» — выкрикнул он вдруг, а Егинэ с улыбкой спросила: «Что, получили лучшую квартиру?» Он забыл тут же про свой выкрик, глаза его слипались, это было заметно Егинэ. «Хочешь, я пересяду на стул, а ты немножко полежи отдохни»,— предложила она. «Не хочу,— отказался он.— Лучшая подушка — твое плечо, Егинэ...» В жужжащем рое мыслей как-то еще удерживалось ее имя.
«Дом наш заполнился твоими книгами, фотографиями, а каждый номер твоего журнала я ждала, как свидания, прочитывала его от корки до корки, запоем. Больше я не встречала тебя. Однажды отважилась прийти в редакцию, подождала чуть-чуть в приемной, твоя секретарша сказала, что ты занят, я и сбежала..." — «Не люблю беглецов»,— опять пробудился он, и Егинэ мягко засмеялась. Потом нахмурилась: «...Однажды прихожу домой после занятий и вижу, что дом опустел: нет в нем больше твоего дыхания. Все исчезло: твои книги, фотографии, журналы. «Муж тебя ревнует,— сказала свекровь.— Ты уж, будь добра, дома эти книжки не читай». Свекровь мне как мать была, любила меня. Я заплакала, но стиснула зубы, смолчала. Муж мой был уже сильно болен, и главной нашей заботой было его давление, настроение. Он был хорошим человеком, а я ему доставила одни страдания...» Варужан вдруг встал, у него пересохло в горле. Егинэ догадалась, предложила джермук. Он выпил залпом всю бутылку, пузырьки приятно щекотали горло, холод чуть-чуть отрезвил его, он огляделся. Потом поднялся с дивана, начал ходить взад-вперед по комнате, закурил. «Я хотела, чтобы сегодня ты узнал все, но если ты устал, я замолчу...» Мысль его, как бездомный пес, кидалась туда-сюда. Из рассказа женщины он мало что услышал и воспринял. И вдруг странной показалась ему и эта полумгла, и эта почти незнакомая женщина, сидевшая на диване. Он только смутно припоминал, что будто бы недавно поцеловал ее. «Прости...» А Егинэ, видимо, подумала, он извиняется, потому что прервал ее, и спокойно, мягко продолжила свой рассказ: «Диагноз подтвердился, и врачи посоветовали нам уехать из Еревана. Он несказанно обрадовался, и я поняла, что для него это великолепный повод оторвать меня от Еревана, от угрозы, связанной с тобой. Нет, он не знал о той нашей единственной встрече. Но знал, что если мы однажды встретимся... Он очень боялся этой встречи... Поженились мы совершенно неожиданно. От женихов у меня отбою не было, каждый день братья из-за меня в драку вступали, родители уже измучились. А этот парень оказался серьезным, родителям сразу понравился. Особенно отцу, а слово отца для меня закон. Короче, так все и получилось. Вышла замуж на первом курсе, а через несколько месяцев встретила тебя...» Варужан сидел в самом темном углу, и ее отдельные слова доходили до его сознания, но целостной картины не получалось, как в фильме, который стал смотреть с середины. Мысль его еще плыла в тумане. «Мы переехали в этот городишко — муж тут родился. Городок маленький, а сделался для меня великим адом. Пошла работать в библиотеку, чтобы хоть здесь свободно быть с тобой... А три года назад муж мой умер... Однажды я заметила, что он тайком читает твои книги,— наверно, хотел разобраться, что же это за человек, который свел с ума его жену... Он был хорошим, а я ему принесла одни муки...»
В проясняющемся сознании Варужана пробудились, зашумели слова, картины, и он вдруг вспомнил, что они таки целовались. Да, да, сначала он поцеловал ее глаза, потом губы, которые с изумительной податливостью истаяли в его губах. Пожалел ли он ее?.. Стыд кольнул
сердце — он не помнил слов ее исповеди, не помнил даже, что и сама она его поцеловала, что она нежно поглаживала его волосы. Но помнил, что она плакала. Вдруг отчетливо увидел струйку слез на ее щеке. «Подлец, скотина! — воскликнул он мысленно.— Ты оскорбил ее, воспользовался женской слабостью, одиночеством, полумраком, тишиной!» Рука его потянулась к телефону. Одиннадцать часов. Значит, она В библиотеке. Нашел номер телефона, быстро набрал. Трубку тут же
подняли:
— Алло, слушаю.— В голосе чувствовалось нетерпение — вероятно, она очень ждала звонка. Тут же представилась: — Это Егинэ. Я слушаю.
Но он будто онемел. Тяжело опустил трубку. Как тяжеловес, оторвал от земли груз, а поднять выше духу не хватило.
Приехал сюда ради уединения — устал от любовей, ненавистей, от знакомых и поклонников таланта?!..
Он посмотрел на стол, на пустую коньячную бутылку, испытал к себе отвращение, а собственных слов так и не вспомнил. Может быть, таких слов он не говорил ни одной женщине, а вчера вот они прорва-лись? Пьян он был? В роль вошел? Или слова эти давно в нем жили, как и тоска по большой любви, и вот в конце концов разыскали адресата? Видимо, женщину растрогали эти слова, потому она и заплакала. Слезы ее он помнил, а их причину — нет. Женщина расслабилась, ее укачало в золотой колыбели этих слов. Нет, они будильником трезвонили вокруг нее всю ночь. Она почти не спала... Увы, всего этого он знать не мог, потому что даже утром голова у него была еще свинцовая... Что он помнит? Попросил воды, Егинэ дала ему джермук, потом он кое-как поднялся, отыскал туалет, ополоснул лицо холодной водой, смочил получше виски. И вдруг — проблеск в сознании, словно кто-то там спичку зажег: откуда Егинэ известно, что он жил раньше в Азане? И прощальных слов Егинэ опять-таки не вспомнил: «Звони, когда захочешь. В сутках двадцать четыре часа».
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Телеграммы и письма разлетелись по всему свету, и бабушка Нунэ каждый день с тревогой спрашивала: «Почему ж это никто не откликается?..» Теперь она беспрерывно уединялась в своей комнате, чтобы поговорить с фотографиями. «Арменак, что ж ты мать так и не повидаешь? Уйду — что отцу-то там расскажу?.. Мой сынок шестидесятилетний... Война еще не окончилась в тех краях, Багдасар? Эх, чтоб мне ослепнуть. Мир вон как велик, а тебя в Бейрут занесло... Врам-джан, хоть ты отзовись, ты ж ближе всех живешь: утром сел в самолет, к обеду уже тут...»
Ее успокаивали как могли.
— Бабусь,— говорил Арам,— мы же не в пригород телеграмму послали, а в Австралию! За десять тысяч километров! Десять тысяч туда, десять тысяч назад!..
— Не пешком же она идет, твоя телеграмма,— вздыхала бабушка.
Тигран Ваганян каждый день ставил и зачеркивал плюсы и минусы в своем списке: кто будет, кого не будет. Тех, кто живет в Армении, он оповестил не только письмами, но и телефонными звонками или даже самолично с ними повидался.
Самой большой оптимисткой была тикин Анжела:
— Приедут абсолютно все. Я только сомневаюсь насчет Бейрута. Это же не от них зависит... Ничего, что-нибудь придумают: поедут в Дамаск, а уж оттуда сюда.
Нуник с головой ушла в заботы о нарядах:
— Нельзя ударить в грязь лицом перед иностранцами; Но не знаю, что выбрать. В каждой стране своя мода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
«Дом наш заполнился твоими книгами, фотографиями, а каждый номер твоего журнала я ждала, как свидания, прочитывала его от корки до корки, запоем. Больше я не встречала тебя. Однажды отважилась прийти в редакцию, подождала чуть-чуть в приемной, твоя секретарша сказала, что ты занят, я и сбежала..." — «Не люблю беглецов»,— опять пробудился он, и Егинэ мягко засмеялась. Потом нахмурилась: «...Однажды прихожу домой после занятий и вижу, что дом опустел: нет в нем больше твоего дыхания. Все исчезло: твои книги, фотографии, журналы. «Муж тебя ревнует,— сказала свекровь.— Ты уж, будь добра, дома эти книжки не читай». Свекровь мне как мать была, любила меня. Я заплакала, но стиснула зубы, смолчала. Муж мой был уже сильно болен, и главной нашей заботой было его давление, настроение. Он был хорошим человеком, а я ему доставила одни страдания...» Варужан вдруг встал, у него пересохло в горле. Егинэ догадалась, предложила джермук. Он выпил залпом всю бутылку, пузырьки приятно щекотали горло, холод чуть-чуть отрезвил его, он огляделся. Потом поднялся с дивана, начал ходить взад-вперед по комнате, закурил. «Я хотела, чтобы сегодня ты узнал все, но если ты устал, я замолчу...» Мысль его, как бездомный пес, кидалась туда-сюда. Из рассказа женщины он мало что услышал и воспринял. И вдруг странной показалась ему и эта полумгла, и эта почти незнакомая женщина, сидевшая на диване. Он только смутно припоминал, что будто бы недавно поцеловал ее. «Прости...» А Егинэ, видимо, подумала, он извиняется, потому что прервал ее, и спокойно, мягко продолжила свой рассказ: «Диагноз подтвердился, и врачи посоветовали нам уехать из Еревана. Он несказанно обрадовался, и я поняла, что для него это великолепный повод оторвать меня от Еревана, от угрозы, связанной с тобой. Нет, он не знал о той нашей единственной встрече. Но знал, что если мы однажды встретимся... Он очень боялся этой встречи... Поженились мы совершенно неожиданно. От женихов у меня отбою не было, каждый день братья из-за меня в драку вступали, родители уже измучились. А этот парень оказался серьезным, родителям сразу понравился. Особенно отцу, а слово отца для меня закон. Короче, так все и получилось. Вышла замуж на первом курсе, а через несколько месяцев встретила тебя...» Варужан сидел в самом темном углу, и ее отдельные слова доходили до его сознания, но целостной картины не получалось, как в фильме, который стал смотреть с середины. Мысль его еще плыла в тумане. «Мы переехали в этот городишко — муж тут родился. Городок маленький, а сделался для меня великим адом. Пошла работать в библиотеку, чтобы хоть здесь свободно быть с тобой... А три года назад муж мой умер... Однажды я заметила, что он тайком читает твои книги,— наверно, хотел разобраться, что же это за человек, который свел с ума его жену... Он был хорошим, а я ему принесла одни муки...»
В проясняющемся сознании Варужана пробудились, зашумели слова, картины, и он вдруг вспомнил, что они таки целовались. Да, да, сначала он поцеловал ее глаза, потом губы, которые с изумительной податливостью истаяли в его губах. Пожалел ли он ее?.. Стыд кольнул
сердце — он не помнил слов ее исповеди, не помнил даже, что и сама она его поцеловала, что она нежно поглаживала его волосы. Но помнил, что она плакала. Вдруг отчетливо увидел струйку слез на ее щеке. «Подлец, скотина! — воскликнул он мысленно.— Ты оскорбил ее, воспользовался женской слабостью, одиночеством, полумраком, тишиной!» Рука его потянулась к телефону. Одиннадцать часов. Значит, она В библиотеке. Нашел номер телефона, быстро набрал. Трубку тут же
подняли:
— Алло, слушаю.— В голосе чувствовалось нетерпение — вероятно, она очень ждала звонка. Тут же представилась: — Это Егинэ. Я слушаю.
Но он будто онемел. Тяжело опустил трубку. Как тяжеловес, оторвал от земли груз, а поднять выше духу не хватило.
Приехал сюда ради уединения — устал от любовей, ненавистей, от знакомых и поклонников таланта?!..
Он посмотрел на стол, на пустую коньячную бутылку, испытал к себе отвращение, а собственных слов так и не вспомнил. Может быть, таких слов он не говорил ни одной женщине, а вчера вот они прорва-лись? Пьян он был? В роль вошел? Или слова эти давно в нем жили, как и тоска по большой любви, и вот в конце концов разыскали адресата? Видимо, женщину растрогали эти слова, потому она и заплакала. Слезы ее он помнил, а их причину — нет. Женщина расслабилась, ее укачало в золотой колыбели этих слов. Нет, они будильником трезвонили вокруг нее всю ночь. Она почти не спала... Увы, всего этого он знать не мог, потому что даже утром голова у него была еще свинцовая... Что он помнит? Попросил воды, Егинэ дала ему джермук, потом он кое-как поднялся, отыскал туалет, ополоснул лицо холодной водой, смочил получше виски. И вдруг — проблеск в сознании, словно кто-то там спичку зажег: откуда Егинэ известно, что он жил раньше в Азане? И прощальных слов Егинэ опять-таки не вспомнил: «Звони, когда захочешь. В сутках двадцать четыре часа».
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Телеграммы и письма разлетелись по всему свету, и бабушка Нунэ каждый день с тревогой спрашивала: «Почему ж это никто не откликается?..» Теперь она беспрерывно уединялась в своей комнате, чтобы поговорить с фотографиями. «Арменак, что ж ты мать так и не повидаешь? Уйду — что отцу-то там расскажу?.. Мой сынок шестидесятилетний... Война еще не окончилась в тех краях, Багдасар? Эх, чтоб мне ослепнуть. Мир вон как велик, а тебя в Бейрут занесло... Врам-джан, хоть ты отзовись, ты ж ближе всех живешь: утром сел в самолет, к обеду уже тут...»
Ее успокаивали как могли.
— Бабусь,— говорил Арам,— мы же не в пригород телеграмму послали, а в Австралию! За десять тысяч километров! Десять тысяч туда, десять тысяч назад!..
— Не пешком же она идет, твоя телеграмма,— вздыхала бабушка.
Тигран Ваганян каждый день ставил и зачеркивал плюсы и минусы в своем списке: кто будет, кого не будет. Тех, кто живет в Армении, он оповестил не только письмами, но и телефонными звонками или даже самолично с ними повидался.
Самой большой оптимисткой была тикин Анжела:
— Приедут абсолютно все. Я только сомневаюсь насчет Бейрута. Это же не от них зависит... Ничего, что-нибудь придумают: поедут в Дамаск, а уж оттуда сюда.
Нуник с головой ушла в заботы о нарядах:
— Нельзя ударить в грязь лицом перед иностранцами; Но не знаю, что выбрать. В каждой стране своя мода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149