Господи, да неужели позади лежит уже такой путь? А сколько километров предстоит еще ему одолеть? Спидометр показывает только прошлое.
Первая встреча отца и сына была театром абсурда. Отец ушел на фронт, когда Варужану был год, то есть помнить отца он не мог. Потом долгие годы отца считали без вести пропавшим, и мать примирила сына с мыслью, что отца у него нет. Один он такой, что ли? В классе сплошь безотцовщина... На стене висел портрет отца. Там ему было двадцать лет. Разве ж двадцатилетние отцы бывают?.. И вдруг из облезлого кресла поднимается и идет тебе навстречу дряблый старик... тот самый, двадцатилетний, с портрета... Плачет... Рядом жена (стало быть, мачеха), протягивает ему валидол: «Прими, Арман, успокойся...» А по комнате туда-сюда ходит Сенекерим, то есть Сэм Ширак, американский братец Варужана. Американской же сестрицы Сюзи дома не оказалось.
Уехала в горы, сказали, на уик-энд, на днях вернется. «Как ты жил, мой мальчик?» Скорее, подобный вопрос Варужан должен бы задать: «Как ты жил, папа?» Не задал — и так все было видно. Говорил отец на несусветной смеси наречий: гюмрийском, ереванском, западноармян-ском, то и дело вставляя американские словечки. И в этом словарном месиве заключалась вся его судьба. Это не было армянским языком, а было языком новым, языком человека, оторвавшегося от своих корней. «Что будешь пить, брат? — спросил американец Сэм Ширак.— Армянского коньяка, уж прости, у нас нет. Виски, джин, водку, может быть, пиво?..» — «Виски. Без содовой. Со льдом. А коньяк я сейчас достану из чемодана».— «О, браво, брат! Чистое виски? Да, говорят, ваши армяне пить умеют».— «Достань коньяк, сынок,— сказал отец.- Рюмочку чего-нибудь я выпить должен, пусть духом Родины пахнёт». О, уж эта Родина армян! Сам Родину покидает, но Родина его не покидает — живет в нем, как жемчужина в раковине, как шелковичный червь в коконе, как неисполненный обет. Выпили — Варужан залпом виски, отец коньяк. «О, браво! — восхитилась его американская мамаша.— И тебе браво, Арман. Надеюсь, коньяк Родины тебе не принесет вреда». Арман, то есть Арменак, его отец, в этот момент, именно в этот момент и только в этот момент, стал вдруг двадцатилетним.
— Что ты все молчишь? — сказал водитель.— Расскажи что-нибудь, а то вдруг еще засну.
— Если ты уснешь, мы оба уснем навеки.
— Как тебе наши края?
— Да у меня тут еще дела, так что скоро вернусь. — А! Значит, серьезно болен.
— Неизлечимо.
— С чего бы? Молодой по виду.
— Когда в зеркало смотрюсь, мне тоже кажется, что молодой.
— Может, ты много ешь соленого, острого, горького?
— Да, кормят, варпет.
— Жена?.. Извини, конечно.
— Если б только жена... Это была беседа двух глухих.
— Зарабатываешь неплохо, варпет?
— Не жалуюсь. К тому же получаю пенсию неизвестного солдата.
— Как то есть?
— Пенсию-то я получаю, а вот был или не был солдатом, не известно. Я совсем желторотый был — пока до фронта добрались, война кончилась.
Засмеялись.
— Я с мэром вашего города познакомился.
— С Полководцем Андраником, что ли?
Так вот куда за Андраником прозвище потянулось! И еще водитель добавил:
— Все, что ты видел по ту сторону ущелья, им сделано. С виду грубый человек, но сердце у него мягкое. Я его два года возил. Однажды сел в машину, гляжу — глаза вытирает. И платка носового у него нет, я ему свой дал. В одной семье был — заявление проверял по жилищным условиям. А там одиннадцать душ в полутора комнатах. Говорит: как я эту ночь буду спать в своей трехкомнатной квартире?
— Потом, наверно, привык. Вряд ли и сейчас плачет.
— А он не меняется. Каков был, таков и есть. Ты его не знаешь.
— Откуда мне его знать? Просто однажды по делу просидел в его приемной три часа, а секретарша его еще тот сухарь...
— Венера?.. Да, старые девы всегда не мед... А председатель и других поедом ест, и себя самого.
— А что ж ты у него мало работал?
— Уволил. Однажды был я выпивший, он запах учуял. Остановил я машину, отобрал он у меня ключи и говорит: ну а теперь пошли пить. В свою квартиру привел, ту самую трехкомнатную. Хорошо мы с ним выпили-закусили. Обижаться на него нельзя. Разве на ребенка обижаются?
Да, это Андраник, все тот же, тот же...
— А говорят, должность портит человека.
— Если человек испорченный, портит. Как мой спидометр километры показывает, так должность показывает, испорчен ли человек и насколько.— И вдруг насторожился: — Наш этот разговор на допрос походит. Ты случайно не из верхов?
— Не бойся, я обыкновенный архитектор. Просто надо же о чем-то говорить, дорога-то длинная.
— Возвращайся, Полководцу скажу, соберемся у меня дома. Дочка у меня учительница физики. Понял? Не физкультуры — физики!
— Я тебя разыщу. А почему ты своего председателя называешь
Полководцем Андраником?
— От любви. И потом, он вроде на того похож очень. Это верно?
— Жаль, я видел его всего раз. А настоящего Андраника ни разу. Фотоснимок с человеком трудно сравнивать...
Варужан первым делом пошел в редакцию. Его не ждали, переполошились. Заместитель попытался прикрыть свое замешательство шуткой: «Наш бывший редактор носил бороду». Варужан смерил его холодным взглядом: «Мой бывший заместитель был более остроумным». Поинтересовался делами. Обошлось без чрезвычайных происшествий. Сентябрьский номер вот-вот выйдет, октябрьский готов, материалы ноябрьского засылаются в типографию. Секретарша передала ему несколько личных писем, сказала, кто звонил. Ни письма, ни звонки не содержали ничего из ряда вон выходящего.
Выйдя из редакции, Варужан медленно пошел по улице Теряна. Только б знакомых не встретить. Не встретил, удивительно. Дошел до Оперного сада. И еще издали заметил: они там. Вон ту аллею они называют аллеей гениев. На тех трех-четырех скамейках в хорошую погоду собираются пожилые писатели, артисты, художники. Играют в шахматы, спорят, сплетничают. Издалека услышал бас Врама Баграту-
ни. Подошел, поздоровался. Они не прервали разговора. Он шел об армянской истории первого тысячелетия до нашей эры. Увереннее всего звучал, разумеется, голос Багратуни. Кстати, это его настоящая фамилия или царственный псевдоним? Автор исторических романов другой фамилией, конечно, погнушается — только царскую подавай.
— Урарту нет и не было. У-рар-ту. А-ра-рат. Одно слово. Это та же Армения. Урартийскую клинопись следует читать по-армянски. Даже, если хотите знать, на васпураканском наречии.
— Конечно, на ванском наречии,— встрял в разговор какой-то старичок, явно не писатель, читатель. В Армении и читатели попадаются. Пока еще.— Варпет говорит чистую правду. Точь-в-точь как Хри-мян Айрик2.
Кто-то попытался робко возразить:
— Урарту, конечно же, Армения, но, варпет...
— Никаких «но»! — Плешь Багратуни побагровела, он энергичным жестом откинул со лба несуществующую прядь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Первая встреча отца и сына была театром абсурда. Отец ушел на фронт, когда Варужану был год, то есть помнить отца он не мог. Потом долгие годы отца считали без вести пропавшим, и мать примирила сына с мыслью, что отца у него нет. Один он такой, что ли? В классе сплошь безотцовщина... На стене висел портрет отца. Там ему было двадцать лет. Разве ж двадцатилетние отцы бывают?.. И вдруг из облезлого кресла поднимается и идет тебе навстречу дряблый старик... тот самый, двадцатилетний, с портрета... Плачет... Рядом жена (стало быть, мачеха), протягивает ему валидол: «Прими, Арман, успокойся...» А по комнате туда-сюда ходит Сенекерим, то есть Сэм Ширак, американский братец Варужана. Американской же сестрицы Сюзи дома не оказалось.
Уехала в горы, сказали, на уик-энд, на днях вернется. «Как ты жил, мой мальчик?» Скорее, подобный вопрос Варужан должен бы задать: «Как ты жил, папа?» Не задал — и так все было видно. Говорил отец на несусветной смеси наречий: гюмрийском, ереванском, западноармян-ском, то и дело вставляя американские словечки. И в этом словарном месиве заключалась вся его судьба. Это не было армянским языком, а было языком новым, языком человека, оторвавшегося от своих корней. «Что будешь пить, брат? — спросил американец Сэм Ширак.— Армянского коньяка, уж прости, у нас нет. Виски, джин, водку, может быть, пиво?..» — «Виски. Без содовой. Со льдом. А коньяк я сейчас достану из чемодана».— «О, браво, брат! Чистое виски? Да, говорят, ваши армяне пить умеют».— «Достань коньяк, сынок,— сказал отец.- Рюмочку чего-нибудь я выпить должен, пусть духом Родины пахнёт». О, уж эта Родина армян! Сам Родину покидает, но Родина его не покидает — живет в нем, как жемчужина в раковине, как шелковичный червь в коконе, как неисполненный обет. Выпили — Варужан залпом виски, отец коньяк. «О, браво! — восхитилась его американская мамаша.— И тебе браво, Арман. Надеюсь, коньяк Родины тебе не принесет вреда». Арман, то есть Арменак, его отец, в этот момент, именно в этот момент и только в этот момент, стал вдруг двадцатилетним.
— Что ты все молчишь? — сказал водитель.— Расскажи что-нибудь, а то вдруг еще засну.
— Если ты уснешь, мы оба уснем навеки.
— Как тебе наши края?
— Да у меня тут еще дела, так что скоро вернусь. — А! Значит, серьезно болен.
— Неизлечимо.
— С чего бы? Молодой по виду.
— Когда в зеркало смотрюсь, мне тоже кажется, что молодой.
— Может, ты много ешь соленого, острого, горького?
— Да, кормят, варпет.
— Жена?.. Извини, конечно.
— Если б только жена... Это была беседа двух глухих.
— Зарабатываешь неплохо, варпет?
— Не жалуюсь. К тому же получаю пенсию неизвестного солдата.
— Как то есть?
— Пенсию-то я получаю, а вот был или не был солдатом, не известно. Я совсем желторотый был — пока до фронта добрались, война кончилась.
Засмеялись.
— Я с мэром вашего города познакомился.
— С Полководцем Андраником, что ли?
Так вот куда за Андраником прозвище потянулось! И еще водитель добавил:
— Все, что ты видел по ту сторону ущелья, им сделано. С виду грубый человек, но сердце у него мягкое. Я его два года возил. Однажды сел в машину, гляжу — глаза вытирает. И платка носового у него нет, я ему свой дал. В одной семье был — заявление проверял по жилищным условиям. А там одиннадцать душ в полутора комнатах. Говорит: как я эту ночь буду спать в своей трехкомнатной квартире?
— Потом, наверно, привык. Вряд ли и сейчас плачет.
— А он не меняется. Каков был, таков и есть. Ты его не знаешь.
— Откуда мне его знать? Просто однажды по делу просидел в его приемной три часа, а секретарша его еще тот сухарь...
— Венера?.. Да, старые девы всегда не мед... А председатель и других поедом ест, и себя самого.
— А что ж ты у него мало работал?
— Уволил. Однажды был я выпивший, он запах учуял. Остановил я машину, отобрал он у меня ключи и говорит: ну а теперь пошли пить. В свою квартиру привел, ту самую трехкомнатную. Хорошо мы с ним выпили-закусили. Обижаться на него нельзя. Разве на ребенка обижаются?
Да, это Андраник, все тот же, тот же...
— А говорят, должность портит человека.
— Если человек испорченный, портит. Как мой спидометр километры показывает, так должность показывает, испорчен ли человек и насколько.— И вдруг насторожился: — Наш этот разговор на допрос походит. Ты случайно не из верхов?
— Не бойся, я обыкновенный архитектор. Просто надо же о чем-то говорить, дорога-то длинная.
— Возвращайся, Полководцу скажу, соберемся у меня дома. Дочка у меня учительница физики. Понял? Не физкультуры — физики!
— Я тебя разыщу. А почему ты своего председателя называешь
Полководцем Андраником?
— От любви. И потом, он вроде на того похож очень. Это верно?
— Жаль, я видел его всего раз. А настоящего Андраника ни разу. Фотоснимок с человеком трудно сравнивать...
Варужан первым делом пошел в редакцию. Его не ждали, переполошились. Заместитель попытался прикрыть свое замешательство шуткой: «Наш бывший редактор носил бороду». Варужан смерил его холодным взглядом: «Мой бывший заместитель был более остроумным». Поинтересовался делами. Обошлось без чрезвычайных происшествий. Сентябрьский номер вот-вот выйдет, октябрьский готов, материалы ноябрьского засылаются в типографию. Секретарша передала ему несколько личных писем, сказала, кто звонил. Ни письма, ни звонки не содержали ничего из ряда вон выходящего.
Выйдя из редакции, Варужан медленно пошел по улице Теряна. Только б знакомых не встретить. Не встретил, удивительно. Дошел до Оперного сада. И еще издали заметил: они там. Вон ту аллею они называют аллеей гениев. На тех трех-четырех скамейках в хорошую погоду собираются пожилые писатели, артисты, художники. Играют в шахматы, спорят, сплетничают. Издалека услышал бас Врама Баграту-
ни. Подошел, поздоровался. Они не прервали разговора. Он шел об армянской истории первого тысячелетия до нашей эры. Увереннее всего звучал, разумеется, голос Багратуни. Кстати, это его настоящая фамилия или царственный псевдоним? Автор исторических романов другой фамилией, конечно, погнушается — только царскую подавай.
— Урарту нет и не было. У-рар-ту. А-ра-рат. Одно слово. Это та же Армения. Урартийскую клинопись следует читать по-армянски. Даже, если хотите знать, на васпураканском наречии.
— Конечно, на ванском наречии,— встрял в разговор какой-то старичок, явно не писатель, читатель. В Армении и читатели попадаются. Пока еще.— Варпет говорит чистую правду. Точь-в-точь как Хри-мян Айрик2.
Кто-то попытался робко возразить:
— Урарту, конечно же, Армения, но, варпет...
— Никаких «но»! — Плешь Багратуни побагровела, он энергичным жестом откинул со лба несуществующую прядь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149