжелатели. Может быть, именно это угнетает тебя, именно потому не находишь ты себе места? Все-то ты знаешь. А может, прокричать об этом белу свету? О нет, ты предпочитаешь безмолвную правду. Прокричи вслух, что не можешь писать, что слова тебе не подчиняются. От старых слов ты устал, новые рождаются трудно. Прокричи о своем страхе перед чистым листом бумаги! Прокричать это сумеет лишь истинный писатель, а ведь ты писатель... Да, ты любишь правду, а особенно любишь поговорить от имени правды. Живи по правде! Это куда труднее разглагольствований. Арам сказал жестокую вещь: ты не футболист, а футбольный тренер. Ты учишь любить, верить, быть добрым, честным. Так сам вот и будь. «Ведь каждый тренер в прошлом был игроком»,— ты еще пытался защититься. «Нет, ты,— сказал Арам,— отклонение от нормы, ты никогда игроком не был, ты тренер от рождения: никогда не играя сам, всегда учил других. Это, безусловно, удобно и, главное, безопасно. Игрок иногда набивает себе шишки, ломает кости и прочее. Игрок порой вынужден идти на нарушение правил, ему показывают желтую карточку, бывает, удаляют с поля под свист стадиона. А тренер всегда за пределами поля. Он, правда, волнуется, ругается, много курит, нервно ходит, но все это по ту сторону черты». Ты, подумал о себе Варужан, не сумел достойно возразить Араму, только закричал зло и издевательски: «А сам-то ты, сам-то ты игрок или тренер?» — «Я, наверно, игрок. Только запасной.— Арам хотел улыбнуться, но лицо его передернула невеселая усмешка.— Тренер все обещает выпустить меня на поле... Поглядим...» Жаль, Варужан, ты не понял значения этой невеселой усмешки.
Причина твоего самоедства — отец и вообще загадка так называемой армянской диаспоры. До Америки ты поездил порядочно, был даже в Карсе. Однако Карс показался тебе потерянной географической картой, страничкой из учебника истории, или, выражаясь высоким стилем,
«крушеньем разума, сердечною болезнью». Тогда ты не сумел услышать трепет сердца парализованного города. Теперь, после встречи с отцом, наверно, расслышал бы. Ты не увидел в этом городе своего деда, не услыхал, как закричал при рождении твой отец, хотя две ночи подряд простоял в печали у распахнутого гостиничного окна, глядя на город, погруженный в тяжелую мглу. Рано утром ты прошел мимо туфового здания городской гимназии, тут Чаренц учился. Ты не слышал, как из одного окна донесся его голос? Нет. Попечалился, пока курил сигарету, и пошел себе дальше... Ну, а Америка — это уже, разумеется, совсем иное. Здесь был твой отец, а стало быть, частица твоей собственной покореженной биографии. Или после поездки в Карс прошли годы, сам ты стал чуть-чуть иным, и потому в тебе пробудились вопросы, на которые никто не мог дать ответа, и сомнения, которые никто не мог развеять. Ты напоминаешь человека, стоящего в шторм посреди палубы: не за что ухватиться, пол ускользает из-под ног, тебя тошнит, голова кружится, смотришь на море и испытываешь один сплошной ужас. Нет, армяне диаспоры не переменились — просто ты начал постигать суть их жизни, незримую, подводную часть айсберга. Поначалу они были для тебя тысячеликой (то же, что безликой) массой, которая плачет хором, слушая «Крунк». Потом ты стал мало-помалу различать в этой массе лица, судьбы, характеры, и оказалось, что вовсе не все они плачут, слушая «Крунк», и не все вздыхают при виде тебя: «О, вы приехали с Родины?..» Отца ты теперь почти ненавидишь. Что ж, ненавидь, но — понимая.
Как говорят индейцы, надень его мокасины, чтоб ощутить, где больно. Сколько раз он повторил при тебе: «Что мне тут делать?» Не тебя спрашивал — себя спрашивал. Ты просто раздул тлевший в нем огонь. Да, не тебя он спрашивал — себя. А ты попытался выковырять горькую начинку тех слов?
«Ты диаспору понял? — вчера, именно вчера спросил тебя Арам, который никогда за границей не был.— Ты без конца смакуешь свои собственные остроумные ответы. Будто ездил за тысячи километров играть с соотечественниками в пинг-понг и отразил все их удары... А ведь это надломленные, несчастные люди: где бы они ни жили и как бы они ни жили, они всегда себя чувствуют в гостинице. И всюду они вынуждены защищаться. Но... защищаться от Родины? А ведь ты для них был Родиной и обязан был их понимать, тем более что ты писатель. А писатель — не лекарь, а сама боль, как сказал кто-то из великих. Я знаю, что ты там говорил все правильно, но ведь хороший врач никогда не говорит с больным о болезни».
Тебя поверг в растерянность словесный натиск, не вся горечь обвинений Арама дошла до тебя, и ты предпочел оборвать эту тему. Ты сказал: «Если представить, что наша планета поезд, то она вот-вот сойдет с рельсов и полетит в пропасть, а мы, армяне, встречая друг друга, все еще прежде всего спрашиваем: откуда ты родом?..»— «А кстати, ты откуда родом?»—«С планеты Земля». Нет, не получилось беседы,
не получилось, а ты, Варужан, беседы вообще не любишь, ты любишь монологи...Однажды ты с издевочкой спросил отца: «Пап, значит, и ты — диаспора?» Все-таки, стиснув зубы, удержался от продолжения. А сказать тебе хотелось следующее: «Как же ты к диаспоре примазался? Родился в Карсе, рос в Гюмри, из Еревана ушел в армию. Все, что у тебя есть, сосредоточено на тридцати тысячах квадратных километров Армении. Если даже корни твои не там, то ствол, ветви, плоды все равно там». Ведь не высказался, а это на тебя так не похоже —ты любишь все доводить до упора, иначе ночью спать не будешь, мучиться станешь над тем, как победить или хотя бы удержаться на поверхности. Тебе не по душе также проигрышные партии — собственное поражение всегда кажется тебе несправедливым, кажется, что противник тебя просто-напросто надул, сунул твоего шахматного коня под подушку, да еще кто-то сбоку подсказал ему классный ход. В жертву без сожаления ты отдаешь всегда только пешек — подумаешь, пешка! Но и у пешки может быть будущее королевы, если, конечно, беречь эти самые пешки.
Но ты отложил свою партию с отцом. Вот и мечешься между Ереваном и захолустьем с отложенной партией. Разберись, какое у тебя положение на доске, вдумайся в свои ошибки, это прежде всего, а то вернешься в Ереван месяца через два-три, а на шахматной доске будет все та же позиция, и часы будут тикать, а заветный ход у тебя так нигде и не записан. И потом готовь себя к поражению — великая ошибка рассчитывать исключительно на победы. Это расслабляет, выбивает из рук оружие. Человек, если хочешь знать, всю жизнь должен готовить себя к поражению.
Писательский кризис?.. А что? Наверно, небезопасно быть всегда со своим временем. Ты же зачастую был с одышкой времени, а не с его дыханием, с ветвями его, а не с корнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Причина твоего самоедства — отец и вообще загадка так называемой армянской диаспоры. До Америки ты поездил порядочно, был даже в Карсе. Однако Карс показался тебе потерянной географической картой, страничкой из учебника истории, или, выражаясь высоким стилем,
«крушеньем разума, сердечною болезнью». Тогда ты не сумел услышать трепет сердца парализованного города. Теперь, после встречи с отцом, наверно, расслышал бы. Ты не увидел в этом городе своего деда, не услыхал, как закричал при рождении твой отец, хотя две ночи подряд простоял в печали у распахнутого гостиничного окна, глядя на город, погруженный в тяжелую мглу. Рано утром ты прошел мимо туфового здания городской гимназии, тут Чаренц учился. Ты не слышал, как из одного окна донесся его голос? Нет. Попечалился, пока курил сигарету, и пошел себе дальше... Ну, а Америка — это уже, разумеется, совсем иное. Здесь был твой отец, а стало быть, частица твоей собственной покореженной биографии. Или после поездки в Карс прошли годы, сам ты стал чуть-чуть иным, и потому в тебе пробудились вопросы, на которые никто не мог дать ответа, и сомнения, которые никто не мог развеять. Ты напоминаешь человека, стоящего в шторм посреди палубы: не за что ухватиться, пол ускользает из-под ног, тебя тошнит, голова кружится, смотришь на море и испытываешь один сплошной ужас. Нет, армяне диаспоры не переменились — просто ты начал постигать суть их жизни, незримую, подводную часть айсберга. Поначалу они были для тебя тысячеликой (то же, что безликой) массой, которая плачет хором, слушая «Крунк». Потом ты стал мало-помалу различать в этой массе лица, судьбы, характеры, и оказалось, что вовсе не все они плачут, слушая «Крунк», и не все вздыхают при виде тебя: «О, вы приехали с Родины?..» Отца ты теперь почти ненавидишь. Что ж, ненавидь, но — понимая.
Как говорят индейцы, надень его мокасины, чтоб ощутить, где больно. Сколько раз он повторил при тебе: «Что мне тут делать?» Не тебя спрашивал — себя спрашивал. Ты просто раздул тлевший в нем огонь. Да, не тебя он спрашивал — себя. А ты попытался выковырять горькую начинку тех слов?
«Ты диаспору понял? — вчера, именно вчера спросил тебя Арам, который никогда за границей не был.— Ты без конца смакуешь свои собственные остроумные ответы. Будто ездил за тысячи километров играть с соотечественниками в пинг-понг и отразил все их удары... А ведь это надломленные, несчастные люди: где бы они ни жили и как бы они ни жили, они всегда себя чувствуют в гостинице. И всюду они вынуждены защищаться. Но... защищаться от Родины? А ведь ты для них был Родиной и обязан был их понимать, тем более что ты писатель. А писатель — не лекарь, а сама боль, как сказал кто-то из великих. Я знаю, что ты там говорил все правильно, но ведь хороший врач никогда не говорит с больным о болезни».
Тебя поверг в растерянность словесный натиск, не вся горечь обвинений Арама дошла до тебя, и ты предпочел оборвать эту тему. Ты сказал: «Если представить, что наша планета поезд, то она вот-вот сойдет с рельсов и полетит в пропасть, а мы, армяне, встречая друг друга, все еще прежде всего спрашиваем: откуда ты родом?..»— «А кстати, ты откуда родом?»—«С планеты Земля». Нет, не получилось беседы,
не получилось, а ты, Варужан, беседы вообще не любишь, ты любишь монологи...Однажды ты с издевочкой спросил отца: «Пап, значит, и ты — диаспора?» Все-таки, стиснув зубы, удержался от продолжения. А сказать тебе хотелось следующее: «Как же ты к диаспоре примазался? Родился в Карсе, рос в Гюмри, из Еревана ушел в армию. Все, что у тебя есть, сосредоточено на тридцати тысячах квадратных километров Армении. Если даже корни твои не там, то ствол, ветви, плоды все равно там». Ведь не высказался, а это на тебя так не похоже —ты любишь все доводить до упора, иначе ночью спать не будешь, мучиться станешь над тем, как победить или хотя бы удержаться на поверхности. Тебе не по душе также проигрышные партии — собственное поражение всегда кажется тебе несправедливым, кажется, что противник тебя просто-напросто надул, сунул твоего шахматного коня под подушку, да еще кто-то сбоку подсказал ему классный ход. В жертву без сожаления ты отдаешь всегда только пешек — подумаешь, пешка! Но и у пешки может быть будущее королевы, если, конечно, беречь эти самые пешки.
Но ты отложил свою партию с отцом. Вот и мечешься между Ереваном и захолустьем с отложенной партией. Разберись, какое у тебя положение на доске, вдумайся в свои ошибки, это прежде всего, а то вернешься в Ереван месяца через два-три, а на шахматной доске будет все та же позиция, и часы будут тикать, а заветный ход у тебя так нигде и не записан. И потом готовь себя к поражению — великая ошибка рассчитывать исключительно на победы. Это расслабляет, выбивает из рук оружие. Человек, если хочешь знать, всю жизнь должен готовить себя к поражению.
Писательский кризис?.. А что? Наверно, небезопасно быть всегда со своим временем. Ты же зачастую был с одышкой времени, а не с его дыханием, с ветвями его, а не с корнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149