Кто знает. Каждый, наверно, углубился в собственную душу, в ее омут, а там темно от воспоминаний, печалей.
За праздничным столом улыбались только фотографии.
— Где Арам? — тихо спросила бабушка Нунэ.
— Я тут, бабушка! — громко выкрикнул Арам, и крик этот, как камень, запущенный в окно, разбил молчание, грусть, горько-сладкие воспоминания.— Где написала, там и сижу. Или неправильно сел?
Люди оживились, засмеялись.
— Умереть мне за вас, спасибо, что пришли.— Бабушка Нунэ широко улыбнулась всем.—Спасибо...—Потом улыбка сползла с ее лица, погасла, она одну за другой разглядывала фотографии.— И за вас мне умереть, хоть и не пришли.— Увидела, что люди все еще на ногах.— Садитесь, что вы стоите? А где глава стола? Арам-джан, где ты? Ведь ты ж глава стола?..
— Я? — Арам удивился и растерялся.— Бабуль, какой из меня глава?
— Так уж мне хочется, милый. И дед твой то же бы сказал. При деде ты ведь у нас всегда тамадой был.
Арам сделал еще одну слабую попытку возразить:
— Но, бабуль...
— Слово Нуник сегодня закон,— из-под густых белых бровей глянул на Арама дедушка Мамикон, самый давний приятель деда Ширака.— Пусть нынче все будет Нуник по сердцу и Шираку по сердцу.
— И сегодня, и каждый божий день,— добавил дедушка Драста-мат.
Значит, еще есть на земле люди, для которых бабушка Нунэ просто Нуник. Варужан улыбнулся и повернулся к Араму.
— Бабушка гениальная женщина,— прошептал он все ту же фразу. Мари завертелась на стуле:
— Арам, конечно, блестящий парень, но... Варужан подмигнул Араму и улыбнулся:
— А ну, покажи себя, брат!
— Это день как легенда,—прошептала Сюзи.-Ах, папа, ах, папа...
— Ну, Арам, бери бразды правления,— сказал Тигран Ваганян.— Итак, друзья, выпьем за тамаду!
Стаканы стукнулись, зазвенели, гостиная стала наполняться улыбками, голосами, теплом, и Арам Ваганян поднялся, подтянутый, серьезный, и сделал знак рукой, прося тишины,— тамада произносит свое первое слово.
-В тот же час в южноамериканском городе Байресе Арменак Ваганян сидел за праздничным столом со своей женой. Было четыре часа ночи, он учел разницу во времени и знал, что именно в этот
час поднимают в Ереване бокалы за его мать. В центре стола стоял праздничный пирог с восемьюдесятью пятью зажженными свечами. В электричестве не было нужды. Тикин Розет выглядела растерянной, озабоченной — давно она не бодрствовала в такой час. А со стены смотрела на них бабушка Нунэ, которая в то время была не бабушкой, а просто Нуник, и рядом с ней сидел молодой и мужественный Ширак. Тикин Розет открыла бутылку шампанского, пробка вылетела легко, но шумно, потом два хрустальных бокала коснулись друг друга, зазвенели.
— Долгих лет жизни нашей маме, Армен...
Арменак Ваганян не отозвался, только долгим грустным взглядом посмотрел на фотографию отца и матери...
Арам сделал знак, чтобы замолчали, но летели секунды, а нужных слов не находилось. На улице стоял бесснежный декабрьский вечер, в окно смотрели голые деревья, и вдруг под яблоней Арам отчетливо увидел деда, который делал дереву прививку. «Что мне сказать, дедушка?» Дед оглянулся, посмотрел на него. Что он сказал? Арам не расслышал. И вдруг, не произнося ни слова, он опорожнил свой бокал. «Браво, брат,— сказал Сэм Ширак,— браво!» Арам не среагировал на поощрение, налил себе еще один бокал. А дед уже ушел. В раме окна дрожали посаженные дедом деревья. Если в этот момент посмотреть в зеркало, увижу не себя, а деда, подумал Арам.
Потом увидел бабушку, которая, сделавшись сплошной улыбкой, не напоминала ему ни о чем, не понукала, не обижалась — просто ждала.
— Первый бокал,— Арам обрел себя, и слова потекли сами,— я прошу поднять за наш род, род Нунэ Мутнецян-Ваганян! — И тут взгляд его упал на пестрый ковер.— За все его семена, рассеянные по карте мира! Да, не весь род сумели мы собрать,— сделал паузу, переводя взгляд с фотографии на фотографию, с пустого стула на пустой стул,--- Не собрался весь род, не соберется никогда, да и не может собраться. Прости меня, бабушка, ты мудрая женщина и знала все наперед, наверно, лучше меня. За нашим столом много пустых стульев не потому, что те, кого нет, менее добры, чем мы, или пожалели свое время, деньги, здоровье... Нет, тысячу раз нет! Просто невозможно им было всем собраться. По судьбе невозможно. По армянской судьбе...
Сюзи мирно плакала. Врам Ваганян незаметно опрокинул в себя стопку водки. Тигран Ваганян сидел задумчивый, Сэм прошептал на ухо Варужану: «Тут такие глубины, а в спюрке лишь слова, слова». Варужан вспомнил Сюзи-Шушан. Ему почудилось, что она говорит устами Арама. Мари вздохнула: «Грустно ты начал, Арам...»
— Армянская судьба... Прошу вас еще раз взглянуть на карту. Только одной фамилии надо было съехаться с трех материков, из семнадцати городов. Я посчитал: всем вместе им пришлось бы пролететь сто девятнадцать тысяч километров... Они не должны были собраться. Произошла бы великая ошибка, если бы они собрались. Прости меня, бабушка, мы ведь с тобой товарищи, ты всегда была моим самым близким товарищем, верно? — Варужан подумал о том, что сказал бы бабушке, видимо, те же самые слова.— Судьба армян? Она
и в том, что мы еще хотим собраться, обмануть хотим судьбу, еще играем с ней в прятки. Еще! А ведь есть народы с подобной судьбой, которые уже оставили намерения собраться. Уже. И давно... Итак, первый бокал поднимем за эту боль, которая, несмотря ни на что, живет в нас. За то горькое сознание, что мы уже никогда не соберемся вместе, одной семьей, одним родом-племенем или одним народом, нацией — какая разница? — не соберемся, но всегда будем этого желать. И мы будем жить, пока живо это желание, осознавая, что оно неосуществимо...
Варужан подумал: а ведь я считал его просто славным парнем. И почему-то снова вспомнилась Сюзи с ее признанием: каждому знакома только одна из моих масок.
— Да, все вместе мы никогда не соберемся, рядышком друг с другом могут стоять лишь фотографии, да и то если появится кто-то, вроде тебя, моя гениальная бабушка, кто принесет и поставит их рядышком.— Помолчал, грубо потер себе лоб и продолжал: — Я знаю, что говорю грустные вещи, а сегодня, если хотите, день исторический. Первый бокал я должен бы был поднять за бабушку, она самый великий человек из всех, кого я знаю, я бы считал справедливым приклеить ее фотографию на общий паспорт нации, если бы нация когда-нибудь получила такой паспорт...
— Молодец! — закричал Сэм Ширак, едва сдерживая рыдания.
Тигран Ваганян ревностно взглянул на сына. Бабушка Нунэ склонила голову, и серебряно-золотая радуга из монет на ее челе тихо зазвенела.
— Бабушка самый великий человек из всех, кого я знаю, потому что она бьется с Судьбой, не соглашается с нею, с историей, с картой мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
За праздничным столом улыбались только фотографии.
— Где Арам? — тихо спросила бабушка Нунэ.
— Я тут, бабушка! — громко выкрикнул Арам, и крик этот, как камень, запущенный в окно, разбил молчание, грусть, горько-сладкие воспоминания.— Где написала, там и сижу. Или неправильно сел?
Люди оживились, засмеялись.
— Умереть мне за вас, спасибо, что пришли.— Бабушка Нунэ широко улыбнулась всем.—Спасибо...—Потом улыбка сползла с ее лица, погасла, она одну за другой разглядывала фотографии.— И за вас мне умереть, хоть и не пришли.— Увидела, что люди все еще на ногах.— Садитесь, что вы стоите? А где глава стола? Арам-джан, где ты? Ведь ты ж глава стола?..
— Я? — Арам удивился и растерялся.— Бабуль, какой из меня глава?
— Так уж мне хочется, милый. И дед твой то же бы сказал. При деде ты ведь у нас всегда тамадой был.
Арам сделал еще одну слабую попытку возразить:
— Но, бабуль...
— Слово Нуник сегодня закон,— из-под густых белых бровей глянул на Арама дедушка Мамикон, самый давний приятель деда Ширака.— Пусть нынче все будет Нуник по сердцу и Шираку по сердцу.
— И сегодня, и каждый божий день,— добавил дедушка Драста-мат.
Значит, еще есть на земле люди, для которых бабушка Нунэ просто Нуник. Варужан улыбнулся и повернулся к Араму.
— Бабушка гениальная женщина,— прошептал он все ту же фразу. Мари завертелась на стуле:
— Арам, конечно, блестящий парень, но... Варужан подмигнул Араму и улыбнулся:
— А ну, покажи себя, брат!
— Это день как легенда,—прошептала Сюзи.-Ах, папа, ах, папа...
— Ну, Арам, бери бразды правления,— сказал Тигран Ваганян.— Итак, друзья, выпьем за тамаду!
Стаканы стукнулись, зазвенели, гостиная стала наполняться улыбками, голосами, теплом, и Арам Ваганян поднялся, подтянутый, серьезный, и сделал знак рукой, прося тишины,— тамада произносит свое первое слово.
-В тот же час в южноамериканском городе Байресе Арменак Ваганян сидел за праздничным столом со своей женой. Было четыре часа ночи, он учел разницу во времени и знал, что именно в этот
час поднимают в Ереване бокалы за его мать. В центре стола стоял праздничный пирог с восемьюдесятью пятью зажженными свечами. В электричестве не было нужды. Тикин Розет выглядела растерянной, озабоченной — давно она не бодрствовала в такой час. А со стены смотрела на них бабушка Нунэ, которая в то время была не бабушкой, а просто Нуник, и рядом с ней сидел молодой и мужественный Ширак. Тикин Розет открыла бутылку шампанского, пробка вылетела легко, но шумно, потом два хрустальных бокала коснулись друг друга, зазвенели.
— Долгих лет жизни нашей маме, Армен...
Арменак Ваганян не отозвался, только долгим грустным взглядом посмотрел на фотографию отца и матери...
Арам сделал знак, чтобы замолчали, но летели секунды, а нужных слов не находилось. На улице стоял бесснежный декабрьский вечер, в окно смотрели голые деревья, и вдруг под яблоней Арам отчетливо увидел деда, который делал дереву прививку. «Что мне сказать, дедушка?» Дед оглянулся, посмотрел на него. Что он сказал? Арам не расслышал. И вдруг, не произнося ни слова, он опорожнил свой бокал. «Браво, брат,— сказал Сэм Ширак,— браво!» Арам не среагировал на поощрение, налил себе еще один бокал. А дед уже ушел. В раме окна дрожали посаженные дедом деревья. Если в этот момент посмотреть в зеркало, увижу не себя, а деда, подумал Арам.
Потом увидел бабушку, которая, сделавшись сплошной улыбкой, не напоминала ему ни о чем, не понукала, не обижалась — просто ждала.
— Первый бокал,— Арам обрел себя, и слова потекли сами,— я прошу поднять за наш род, род Нунэ Мутнецян-Ваганян! — И тут взгляд его упал на пестрый ковер.— За все его семена, рассеянные по карте мира! Да, не весь род сумели мы собрать,— сделал паузу, переводя взгляд с фотографии на фотографию, с пустого стула на пустой стул,--- Не собрался весь род, не соберется никогда, да и не может собраться. Прости меня, бабушка, ты мудрая женщина и знала все наперед, наверно, лучше меня. За нашим столом много пустых стульев не потому, что те, кого нет, менее добры, чем мы, или пожалели свое время, деньги, здоровье... Нет, тысячу раз нет! Просто невозможно им было всем собраться. По судьбе невозможно. По армянской судьбе...
Сюзи мирно плакала. Врам Ваганян незаметно опрокинул в себя стопку водки. Тигран Ваганян сидел задумчивый, Сэм прошептал на ухо Варужану: «Тут такие глубины, а в спюрке лишь слова, слова». Варужан вспомнил Сюзи-Шушан. Ему почудилось, что она говорит устами Арама. Мари вздохнула: «Грустно ты начал, Арам...»
— Армянская судьба... Прошу вас еще раз взглянуть на карту. Только одной фамилии надо было съехаться с трех материков, из семнадцати городов. Я посчитал: всем вместе им пришлось бы пролететь сто девятнадцать тысяч километров... Они не должны были собраться. Произошла бы великая ошибка, если бы они собрались. Прости меня, бабушка, мы ведь с тобой товарищи, ты всегда была моим самым близким товарищем, верно? — Варужан подумал о том, что сказал бы бабушке, видимо, те же самые слова.— Судьба армян? Она
и в том, что мы еще хотим собраться, обмануть хотим судьбу, еще играем с ней в прятки. Еще! А ведь есть народы с подобной судьбой, которые уже оставили намерения собраться. Уже. И давно... Итак, первый бокал поднимем за эту боль, которая, несмотря ни на что, живет в нас. За то горькое сознание, что мы уже никогда не соберемся вместе, одной семьей, одним родом-племенем или одним народом, нацией — какая разница? — не соберемся, но всегда будем этого желать. И мы будем жить, пока живо это желание, осознавая, что оно неосуществимо...
Варужан подумал: а ведь я считал его просто славным парнем. И почему-то снова вспомнилась Сюзи с ее признанием: каждому знакома только одна из моих масок.
— Да, все вместе мы никогда не соберемся, рядышком друг с другом могут стоять лишь фотографии, да и то если появится кто-то, вроде тебя, моя гениальная бабушка, кто принесет и поставит их рядышком.— Помолчал, грубо потер себе лоб и продолжал: — Я знаю, что говорю грустные вещи, а сегодня, если хотите, день исторический. Первый бокал я должен бы был поднять за бабушку, она самый великий человек из всех, кого я знаю, я бы считал справедливым приклеить ее фотографию на общий паспорт нации, если бы нация когда-нибудь получила такой паспорт...
— Молодец! — закричал Сэм Ширак, едва сдерживая рыдания.
Тигран Ваганян ревностно взглянул на сына. Бабушка Нунэ склонила голову, и серебряно-золотая радуга из монет на ее челе тихо зазвенела.
— Бабушка самый великий человек из всех, кого я знаю, потому что она бьется с Судьбой, не соглашается с нею, с историей, с картой мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149