— «Кофе, Мариамик, и рюмку коньяку!» — «А кофе какой? Как у вас сказано...— Мариамик почти продекламировала: — Черный, как ночь, сладостный, как грех, и ядовитый, подобно проклятию?» — «Это не мои слова, Мариамик, а Талейрана».— «Это который в Драматическом играет?» — «Нет, Мариамик, ты его с Тухикяном спутала. Хороший актер, верно?» — «Наш клиент»,— с гордостью кивнула Мариамик.
Залпом выпил кофе, хотя он был обжигающе горячим. А коньяк смаковал. Потом встал, расплатился, вышел. Мариамик на прощанье сказала ему: «Вы помолодели. Так потолковать с вами хотелось, но посетители разве дадут?»
...Теперь линия железной дороги выпрямилась, так что из окна виднелись всего два соседних вагона. За окном стояла непроглядная чернильная темень, в которой исчез, растворился мир. Варужану сделалось скучно. Лечь спать, что ли? Вспомнил, что он в пятом купе. Постучал в дверь. Раздался женский голос: «Пожалуйста!» Еще раз посмотрел на номер купе — пятое, все верно. Соседкой его оказалась молоденькая девушка.
— Добрый вечер, барышня.
— А я уж думала, что вы собираетесь ночевать в коридоре. Он ничего не ответил на это, сел. Как хорошо, что обе постели внизу, а то карабкайся. В квадратном проеме окна стояла все
та же чернильная мгла. Да, зря не купил и второй билет, сейчас был бы в купе один.
У порога их старой школы выросла трава — в полметра высотой. Он вчера видел. Ноги его сами понесли почему-то на школьный двор. Когда он учился, школа была поделена на мужскую и женскую. Девчата входили с парадного входа, они, мальчишки, со двора. Теперь — давно уже — в этом здании одна-единственная школа, и все, естественно, входят через парадную дверь, дворовая заколочена. Поросший травой порог вызвал горькие ощущения — уж не поросший ли это травой могильный холм над его усопшим детством? Он нагнулся, принялся рвать траву и вдруг усмехнулся: увидят — что подумают? Нет, никогда не следует возвращаться туда, где ты был счастлив. Не следует. Особенно в минуты печали. Там печаль не рассеивается, а сгущается. Двор теперь заасфальтирован, не то что в прежнее время,— стало быть, и следы его детства тоже остались под асфальтом.
Сентиментальным делаюсь, подумал он; разумеется, должны были заасфальтировать двор, должны были заколотить дверь черного хода. Он потянулся за сигаретами...
— А почему вы со мной не разговариваете? — соседка выглядела обиженным ребенком, у которого отняли любимую игрушку. Сколько же ей лет? — Сперва в коридоре стояли, теперь вот уже сорок минут молчите. Хоть бы книжку перед собой положили — я бы подумала, читаете.— Ну и дела! Да, жаль, что не взял второй билет тоже...— Вы даже не спросили, как меня зовут!
— Спрашиваю,— сказал он машинально.
— Друзья меня зовут Сусик, мама — Сусан, а сама я предпочитаю Сюзи... А бабушка зовет меня Шушан. Во-первых, потому, что это ее имя, а потом, и в метриках, и в паспорте так записано. Когда паспорт меняли, я хотела имя сменить, но бабушка разобиделась, целую неделю сердилась. Не верите? Вы, наверно, не верите и в то, что у меня паспорт есть?
— Верю, верю, во все верю.
— Бабушка — моя самая близкая подружка,— девушка по-детски просияла.— А у вас есть бабушка?..
— Бабушка?.. Это единственное, что у меня есть наверняка...— Он представил сухонькое лицо бабушки Нунэ, тлеющие угольки ее глаз и улыбнулся: — И моя самая близкая подружка — бабушка...— Зачем надо было это говорить? Он ведь не собирался ввязываться в беседу — чуть-чуть почитать бы, и на боковую, а утром распахнется блаженная неизвестность. Украдкой взглянул на девушку: на ней ведь были джинсы, легкая спортивная блуза, а теперь она в простеньком ситцевом платьице. Странно — в джинсах-то ехать удобнее. Девушка тем временем вовсю его разглядывала.— Как мне к вам обращаться? Сюзи? — спросил он.— Вы, наверно, студентка. Учитесь в институте иностранных языков...
— Да, приблизительно так. Одним словом, буду учительницей, хотя... я уже давно учительница... А вы вот не представились.
— Варужан... Вернее, Вачаган Ваганян.
— Так Варужан или Вачаган? Вы что, своего имени точно не знаете?
— Мне просто нравится имя Варужан... А вообще меня зовут
Вачаганом. Дед так назвал — в честь прадеда. Хотите, могу паспорт показать... Вас интересуют и прочие сведения? Рядовой архитектор, проектирую детские сады.— Вспомнил шуточки Арама, про себя улыбнулся.— Вместе с ребятишками авось да подрасту и в один прекрасный день спроектирую школу.
Сюзи слушала его молча и сосредоточенно. На мгновение мысль ее, видимо, отвлеклась, и девушка звонко рассмеялась:
— А я думала, что вы из наших лекторов. Думала, вы обижены на моих друзей — они набились в купе и не слишком почтительно вас приняли...
Да, Варужан и впрямь вспомнил молодого крепыша, который смерил его взглядом с головы до ног и что-то процедил сквозь зубы.
— Особенно мой брат. Как будто вы меня съедите. А вы со мной и поговорить не желаете. А, так это ее брат!
Варужан зажег сигарету. Вагон покачивало, мерный стук колес навевал приятную дрему... Жаль, что его школа уже давным-давно не его школа. Что ждет его в этом захолустном горном городишке, где, говорят, дважды в неделю идет дождь: один длится четыре дня, второй три. Волей-неволей встретится с Андраником Симоняном, своим институтским приятелем,— ведь городок крохотный, так или иначе столкнешься. Андраник подумает: зазнался, забыл старую дружбу. Если б не была вся Армения с пятачок, он уехал бы в глушь и затерялся там среди чужих, незнакомых людей, оберегая свое уединение. Никто бы не стал там спрашивать, как идут дела, не приглашал бы выпить, не рассказывал бы свою многосерийную жизнь... В гостиничном номере он отключит телефон, выставит в коридор телевизор, попросит, чтобы убрали радио...
Монотонный стук колес и впрямь вызывает сладостную дрему, заглушает прочие шумы жизни и даже голоса, звучащие в душе. Хорошо бы жизнь прожить в поезде. А чем, собственно, поезд не дом? Дом. Разве что на колесах. А это ведь великолепно: в оконной раме ежеминутно меняются картины, а если дверь открыть, в коридоре все время будешь видеть новых людей. Ни тебе забот, ни тебе обязанностей: здравствуйте — до свидания. Ночью человек тебе близок, а утром вышел на станции, и все. Увидишь ли когда-нибудь его еще? Один бог ведает.
Ехать бы куда-нибудь к черту на рога — чтоб месяц туда, месяц назад...
За окном незаметно смеркалось, на серовато-синем фоне сменяли друг друга картины. Изредка — село, поселок, а между ними — камни, камни... Одно поле было просто-напросто засеяно ими — мелкими, однотипными. Детский сад камней, подумал он, сиротский приют камней... Нет, камни не дети, они не растут. А если б вдруг,
как дети, выросли? Представил, какой стала бы Армения, и рассмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Залпом выпил кофе, хотя он был обжигающе горячим. А коньяк смаковал. Потом встал, расплатился, вышел. Мариамик на прощанье сказала ему: «Вы помолодели. Так потолковать с вами хотелось, но посетители разве дадут?»
...Теперь линия железной дороги выпрямилась, так что из окна виднелись всего два соседних вагона. За окном стояла непроглядная чернильная темень, в которой исчез, растворился мир. Варужану сделалось скучно. Лечь спать, что ли? Вспомнил, что он в пятом купе. Постучал в дверь. Раздался женский голос: «Пожалуйста!» Еще раз посмотрел на номер купе — пятое, все верно. Соседкой его оказалась молоденькая девушка.
— Добрый вечер, барышня.
— А я уж думала, что вы собираетесь ночевать в коридоре. Он ничего не ответил на это, сел. Как хорошо, что обе постели внизу, а то карабкайся. В квадратном проеме окна стояла все
та же чернильная мгла. Да, зря не купил и второй билет, сейчас был бы в купе один.
У порога их старой школы выросла трава — в полметра высотой. Он вчера видел. Ноги его сами понесли почему-то на школьный двор. Когда он учился, школа была поделена на мужскую и женскую. Девчата входили с парадного входа, они, мальчишки, со двора. Теперь — давно уже — в этом здании одна-единственная школа, и все, естественно, входят через парадную дверь, дворовая заколочена. Поросший травой порог вызвал горькие ощущения — уж не поросший ли это травой могильный холм над его усопшим детством? Он нагнулся, принялся рвать траву и вдруг усмехнулся: увидят — что подумают? Нет, никогда не следует возвращаться туда, где ты был счастлив. Не следует. Особенно в минуты печали. Там печаль не рассеивается, а сгущается. Двор теперь заасфальтирован, не то что в прежнее время,— стало быть, и следы его детства тоже остались под асфальтом.
Сентиментальным делаюсь, подумал он; разумеется, должны были заасфальтировать двор, должны были заколотить дверь черного хода. Он потянулся за сигаретами...
— А почему вы со мной не разговариваете? — соседка выглядела обиженным ребенком, у которого отняли любимую игрушку. Сколько же ей лет? — Сперва в коридоре стояли, теперь вот уже сорок минут молчите. Хоть бы книжку перед собой положили — я бы подумала, читаете.— Ну и дела! Да, жаль, что не взял второй билет тоже...— Вы даже не спросили, как меня зовут!
— Спрашиваю,— сказал он машинально.
— Друзья меня зовут Сусик, мама — Сусан, а сама я предпочитаю Сюзи... А бабушка зовет меня Шушан. Во-первых, потому, что это ее имя, а потом, и в метриках, и в паспорте так записано. Когда паспорт меняли, я хотела имя сменить, но бабушка разобиделась, целую неделю сердилась. Не верите? Вы, наверно, не верите и в то, что у меня паспорт есть?
— Верю, верю, во все верю.
— Бабушка — моя самая близкая подружка,— девушка по-детски просияла.— А у вас есть бабушка?..
— Бабушка?.. Это единственное, что у меня есть наверняка...— Он представил сухонькое лицо бабушки Нунэ, тлеющие угольки ее глаз и улыбнулся: — И моя самая близкая подружка — бабушка...— Зачем надо было это говорить? Он ведь не собирался ввязываться в беседу — чуть-чуть почитать бы, и на боковую, а утром распахнется блаженная неизвестность. Украдкой взглянул на девушку: на ней ведь были джинсы, легкая спортивная блуза, а теперь она в простеньком ситцевом платьице. Странно — в джинсах-то ехать удобнее. Девушка тем временем вовсю его разглядывала.— Как мне к вам обращаться? Сюзи? — спросил он.— Вы, наверно, студентка. Учитесь в институте иностранных языков...
— Да, приблизительно так. Одним словом, буду учительницей, хотя... я уже давно учительница... А вы вот не представились.
— Варужан... Вернее, Вачаган Ваганян.
— Так Варужан или Вачаган? Вы что, своего имени точно не знаете?
— Мне просто нравится имя Варужан... А вообще меня зовут
Вачаганом. Дед так назвал — в честь прадеда. Хотите, могу паспорт показать... Вас интересуют и прочие сведения? Рядовой архитектор, проектирую детские сады.— Вспомнил шуточки Арама, про себя улыбнулся.— Вместе с ребятишками авось да подрасту и в один прекрасный день спроектирую школу.
Сюзи слушала его молча и сосредоточенно. На мгновение мысль ее, видимо, отвлеклась, и девушка звонко рассмеялась:
— А я думала, что вы из наших лекторов. Думала, вы обижены на моих друзей — они набились в купе и не слишком почтительно вас приняли...
Да, Варужан и впрямь вспомнил молодого крепыша, который смерил его взглядом с головы до ног и что-то процедил сквозь зубы.
— Особенно мой брат. Как будто вы меня съедите. А вы со мной и поговорить не желаете. А, так это ее брат!
Варужан зажег сигарету. Вагон покачивало, мерный стук колес навевал приятную дрему... Жаль, что его школа уже давным-давно не его школа. Что ждет его в этом захолустном горном городишке, где, говорят, дважды в неделю идет дождь: один длится четыре дня, второй три. Волей-неволей встретится с Андраником Симоняном, своим институтским приятелем,— ведь городок крохотный, так или иначе столкнешься. Андраник подумает: зазнался, забыл старую дружбу. Если б не была вся Армения с пятачок, он уехал бы в глушь и затерялся там среди чужих, незнакомых людей, оберегая свое уединение. Никто бы не стал там спрашивать, как идут дела, не приглашал бы выпить, не рассказывал бы свою многосерийную жизнь... В гостиничном номере он отключит телефон, выставит в коридор телевизор, попросит, чтобы убрали радио...
Монотонный стук колес и впрямь вызывает сладостную дрему, заглушает прочие шумы жизни и даже голоса, звучащие в душе. Хорошо бы жизнь прожить в поезде. А чем, собственно, поезд не дом? Дом. Разве что на колесах. А это ведь великолепно: в оконной раме ежеминутно меняются картины, а если дверь открыть, в коридоре все время будешь видеть новых людей. Ни тебе забот, ни тебе обязанностей: здравствуйте — до свидания. Ночью человек тебе близок, а утром вышел на станции, и все. Увидишь ли когда-нибудь его еще? Один бог ведает.
Ехать бы куда-нибудь к черту на рога — чтоб месяц туда, месяц назад...
За окном незаметно смеркалось, на серовато-синем фоне сменяли друг друга картины. Изредка — село, поселок, а между ними — камни, камни... Одно поле было просто-напросто засеяно ими — мелкими, однотипными. Детский сад камней, подумал он, сиротский приют камней... Нет, камни не дети, они не растут. А если б вдруг,
как дети, выросли? Представил, какой стала бы Армения, и рассмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149