Раза два Тигран побывал с Дженни в гостях, та пришла в восторг от кулинарной фантазии армянских женщин. И вдруг однажды за обедом подала ему армянскую толму. Мать часто готовила армянские блюда, Тигран помнил вкус толмы. «Леди Србуи продиктовала мне рецепт по телефону. Надеюсь, тебе понравится...» «Телефонная толма» оказалась пародией на ту, что готовила мама, но Тигран все добросовестно съел и похвалил кулинарный талант жены. И опять безымянное чувство заскулило, заворочалось в нем. Неужели и его начинает жечь тот внутренний тоныр, который сжег отца? Даже подумалось: а не съездить ли в Армению, в Ереван, ведь его часто приглашают во многие европейские университеты прочитать курс лекций по восточной архитектуре, Армения же загадка Востока, хотя бы поэтому стоит...
Потом пошли горькие минуты разочарований. Застолья были однообразными и нудными, словно каждый раз заново разыгрывают один и тот же спектакль, даже ролями не меняются. Мало-помалу Тигран отличил суть одного клуба от другого: в обоих говорилось об армянах, армянском духе, сохранении языка, в воздухе то и дело проносились слова «Мать-Родина». Но в одном клубе они произносились с бескорыстным восторгом, а в другом — с тысячей оговорок. В одном клубе восхваляли каждый армянский камень, имя каждого знаменитого армянина произносили с благоговением, в другом — подчеркивали недостатки Армении. Реальные недостатки, реальные достоинства? Сие ему было неведомо. Его раздражала и хвала, и хула. Зачем объясняться ежедневно в любви родной матери? А с другой стороны, как можно обсуждать мать — красивая, некрасивая, богатая, бедная? В одном клубе он задал вопрос, касающийся посетителей второго клуба. «У нас с ним нет связи,— ответили ему.— Разве это армяне?» Примерно то же сказали ему во втором клубе о первом. Во время одной беседы он не сдержался: «Удивляюсь, все вы, если вам верить, любите Армению. Отчего же ненавидите друг друга?» В ответ усмехнулись. Те же слова произнес в другом клубе — и опять усмешки в ответ,- Да и среди людей одного клуба не переводились пересуды, кривотолки, сплетни. Каждый, с кем бы он ни знакомился, с себя речь начинал и собой завершал, словно ему одному известны пути спасения своего народа... Надоело Тиграну все это, наскучило — устал...
Завсегдатаи почетного стола — тузы колонии, большей частью очень богатые люди,— в основном малограмотны, английского толком не знают, среди них Тиграну удалось встретить только двух-трех интеллигентных людей.
Несколько раз Тигран пытался повести беседу о мировых проблемах, об искусстве, о заботах Англии. Однако отзвука ни в ком не нашел. Никто не читает книг, не ходит в театр, знакомы лишь с музеем мадам Тюссо и лондонским зоопарком. Зато великолепно знают адреса всех кабаре, часы их работы, популярных танцовщиц... И с горечью понял
Тигран, что вне родины нацию не сохранишь. Тут все варятся в собственном соку, это побег от естественной жизни страны. Армянская церковь, клуб — это консервные банки, в которых как-то пытаются сохранить копченый дух нации. Накопив деньги, чем-то должны эти люди заполнить пустоту повседневности. Вот и приходят в клуб, устраивают застолья, посещают церковь. Приверженность ко всему армянскому стала казаться Тиграну игрой, развлечением, хобби, кукольным театром, приперчиванием безвкусной пищи безделья, а не зовом крови, не духовной потребностью. Вывод Тиграна был горьким, максималистским. Патриотизм показался ему спортивным соревнованием: кто более патриотичен? А слово «Армения» порой представлялось предметом старинной мебели, вынесенным на аукцион... Где же она, настоящая, реальная Армения? Увы, этого-то как раз Тигран и не знал. Однажды ему позвонили, сказали, что из Армении приехал писатель, назвали фамилию, имя, добавили, что на родине он знаменитость. А для Тиграна имя-фамилия знаменитости были пустым звуком — откуда ему было знать армянского писателя? Идти Тиграну не хотелось, однако заставил себя, пошел на встречу. Ждал от писателя медоточивых речей в адрес диаспоры и возвеличивания до небес своей страны. Ничего подобного. Писатель начал так: «Что я буду говорить о достижениях Армении — они вам известны. Сообщу только одну новость, которая, возможно, до вас еще не дошла: строители ереванского метро получили приглашение от Сирии спроектировать и построить метро в Дамаске. Сейчас ведутся проектные работы. Что-то есть в этом волнующее, верно? Семьдесят лет назад наши деды, спасаясь от гибели, нашли пристанище в Сирии. В песках Тер-Зора тысячи и тысячи армян остались лежать навеки. А теперь их потомки будут строить в столице Сирии метро...— Зал восторженно зааплодировал, но .писатель тут же остудил его пыл: — Должен вам сказать, что Армения отнюдь не рай и в ближайшую тысячу лет нет надежды, что станет раем.— При этих словах он повернулся к сидевшему рядом епископу, главе армянской епархии в Англии: ;— Пусть простит меня святой отец, но думаю, что и на небе нет рая,— зал засмеялся, епископ взглянул со строгой укоризной,— где уж там быть ему на земле. И откуда, собственно говоря, взяться раю? Армения — нормальная страна со своими светом и тенью, с совершёнными и еще не совершёнными или не завершенными делами, со своими большими и мелкими ошибками». Потом заговорил о незавершенных делах, ошибках, деликатно коснулся уязвимых особенностей национального характерам откровенным юмором заговорил о спюрке: «Тут кого ни встретишь, он либо бывший господин председатель, либо нынешний, либо готовится им стать. Что — простые армяне в спюрке перевелись?» Все засмеялись, даже господа председатели — прошлые, настоящие и будущие.
Этот писатель показался Тиграну живым, естественным человеком. Он и над собой подшучивал, а в конце сказал, то ли всерьез, то ли с горьковатой улыбкой: «У вас столько союзов, объединений — что же нет между вами единения? С кем ни поговоришь, Армению любит, отчего же друг друга, мягко выражаясь, не слишком любите?..»
Это было не в бровь, а в глаз — писатель будто угадал собственные мысли Тиграна. Потом на писателя обрушился поток вопросов. Он воспринял их очень естественно, только раза два отрезал: «На этот вопрос отвечать не могу, я всего лишь писатель». И еще один раз, когда вопрос был задан совершенно дурацкий, писатель с нескрываемой насмешкой посмотрел на пожилого человека, задавшего его, и сказал: «Ответить я вам могу, но не хочу. Если бы вопрос этот задал англичанин, я бы пустился в объяснения, но армянин спрашивает такое о родине... В моем ответе наверняка прозвучат обидные слова, а вы мне в отцы годитесь».
Тигран Ваганян был потрясен: в этом писателе была уверенность, был стержень, держался он удивительно раскованно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Потом пошли горькие минуты разочарований. Застолья были однообразными и нудными, словно каждый раз заново разыгрывают один и тот же спектакль, даже ролями не меняются. Мало-помалу Тигран отличил суть одного клуба от другого: в обоих говорилось об армянах, армянском духе, сохранении языка, в воздухе то и дело проносились слова «Мать-Родина». Но в одном клубе они произносились с бескорыстным восторгом, а в другом — с тысячей оговорок. В одном клубе восхваляли каждый армянский камень, имя каждого знаменитого армянина произносили с благоговением, в другом — подчеркивали недостатки Армении. Реальные недостатки, реальные достоинства? Сие ему было неведомо. Его раздражала и хвала, и хула. Зачем объясняться ежедневно в любви родной матери? А с другой стороны, как можно обсуждать мать — красивая, некрасивая, богатая, бедная? В одном клубе он задал вопрос, касающийся посетителей второго клуба. «У нас с ним нет связи,— ответили ему.— Разве это армяне?» Примерно то же сказали ему во втором клубе о первом. Во время одной беседы он не сдержался: «Удивляюсь, все вы, если вам верить, любите Армению. Отчего же ненавидите друг друга?» В ответ усмехнулись. Те же слова произнес в другом клубе — и опять усмешки в ответ,- Да и среди людей одного клуба не переводились пересуды, кривотолки, сплетни. Каждый, с кем бы он ни знакомился, с себя речь начинал и собой завершал, словно ему одному известны пути спасения своего народа... Надоело Тиграну все это, наскучило — устал...
Завсегдатаи почетного стола — тузы колонии, большей частью очень богатые люди,— в основном малограмотны, английского толком не знают, среди них Тиграну удалось встретить только двух-трех интеллигентных людей.
Несколько раз Тигран пытался повести беседу о мировых проблемах, об искусстве, о заботах Англии. Однако отзвука ни в ком не нашел. Никто не читает книг, не ходит в театр, знакомы лишь с музеем мадам Тюссо и лондонским зоопарком. Зато великолепно знают адреса всех кабаре, часы их работы, популярных танцовщиц... И с горечью понял
Тигран, что вне родины нацию не сохранишь. Тут все варятся в собственном соку, это побег от естественной жизни страны. Армянская церковь, клуб — это консервные банки, в которых как-то пытаются сохранить копченый дух нации. Накопив деньги, чем-то должны эти люди заполнить пустоту повседневности. Вот и приходят в клуб, устраивают застолья, посещают церковь. Приверженность ко всему армянскому стала казаться Тиграну игрой, развлечением, хобби, кукольным театром, приперчиванием безвкусной пищи безделья, а не зовом крови, не духовной потребностью. Вывод Тиграна был горьким, максималистским. Патриотизм показался ему спортивным соревнованием: кто более патриотичен? А слово «Армения» порой представлялось предметом старинной мебели, вынесенным на аукцион... Где же она, настоящая, реальная Армения? Увы, этого-то как раз Тигран и не знал. Однажды ему позвонили, сказали, что из Армении приехал писатель, назвали фамилию, имя, добавили, что на родине он знаменитость. А для Тиграна имя-фамилия знаменитости были пустым звуком — откуда ему было знать армянского писателя? Идти Тиграну не хотелось, однако заставил себя, пошел на встречу. Ждал от писателя медоточивых речей в адрес диаспоры и возвеличивания до небес своей страны. Ничего подобного. Писатель начал так: «Что я буду говорить о достижениях Армении — они вам известны. Сообщу только одну новость, которая, возможно, до вас еще не дошла: строители ереванского метро получили приглашение от Сирии спроектировать и построить метро в Дамаске. Сейчас ведутся проектные работы. Что-то есть в этом волнующее, верно? Семьдесят лет назад наши деды, спасаясь от гибели, нашли пристанище в Сирии. В песках Тер-Зора тысячи и тысячи армян остались лежать навеки. А теперь их потомки будут строить в столице Сирии метро...— Зал восторженно зааплодировал, но .писатель тут же остудил его пыл: — Должен вам сказать, что Армения отнюдь не рай и в ближайшую тысячу лет нет надежды, что станет раем.— При этих словах он повернулся к сидевшему рядом епископу, главе армянской епархии в Англии: ;— Пусть простит меня святой отец, но думаю, что и на небе нет рая,— зал засмеялся, епископ взглянул со строгой укоризной,— где уж там быть ему на земле. И откуда, собственно говоря, взяться раю? Армения — нормальная страна со своими светом и тенью, с совершёнными и еще не совершёнными или не завершенными делами, со своими большими и мелкими ошибками». Потом заговорил о незавершенных делах, ошибках, деликатно коснулся уязвимых особенностей национального характерам откровенным юмором заговорил о спюрке: «Тут кого ни встретишь, он либо бывший господин председатель, либо нынешний, либо готовится им стать. Что — простые армяне в спюрке перевелись?» Все засмеялись, даже господа председатели — прошлые, настоящие и будущие.
Этот писатель показался Тиграну живым, естественным человеком. Он и над собой подшучивал, а в конце сказал, то ли всерьез, то ли с горьковатой улыбкой: «У вас столько союзов, объединений — что же нет между вами единения? С кем ни поговоришь, Армению любит, отчего же друг друга, мягко выражаясь, не слишком любите?..»
Это было не в бровь, а в глаз — писатель будто угадал собственные мысли Тиграна. Потом на писателя обрушился поток вопросов. Он воспринял их очень естественно, только раза два отрезал: «На этот вопрос отвечать не могу, я всего лишь писатель». И еще один раз, когда вопрос был задан совершенно дурацкий, писатель с нескрываемой насмешкой посмотрел на пожилого человека, задавшего его, и сказал: «Ответить я вам могу, но не хочу. Если бы вопрос этот задал англичанин, я бы пустился в объяснения, но армянин спрашивает такое о родине... В моем ответе наверняка прозвучат обидные слова, а вы мне в отцы годитесь».
Тигран Ваганян был потрясен: в этом писателе была уверенность, был стержень, держался он удивительно раскованно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149