Три года назад дочь погибла во время автомобильной аварии. Такуи тяжело заболела, памяти лишилась, сейчас она в доме престарелых.
— Пусть приедет. Ведь одна-одинешенька девушка. С матерью так случилось... А земля-то наша родная ей, пусть с нею связи не рвет... Кроме нас, в Ереване у них и нет никого...
— Напишу, мам. Непременно.
— Кто еще остался?
— Тигран и Джордж, мам. Адреса обоих у меня есть. Тигран в Лондоне. Джордж в Аддис-Абебе. Ты Джорджа помнишь? Дед отыскал его в Аддис-Абебе. Письма двум братьям написал, но откликнулся только Джордж. Помнишь, приехал к нам, неделю гостил?
— Это ведь внучата брата Тиграна? Обязательно, обязательно им напиши... Знаешь, каким парнем был брат Тигран! Эх!..
— Я их записал, мам.
— Как ты город-то назвал?
— Аддис-Абеба.
— А где это?
— В Эфиопии...
— Арам-джан, ты объясни.
— А Африке, бабушка.
— А где Африка?..
Рассмеялись. Бабушка Нунэ тоже слабо улыбнулась, потом улыбка сошла с ее лица, глаза погрустнели.
— Тигран,— сын повернулся к матери,— Тигран-джан, ты сам, самолично за Аргамом сходишь, позовешь его. Если ты пойдешь, он тебе не откажет.
— Но, мам...
— Слушай меня, сынок. Ты ведь старший...
— Да ты забыла, что ли, какой ушат грязи он мне на голову вылил? Прямо тут, при тебе!
— Забыла. И ты забудь. Непременно сходи за ним, приведи. Из дядьев твоих он ведь один остался. А?.. Иль высокомерия у тебя недостанет? Тогда я сама за ним схожу.
Бабушка Нунэ часто путала значения двух слов: великодушие и высокомерие. И на сей раз не попала в точку.
— Еще не хватало тебе самой за ним идти! Арам или Нуник сходят пригласят, А уж принимать или не принимать приглашение,это его дело.
— Я тебя поняла. Я с Арамом за ним схожу.
— С милицией пойдем, приведем под конвоем,— резюмировал Арам.
...Список все удлинялся, да разве всех учтешь? Родственники, живущие в Армении, приедут семьями — со снохами и внуками, всех поименно и не припомнить. Брат с сестрой, Тигран и Ерануи, стали уже прикидывать, разместится ли столько родни в доме, или где-то зал снимать придется.
Бабушка Нунэ встала:
— Ну, я пошла к себе. Интересно, чем сейчас заняты сынки мои,
братья, внучата, вся родня?.. И впрямь интересно.
В Южной Америке было в это время четыре утра, и Арменак Ваганян спал в своей комнате на втором этаже. Дом его располагался на спокойном склоне холма в городке Байрес, но спалось ему отнюдь не спокойно. Порой его подбрасывало приступами внезапного кашля, такого удушливого, что казалось, вот-вот прервется дыхание. Возле постели его всегда стояло два стакана воды. От чего он пробудился — от далекого зова или от непонятного еженощного внутренного толчка? Нашарил в темноте кнопку настольной лампы, нажал. Комната заполнилась мягким светом. На стене высветилась свадебная фотография родителей. Этот снимок он взял с собой на фронт, в каких только переделках не был, а снимок уберег. Со второй стены глядел на Арменака Ваганяна Арагац и виднелся город, в котором прошло его детство. Горько вздохнув, Арменак Ваганян потянулся за сигаретами. Наглотается дыму и снова зайдется в кашле. Встал, прошелся босиком по напольному персидско-
му ковру, посмотрел в окно. Вдруг да покажется за окном Манташ или старая улочка Гюмри, вдруг да окликнут: «Эй, Арменак, вставай, пошли на Арпачай!..»
Нет, ничего не показалось, никто не окликнул...
В Бейруте было десять вечера. Семья Багдасара Мугнецяна, как тысячи и тысячи других семей этого измученного города, не спала: собрались в гостиной на первом этаже, а в небе рокотали самолеты. Падет ли бомба на их голову, или господь смилостивится и этой ночью?.. Ребятишки по-стариковски съежились, старики выглядели беспомощными детьми — нужно б сказкой отвлечь, да не знал Багдасар Мугнецян новых сказок. В сказках с неба три яблока падают, а в этом городе с неба — лишь бомбы, бомбы...
В Австралии, в городе Сиднее, было раннее утро, и в бессмысленном перегуде машин двигался также «фольксваген» Сирака Ваганяна. На запруженных машинами улицах удобнее всего сидеть за рулем малогабаритного автомобиля. На соседнем сиденье — его сын Вардан. Сираку нужно подбросить его в школу, а уж потом двигаться на работу. Юноша, как всегда, хмур при отце. Сегодня — и это уже в который раз — бросил ему в лицо: «Я что — лимонное дерево, которое можно с корнями вырыть?.. Я что — твой счет в банке или твой замызганный «фольксваген»?.. Все равно назад вернусь через три года. Как только двадцать исполнится...»
Да, сначала в школу — единственная армянская школа далеко,— потом пропилить еще километров десять до своей работы. Платят хорошо, ценят его, но выжимают, как гранат, и сок горьковатый получается. «Скоро мамин день рождения,— подумал он.— Надо письмо написать, с кем-нибудь подарок передать...»
Одна певица из Армении была приглашена в дом престарелых в Дамаске. В большом зале собрались послушать певицу старенькие бабушки и дедушки, некоторые на каталках. Что бы она ни исполняла, веселое или печальное, они плакали. Среди них находилась и Тагуи, подружка бабушки Нунэ по беженству. Она не в склад, не в лад подпевала, а во время исполнения «Свят-свят»1 голос ее заглушал голос певицы. И вдруг выкрикнула: «Не так поет! С родины приехала, а не так поет!»
Плакали все: женщины, мужчины. А у певицы из Армении, нет, не глаза голубели — это голубые слезы застыли под бровями.
...А бабушка Нунэ в это самое время сидела одна в комнате, вперив взор в фотографии, висевшие на стенах. Она все время беседовала с фотографиями, и те ей иногда отвечали.
— Ослепнуть мне, господи,— как вы теперь-то там?..
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«В шахматы играю... сам с собой». Фраза поначалу понравилась, показалась даже остроумной, потом вызвала недобрую, усмешку. Парикмахер оказался болтливым, как все парикмахеры на свете. «Зря сбриваешь,— сказал он.— Ты б свою бороду мог выгодно продать. Нынешние молодые люди за ценой не постоят. Они ведь любят все готовое — вот им и готовая борода, волос черный, мягкий».
Он не отозвался ни единым звуком на шутливую болтовню парикмахера и заплатил тому копейка в копейку по прейскуранту. Парикмахер хмуро взглянул на мятую рублевку, презрительно сунул ее в карман белого халата, а копейки вытряхнул в мусорную корзину, прямо на волосы бывшей бороды. И пробурчал нечто непочтительно-безадресное.
Выйдя из парикмахерской, Варужан с удовольствием ощупал подбородок — кое-кто его теперь не узнает, это хорошо. Медленно спустился по улице Абовяна, свепнул налево, зашел в свое обычное кафе. Оно, как всегда в этот час, было полным-полно бородачей. Дым, шум-гам. Сел за свободный столик: «Здравствуй, Мариамик».— «Ой, это вы! Как вы изменились, не узнала, разбогатеете».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
— Пусть приедет. Ведь одна-одинешенька девушка. С матерью так случилось... А земля-то наша родная ей, пусть с нею связи не рвет... Кроме нас, в Ереване у них и нет никого...
— Напишу, мам. Непременно.
— Кто еще остался?
— Тигран и Джордж, мам. Адреса обоих у меня есть. Тигран в Лондоне. Джордж в Аддис-Абебе. Ты Джорджа помнишь? Дед отыскал его в Аддис-Абебе. Письма двум братьям написал, но откликнулся только Джордж. Помнишь, приехал к нам, неделю гостил?
— Это ведь внучата брата Тиграна? Обязательно, обязательно им напиши... Знаешь, каким парнем был брат Тигран! Эх!..
— Я их записал, мам.
— Как ты город-то назвал?
— Аддис-Абеба.
— А где это?
— В Эфиопии...
— Арам-джан, ты объясни.
— А Африке, бабушка.
— А где Африка?..
Рассмеялись. Бабушка Нунэ тоже слабо улыбнулась, потом улыбка сошла с ее лица, глаза погрустнели.
— Тигран,— сын повернулся к матери,— Тигран-джан, ты сам, самолично за Аргамом сходишь, позовешь его. Если ты пойдешь, он тебе не откажет.
— Но, мам...
— Слушай меня, сынок. Ты ведь старший...
— Да ты забыла, что ли, какой ушат грязи он мне на голову вылил? Прямо тут, при тебе!
— Забыла. И ты забудь. Непременно сходи за ним, приведи. Из дядьев твоих он ведь один остался. А?.. Иль высокомерия у тебя недостанет? Тогда я сама за ним схожу.
Бабушка Нунэ часто путала значения двух слов: великодушие и высокомерие. И на сей раз не попала в точку.
— Еще не хватало тебе самой за ним идти! Арам или Нуник сходят пригласят, А уж принимать или не принимать приглашение,это его дело.
— Я тебя поняла. Я с Арамом за ним схожу.
— С милицией пойдем, приведем под конвоем,— резюмировал Арам.
...Список все удлинялся, да разве всех учтешь? Родственники, живущие в Армении, приедут семьями — со снохами и внуками, всех поименно и не припомнить. Брат с сестрой, Тигран и Ерануи, стали уже прикидывать, разместится ли столько родни в доме, или где-то зал снимать придется.
Бабушка Нунэ встала:
— Ну, я пошла к себе. Интересно, чем сейчас заняты сынки мои,
братья, внучата, вся родня?.. И впрямь интересно.
В Южной Америке было в это время четыре утра, и Арменак Ваганян спал в своей комнате на втором этаже. Дом его располагался на спокойном склоне холма в городке Байрес, но спалось ему отнюдь не спокойно. Порой его подбрасывало приступами внезапного кашля, такого удушливого, что казалось, вот-вот прервется дыхание. Возле постели его всегда стояло два стакана воды. От чего он пробудился — от далекого зова или от непонятного еженощного внутренного толчка? Нашарил в темноте кнопку настольной лампы, нажал. Комната заполнилась мягким светом. На стене высветилась свадебная фотография родителей. Этот снимок он взял с собой на фронт, в каких только переделках не был, а снимок уберег. Со второй стены глядел на Арменака Ваганяна Арагац и виднелся город, в котором прошло его детство. Горько вздохнув, Арменак Ваганян потянулся за сигаретами. Наглотается дыму и снова зайдется в кашле. Встал, прошелся босиком по напольному персидско-
му ковру, посмотрел в окно. Вдруг да покажется за окном Манташ или старая улочка Гюмри, вдруг да окликнут: «Эй, Арменак, вставай, пошли на Арпачай!..»
Нет, ничего не показалось, никто не окликнул...
В Бейруте было десять вечера. Семья Багдасара Мугнецяна, как тысячи и тысячи других семей этого измученного города, не спала: собрались в гостиной на первом этаже, а в небе рокотали самолеты. Падет ли бомба на их голову, или господь смилостивится и этой ночью?.. Ребятишки по-стариковски съежились, старики выглядели беспомощными детьми — нужно б сказкой отвлечь, да не знал Багдасар Мугнецян новых сказок. В сказках с неба три яблока падают, а в этом городе с неба — лишь бомбы, бомбы...
В Австралии, в городе Сиднее, было раннее утро, и в бессмысленном перегуде машин двигался также «фольксваген» Сирака Ваганяна. На запруженных машинами улицах удобнее всего сидеть за рулем малогабаритного автомобиля. На соседнем сиденье — его сын Вардан. Сираку нужно подбросить его в школу, а уж потом двигаться на работу. Юноша, как всегда, хмур при отце. Сегодня — и это уже в который раз — бросил ему в лицо: «Я что — лимонное дерево, которое можно с корнями вырыть?.. Я что — твой счет в банке или твой замызганный «фольксваген»?.. Все равно назад вернусь через три года. Как только двадцать исполнится...»
Да, сначала в школу — единственная армянская школа далеко,— потом пропилить еще километров десять до своей работы. Платят хорошо, ценят его, но выжимают, как гранат, и сок горьковатый получается. «Скоро мамин день рождения,— подумал он.— Надо письмо написать, с кем-нибудь подарок передать...»
Одна певица из Армении была приглашена в дом престарелых в Дамаске. В большом зале собрались послушать певицу старенькие бабушки и дедушки, некоторые на каталках. Что бы она ни исполняла, веселое или печальное, они плакали. Среди них находилась и Тагуи, подружка бабушки Нунэ по беженству. Она не в склад, не в лад подпевала, а во время исполнения «Свят-свят»1 голос ее заглушал голос певицы. И вдруг выкрикнула: «Не так поет! С родины приехала, а не так поет!»
Плакали все: женщины, мужчины. А у певицы из Армении, нет, не глаза голубели — это голубые слезы застыли под бровями.
...А бабушка Нунэ в это самое время сидела одна в комнате, вперив взор в фотографии, висевшие на стенах. Она все время беседовала с фотографиями, и те ей иногда отвечали.
— Ослепнуть мне, господи,— как вы теперь-то там?..
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«В шахматы играю... сам с собой». Фраза поначалу понравилась, показалась даже остроумной, потом вызвала недобрую, усмешку. Парикмахер оказался болтливым, как все парикмахеры на свете. «Зря сбриваешь,— сказал он.— Ты б свою бороду мог выгодно продать. Нынешние молодые люди за ценой не постоят. Они ведь любят все готовое — вот им и готовая борода, волос черный, мягкий».
Он не отозвался ни единым звуком на шутливую болтовню парикмахера и заплатил тому копейка в копейку по прейскуранту. Парикмахер хмуро взглянул на мятую рублевку, презрительно сунул ее в карман белого халата, а копейки вытряхнул в мусорную корзину, прямо на волосы бывшей бороды. И пробурчал нечто непочтительно-безадресное.
Выйдя из парикмахерской, Варужан с удовольствием ощупал подбородок — кое-кто его теперь не узнает, это хорошо. Медленно спустился по улице Абовяна, свепнул налево, зашел в свое обычное кафе. Оно, как всегда в этот час, было полным-полно бородачей. Дым, шум-гам. Сел за свободный столик: «Здравствуй, Мариамик».— «Ой, это вы! Как вы изменились, не узнала, разбогатеете».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149