Спокойно, спокойно, Варужан, подбодрил он себя. Эта женщина — жизнь. Внезапная и беззащитная. Сейчас выпьешь холодного пива, и в голове прояснится. Посмотрел на портрет мужа Егинэ. Показалось, что и он на него смотрит. Взгляд был пронизывающим. Думал ли покойный, что однажды жена встретится с самым опасным для него человеком, а сам он — безответная бумага, заточенная под стекло в черной раме,— будет взирать со стены?
Егинэ вошла в комнату с тяжелым подносом.
— Этот портрет мешает мне,— сказал он. Егинэ печально на него посмотрела:
— Пересядь сюда. А хочешь, я выключу свет? Достаточно свечки.
— Прости, Егинэ, прости.
Быстро, нервно налил рюмку коньяка, выпил. Потом налил пива, ощутив, какое оно холодное.
— А мне? — спросила Егинэ.
Он молча наполнил рюмки и смущенно улыбнулся ей. Выпили без слов — они обоим показались лишними и бессмысленными.
— ...А то письмо... Прости, я не видела другого способа... Я работаю в библиотеке на месте той женщины. Чудесный челове! . Несчастный.— Варужан вдруг заметил, что Егинэ скосила взгляд к портрету. «Чудесный человек, несчастный...» Кому адресованы эти слова? — Может быть, ты сумеешь ей помочь?
Кому? Потер лоб, сам невольно покосился на стену с портретом, но в дрожащем свете свечи была видна лишь черная рама. Кому он должен помочь? А, автору письма, женщине...
— Об этом потом, Егинэ.
...И потекли часы, полные ласк, тишины, слов, телесного трепета, магнитной тяги. И так всю ночь — пока не заголубело в окнах.
В какой-то момент он ощутил знакомый аромат, исходящий от тела Егинэ. Что это было — запах цветка, засушенного и забытого в книге?
Шелест разбуженной памяти? Игра воображения?.. И вдруг: «Мы однажды уже виделись... Вы получили новую квартиру в Аване. И вот после вашего вечера в университете мы туда отправились...» Кто это сказал? Слова звенели у него в ушах, и он вновь погрузил свою голову в волосы женщины, и вновь металл потянулся к магниту. Да, до боли знакомый запах. Тело его вспомнило. Ни сердце, ни мозг не вспомнили, а тело вспомнило. Аромат кожи Егинэ был знаком ему. Так не забудешь непривычного запаха редкого одеколона, которым душился всего один
раз.Потом, уже в гостинице, в полумгле своего номера на четвертом этаже, он попытается осмыслить свершившееся, которое шло вразрез со всеми законами логики и в любом, наиромантическом романе выглядело бы надуманным: Он вспомнит слова Егинэ, свои собственные слова и в ужасе схватится за голову. Он вспомнит слова свои, продиктованные на сей раз не только выпитым.
Все перемешалось, все полетело к чертям.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Буквы были латинские, слова армянские. Некоторым армянским буквам нет аналогов в латыни, и потому отдельные слова пришлось расшифровывать. И смех и грех. Телеграмма лежала на обеденном столе, на подсвечнике.
Когда Сирак Ваганян, возвратившись с работы, вошел в гостиную, сын и дочь его сидели молча и несколько торжественно.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
Жена, тикин Арпик, указала ему взглядом на телеграмму. Сирак Ваганян взял телеграмму в руки, прочитал: «Восьмого декабря маме восемьдесят пять лет. Она всех вас хочет видеть за праздничным столом. Телеграфируйте, когда приедете. Тигран Ваганян».
Еще раз прочел телеграмму и положил ее на прежнее место, на
подсвечник.
— Думают, я уж и это забыл,— сказал он.— Я собирался письмо написать, подарок послать. Значит, решили маму обрадовать? Молодец
Тигран.
— А правда хорошо бы, пап. А? — заверещала четырнадцатилетняя Марго.
— Конечно, дочка.
Сирак Ваганян почувствовал в воздухе, опасность и испытующе посмотрел на жену, на сына. Вардан уставился в одну точку, лицо Ар-пик походило на маску. Почувствовал, что между матерью и сыном уже состоялся разговор, причем не из легких.
— Тебе что-нибудь дать, папа? — вскочила с места Марго.
— Виски. Без содовой.— И заговорил, не обращаясь вроде бы ни к жене, ни к сыну: — Нужно подумать над хорошим подарком для мамы. Чтоб не ерунду какую-нибудь... Шутка ли — восемьдесят пять...
Вардан хмуро сказал:
— Бабушка вроде бы не подарка ждет.
— Есть хорошие шали из австралийской шерсти,— сказала Арпик.— Чулки... Мама мерзлячка — помнишь, сколько пар чулок надевала в июльскую жару?
Марго поставила перед отцом золотистую рюмку с виски.
— Вы и меня с собой возьмете, да, пап?
— Ты пьешь таблетки, которые прописал господин Смбат? Марго была еще ребенком и слова отца восприняла по-детски:
— Пап, у нас ведь еще полтора месяца! За это время пять раз можно и простудиться, и вылечиться.
Вардан же давно уже был не ребенок и потому уставился в одну точку. В нем все перевернулось. Вначале он несказанно обрадовался: если в честь бабушкиного юбилея собираются закатить пир горой, значит, в Армении все по-прежнему. Попытался представить лицо бабушки Нунэ. Фотографии-то были, большой портрет в овальной раме висел в гостиной, но портрет — еще не бабушка: бумага, краска, глянец. А ему хотелось живую бабушку представить с ее печально-веселыми глазами. В Ереване ему все хотелось ее морщины сосчитать. Однажды даже серьезно так попросил: «Бабуль, посиди спокойно, я твои морщинки сосчитаю». Бабушка улыбнулась. «Не улыбайся, а то морщин меньше становится». Интересно, подумал Вардан, а которая морщинка из-за меня? Ведь бабушка говорила, что каждая из-за кого-нибудь родного. Нет, сосчитать не удалось. «Пока ты считаешь, у бабушки на лице новые морщины образуются»,— сказал Арам, двоюродный брат. Бабушка грустно взглянула на них, а Вардан рассердился: «Ты не грусти, бабусь, а то морщин больше становится». И сколько же новых морщин прибавилось за это время на бабушкином лице?
Сирак Ваганян пил неспешными глоточками виски — время выигрывал, чтобы все обдумать. Беда с Варданом: чем старше, тем дальше от отца. Марго-то совсем еще дитя: мать прикрикнет, она и замолкнет. У Вардана же трудный возраст— петушится, кипятится. Нрав тяжелый — точь-в-точь дед. Виски освежило Сирака Ваганяна, сняло дневную усталость. День сегодня выдался удачный: мистер Дэвис сказал, что доволен им и, по-видимому, вскоре пошлет его по делам фирмы в Японию. Так вот поди и скажи мистеру Дэвису — нет, я еду в Армению на день рождения матери. Расхохочется. Нужно купить новую машину. Им вчетвером тесно в стареньком «фольксвагене». Может быть, как раз приобрести японскую «тойоту»? Конечно, очень бы хотелось повидать мать, брата, Варужана. То, что Варужан пишет, он всерьез не воспринимал, а, кажется, зря — Варужан стал приличным писателем. В тот день в церкви он увидел в руках армянской девушки книгу Варужана. Хвастливо произнес: «Хорошо пишет мой племянник?» Сам он почти ничего не читал из написанного им — разве что кое-какие газетные публикации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Егинэ вошла в комнату с тяжелым подносом.
— Этот портрет мешает мне,— сказал он. Егинэ печально на него посмотрела:
— Пересядь сюда. А хочешь, я выключу свет? Достаточно свечки.
— Прости, Егинэ, прости.
Быстро, нервно налил рюмку коньяка, выпил. Потом налил пива, ощутив, какое оно холодное.
— А мне? — спросила Егинэ.
Он молча наполнил рюмки и смущенно улыбнулся ей. Выпили без слов — они обоим показались лишними и бессмысленными.
— ...А то письмо... Прости, я не видела другого способа... Я работаю в библиотеке на месте той женщины. Чудесный челове! . Несчастный.— Варужан вдруг заметил, что Егинэ скосила взгляд к портрету. «Чудесный человек, несчастный...» Кому адресованы эти слова? — Может быть, ты сумеешь ей помочь?
Кому? Потер лоб, сам невольно покосился на стену с портретом, но в дрожащем свете свечи была видна лишь черная рама. Кому он должен помочь? А, автору письма, женщине...
— Об этом потом, Егинэ.
...И потекли часы, полные ласк, тишины, слов, телесного трепета, магнитной тяги. И так всю ночь — пока не заголубело в окнах.
В какой-то момент он ощутил знакомый аромат, исходящий от тела Егинэ. Что это было — запах цветка, засушенного и забытого в книге?
Шелест разбуженной памяти? Игра воображения?.. И вдруг: «Мы однажды уже виделись... Вы получили новую квартиру в Аване. И вот после вашего вечера в университете мы туда отправились...» Кто это сказал? Слова звенели у него в ушах, и он вновь погрузил свою голову в волосы женщины, и вновь металл потянулся к магниту. Да, до боли знакомый запах. Тело его вспомнило. Ни сердце, ни мозг не вспомнили, а тело вспомнило. Аромат кожи Егинэ был знаком ему. Так не забудешь непривычного запаха редкого одеколона, которым душился всего один
раз.Потом, уже в гостинице, в полумгле своего номера на четвертом этаже, он попытается осмыслить свершившееся, которое шло вразрез со всеми законами логики и в любом, наиромантическом романе выглядело бы надуманным: Он вспомнит слова Егинэ, свои собственные слова и в ужасе схватится за голову. Он вспомнит слова свои, продиктованные на сей раз не только выпитым.
Все перемешалось, все полетело к чертям.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Буквы были латинские, слова армянские. Некоторым армянским буквам нет аналогов в латыни, и потому отдельные слова пришлось расшифровывать. И смех и грех. Телеграмма лежала на обеденном столе, на подсвечнике.
Когда Сирак Ваганян, возвратившись с работы, вошел в гостиную, сын и дочь его сидели молча и несколько торжественно.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
Жена, тикин Арпик, указала ему взглядом на телеграмму. Сирак Ваганян взял телеграмму в руки, прочитал: «Восьмого декабря маме восемьдесят пять лет. Она всех вас хочет видеть за праздничным столом. Телеграфируйте, когда приедете. Тигран Ваганян».
Еще раз прочел телеграмму и положил ее на прежнее место, на
подсвечник.
— Думают, я уж и это забыл,— сказал он.— Я собирался письмо написать, подарок послать. Значит, решили маму обрадовать? Молодец
Тигран.
— А правда хорошо бы, пап. А? — заверещала четырнадцатилетняя Марго.
— Конечно, дочка.
Сирак Ваганян почувствовал в воздухе, опасность и испытующе посмотрел на жену, на сына. Вардан уставился в одну точку, лицо Ар-пик походило на маску. Почувствовал, что между матерью и сыном уже состоялся разговор, причем не из легких.
— Тебе что-нибудь дать, папа? — вскочила с места Марго.
— Виски. Без содовой.— И заговорил, не обращаясь вроде бы ни к жене, ни к сыну: — Нужно подумать над хорошим подарком для мамы. Чтоб не ерунду какую-нибудь... Шутка ли — восемьдесят пять...
Вардан хмуро сказал:
— Бабушка вроде бы не подарка ждет.
— Есть хорошие шали из австралийской шерсти,— сказала Арпик.— Чулки... Мама мерзлячка — помнишь, сколько пар чулок надевала в июльскую жару?
Марго поставила перед отцом золотистую рюмку с виски.
— Вы и меня с собой возьмете, да, пап?
— Ты пьешь таблетки, которые прописал господин Смбат? Марго была еще ребенком и слова отца восприняла по-детски:
— Пап, у нас ведь еще полтора месяца! За это время пять раз можно и простудиться, и вылечиться.
Вардан же давно уже был не ребенок и потому уставился в одну точку. В нем все перевернулось. Вначале он несказанно обрадовался: если в честь бабушкиного юбилея собираются закатить пир горой, значит, в Армении все по-прежнему. Попытался представить лицо бабушки Нунэ. Фотографии-то были, большой портрет в овальной раме висел в гостиной, но портрет — еще не бабушка: бумага, краска, глянец. А ему хотелось живую бабушку представить с ее печально-веселыми глазами. В Ереване ему все хотелось ее морщины сосчитать. Однажды даже серьезно так попросил: «Бабуль, посиди спокойно, я твои морщинки сосчитаю». Бабушка улыбнулась. «Не улыбайся, а то морщин меньше становится». Интересно, подумал Вардан, а которая морщинка из-за меня? Ведь бабушка говорила, что каждая из-за кого-нибудь родного. Нет, сосчитать не удалось. «Пока ты считаешь, у бабушки на лице новые морщины образуются»,— сказал Арам, двоюродный брат. Бабушка грустно взглянула на них, а Вардан рассердился: «Ты не грусти, бабусь, а то морщин больше становится». И сколько же новых морщин прибавилось за это время на бабушкином лице?
Сирак Ваганян пил неспешными глоточками виски — время выигрывал, чтобы все обдумать. Беда с Варданом: чем старше, тем дальше от отца. Марго-то совсем еще дитя: мать прикрикнет, она и замолкнет. У Вардана же трудный возраст— петушится, кипятится. Нрав тяжелый — точь-в-точь дед. Виски освежило Сирака Ваганяна, сняло дневную усталость. День сегодня выдался удачный: мистер Дэвис сказал, что доволен им и, по-видимому, вскоре пошлет его по делам фирмы в Японию. Так вот поди и скажи мистеру Дэвису — нет, я еду в Армению на день рождения матери. Расхохочется. Нужно купить новую машину. Им вчетвером тесно в стареньком «фольксвагене». Может быть, как раз приобрести японскую «тойоту»? Конечно, очень бы хотелось повидать мать, брата, Варужана. То, что Варужан пишет, он всерьез не воспринимал, а, кажется, зря — Варужан стал приличным писателем. В тот день в церкви он увидел в руках армянской девушки книгу Варужана. Хвастливо произнес: «Хорошо пишет мой племянник?» Сам он почти ничего не читал из написанного им — разве что кое-какие газетные публикации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149