Невозможно себе представить, чтобы муж сказал просто: дай воды. Он выразился бы так: «Милая, вода из твоих рук имеет особый вкус». Утром вместо «доброго утра» говорил: «С тебя, мое солнышко, начинается рассвет». Так же и жена. Если они являлись в гости, атмосфера тут же заполнялась воздушными шариками слов: милая, дорогой, нет-нет, у окна не садись, там
дует...Мари как-то привела эту пару в пример: вот как люди относятся друг к другу. А Варужана просто тошнило от этого сиропа. Он понимал, что, разыгрывая еждневно подобный спектакль, человек уже не может
быть просто нежным, просто холодным, просто спокойным. Он становится сверх меры нежным, сверх меры холодным, сверх меры спокойным. То есть лишается естественности. А не с этого ли начинается смерть любви?
До Мари не дошло главное: после кончины матери, а особенно после того, как Варужан, выпустив первую книжку, расстался с архитектурной мастерской, литература сделалась для него убежищем, в котором он скрывался от повседневности, а Мари хватала его за ноги, пытаясь вернуть на почву обыденности. Он жил жизнью своих героев — с ними тосковал, с ними радовался, а жене даже дома, в его присутствии казалось, что он с любовницами. Дома... Им вскоре дали новую трехкомнатную квартиру, и Мари принялась заполнять ее вещами. Покупки она делала толковые, вкусом отличалась хорошим, почти ничего лишнего не приобретала, но Варужан как-то оставался ко всему этому равнодушен: не было в доме этом магнетизма, не тянуло его домой. Он перестал с женой бывать в гостях, ходить в кино, прогуливаться под ручку по городу, как раньше.
«Я нуждаюсь в лесе, а ты лес воспринимаешь только в виде мебели».— «Вычитал? Ну-ну. А спать собираешься на дереве?» Беседа двух глухих— каждый слышит лишь себя.
Появление первой книжки рассказов в периодике сразу выделило Варужана из ряда нового поколения прозаиков, и он был назначен заместителем главного редактора самого популярного литературного журнала. Начался поток писем. Особенно от молоденьких девушек. Кое-кто из них звонил прямо домой и письма писал на домашний адрес. Мари стала не совсем доверять ему, в ней пробудилась ревность. А слава кружила ему голову. Писал быстро, публиковал не перечитывая. Чувствовал биение пульса молодежи, инстинктивно проникал в ее психологию, защищал правду момента. Молодежи было это по душе. Его окружала толпа восемнадцатилетних. Мари увидела свою задачу в том, чтобы отрезвить его, показать ему его слабости и промахи. Вне дома его хвалят, обласкивают, а дома жена чихвостит каждое его новое произведение. Часто она делала очень верные замечания, но чем острее были ее наблюдения, тем больше избегал Варужан подобных разговоров — пренебрежительным жестом ставил точку, и все. Один такой разговор не давал ему покоя.
— Вот ты вроде бы писатель, психолог, человековед. А меня знаешь? Я ведь восемь лет тебе жена. Не знаешь!
— Предположим.
— А почему? Потому что ни один твой прожитый день, так же как ни один твой рассказ, не имеет черновика. С жару с пылу пишешь набело. Все ключи от истины у тебя в кармане, анатомию души нового поколения ты знаешь назубок. Да разве же это возможно? Пиши начерно, зачеркивай, сомневайся — и в жизни, и в книгах. Твои победы — минутные, обманчивые, ты не знаешь жизни и сам себя не знаешь... Мать свою ты понимал? Тебе только кажется, что понимал. Бабушку свою ты понимаешь?..
Мари наступала, давно Варужан не терпел столь долгого словесного натиска. Это озлобило его.
— Ты себе винтовкой кажешься! Но в стволе твоем одна лишь пуля, И ты ее уже выпустила!..
Позже Мари просто перестала читать то, что он писал.
Вспомнив сейчас этот разговрр, Варужан Ширакян вдруг подумал, что и в его черепной коробке нынче шевелятся те же сомнения,— именно потому и отправился он в добровольную ссылку. Стало быть, тогда Мари видела то, до чего сам он дошел лишь теперь? Нет, есть тут еще загвоздка. Как только в нем родились сомнения, Мари вдруг запела другую песню: чего тебе не хватает — книги печатают, читатели тебя забрасывают письмами, журнал твой нарасхват. В голове была неразбериха, в душе — тяжелая, как деготь, горечь. То поведение Мари — одна женская дипломатия, а сегодняшнее поведение — другая дипломатия?.. А как Егинэ защищала Варужана Ширакяна от Варужана Ширакяна!..
— Почему все так произошло, Мари?
Ответа не последовало. Уснула? Пусть поспит... Если бы он мог написать свою бабушку, оживить фотографии, заставить их заговорить, но не его языком, а их собственным. Что за судьба выпала на долю его народа... Путаница в мыслях усилилась... Мари действовала, руководствуясь определенными психологическими ходами, а у него таких ходов не было.
Когда Мари увидела, что ее нежность не имеет отзвука, она сменила тактику: сделалась женщиной одинокой и сосредоточенной лишь на себе. Денег Варужан давал ей много, и она в каком-то показном самозабвении стала накупать тряпки, украшения, обувь. И не замечать существования Варужана. Однажды, вернувшись домой, Варужан обнаружил свою кровать в кабинете. Это являлось логической сменой декораций, поскольку сами участники представления разыгрывали уже следующий акт. Варужан покурил, походил по кабинету, на миг обрадовался, что не придется спать рядом с женой при сложившихся фальшивых отношениях, но самолюбие его было задето: он сам, первый должен был это сделать! Не дошло до Варужана, что и этот шаг — лишь безнадежная попытка жены вернуть его. Откуда вернуть?.. Потом однажды в гостиной он застал тренера жены по каратэ, а жена была в домашнем халате. В другой раз она совсем поздно вернулась домой: «Я была у своей портнихи». Он набрал номер телефона портнихи, ее муж сказал, что она с детьми на море, будет только через четыре дня...
— Варужан! Значит, она не спит?
— Что?
— Помнишь, у Даниэла Варужана: «Боль наслаждения и наслажденье боли»?
— Ты уже один раз цитировала. Я книгу полистал, не нашел...
— Названия не помню... Боль наслаждения и наслажденье боли... Потрясающая строка. А мы... мы чувствуем только боль боли и наслаждение наслаждения... Мы не ощущаем радости в страдании и не испытываем боли, когда счастливы... А бабушка Нунэ ощущает. И мама твоя ощущала.
«Мы не чувствуем...» А в тот день сказала: ты не чувствуешь...
Варужан не нашел что ответить. Неожиданно мыслит Мари, он даже удивился. Потом вдруг вспомнил, что в ту ночь в темноте библиотеки Егинэ говорила нечто подобное. Да прямо те же строки! Она произнесла эти строки и сказала: как тонки они, как глубоки... Значит, Егинэ и Мари могут любить одни и те же строки?..
— Ты научил меня легко страдать, я теперь и в самом деле испытываю наслаждение боли...
— Не знаю, Мари, ничего не знаю...
Уже рассветало. Предметы в комнате матери отделялись друг от друга, обретали форму и цвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
дует...Мари как-то привела эту пару в пример: вот как люди относятся друг к другу. А Варужана просто тошнило от этого сиропа. Он понимал, что, разыгрывая еждневно подобный спектакль, человек уже не может
быть просто нежным, просто холодным, просто спокойным. Он становится сверх меры нежным, сверх меры холодным, сверх меры спокойным. То есть лишается естественности. А не с этого ли начинается смерть любви?
До Мари не дошло главное: после кончины матери, а особенно после того, как Варужан, выпустив первую книжку, расстался с архитектурной мастерской, литература сделалась для него убежищем, в котором он скрывался от повседневности, а Мари хватала его за ноги, пытаясь вернуть на почву обыденности. Он жил жизнью своих героев — с ними тосковал, с ними радовался, а жене даже дома, в его присутствии казалось, что он с любовницами. Дома... Им вскоре дали новую трехкомнатную квартиру, и Мари принялась заполнять ее вещами. Покупки она делала толковые, вкусом отличалась хорошим, почти ничего лишнего не приобретала, но Варужан как-то оставался ко всему этому равнодушен: не было в доме этом магнетизма, не тянуло его домой. Он перестал с женой бывать в гостях, ходить в кино, прогуливаться под ручку по городу, как раньше.
«Я нуждаюсь в лесе, а ты лес воспринимаешь только в виде мебели».— «Вычитал? Ну-ну. А спать собираешься на дереве?» Беседа двух глухих— каждый слышит лишь себя.
Появление первой книжки рассказов в периодике сразу выделило Варужана из ряда нового поколения прозаиков, и он был назначен заместителем главного редактора самого популярного литературного журнала. Начался поток писем. Особенно от молоденьких девушек. Кое-кто из них звонил прямо домой и письма писал на домашний адрес. Мари стала не совсем доверять ему, в ней пробудилась ревность. А слава кружила ему голову. Писал быстро, публиковал не перечитывая. Чувствовал биение пульса молодежи, инстинктивно проникал в ее психологию, защищал правду момента. Молодежи было это по душе. Его окружала толпа восемнадцатилетних. Мари увидела свою задачу в том, чтобы отрезвить его, показать ему его слабости и промахи. Вне дома его хвалят, обласкивают, а дома жена чихвостит каждое его новое произведение. Часто она делала очень верные замечания, но чем острее были ее наблюдения, тем больше избегал Варужан подобных разговоров — пренебрежительным жестом ставил точку, и все. Один такой разговор не давал ему покоя.
— Вот ты вроде бы писатель, психолог, человековед. А меня знаешь? Я ведь восемь лет тебе жена. Не знаешь!
— Предположим.
— А почему? Потому что ни один твой прожитый день, так же как ни один твой рассказ, не имеет черновика. С жару с пылу пишешь набело. Все ключи от истины у тебя в кармане, анатомию души нового поколения ты знаешь назубок. Да разве же это возможно? Пиши начерно, зачеркивай, сомневайся — и в жизни, и в книгах. Твои победы — минутные, обманчивые, ты не знаешь жизни и сам себя не знаешь... Мать свою ты понимал? Тебе только кажется, что понимал. Бабушку свою ты понимаешь?..
Мари наступала, давно Варужан не терпел столь долгого словесного натиска. Это озлобило его.
— Ты себе винтовкой кажешься! Но в стволе твоем одна лишь пуля, И ты ее уже выпустила!..
Позже Мари просто перестала читать то, что он писал.
Вспомнив сейчас этот разговрр, Варужан Ширакян вдруг подумал, что и в его черепной коробке нынче шевелятся те же сомнения,— именно потому и отправился он в добровольную ссылку. Стало быть, тогда Мари видела то, до чего сам он дошел лишь теперь? Нет, есть тут еще загвоздка. Как только в нем родились сомнения, Мари вдруг запела другую песню: чего тебе не хватает — книги печатают, читатели тебя забрасывают письмами, журнал твой нарасхват. В голове была неразбериха, в душе — тяжелая, как деготь, горечь. То поведение Мари — одна женская дипломатия, а сегодняшнее поведение — другая дипломатия?.. А как Егинэ защищала Варужана Ширакяна от Варужана Ширакяна!..
— Почему все так произошло, Мари?
Ответа не последовало. Уснула? Пусть поспит... Если бы он мог написать свою бабушку, оживить фотографии, заставить их заговорить, но не его языком, а их собственным. Что за судьба выпала на долю его народа... Путаница в мыслях усилилась... Мари действовала, руководствуясь определенными психологическими ходами, а у него таких ходов не было.
Когда Мари увидела, что ее нежность не имеет отзвука, она сменила тактику: сделалась женщиной одинокой и сосредоточенной лишь на себе. Денег Варужан давал ей много, и она в каком-то показном самозабвении стала накупать тряпки, украшения, обувь. И не замечать существования Варужана. Однажды, вернувшись домой, Варужан обнаружил свою кровать в кабинете. Это являлось логической сменой декораций, поскольку сами участники представления разыгрывали уже следующий акт. Варужан покурил, походил по кабинету, на миг обрадовался, что не придется спать рядом с женой при сложившихся фальшивых отношениях, но самолюбие его было задето: он сам, первый должен был это сделать! Не дошло до Варужана, что и этот шаг — лишь безнадежная попытка жены вернуть его. Откуда вернуть?.. Потом однажды в гостиной он застал тренера жены по каратэ, а жена была в домашнем халате. В другой раз она совсем поздно вернулась домой: «Я была у своей портнихи». Он набрал номер телефона портнихи, ее муж сказал, что она с детьми на море, будет только через четыре дня...
— Варужан! Значит, она не спит?
— Что?
— Помнишь, у Даниэла Варужана: «Боль наслаждения и наслажденье боли»?
— Ты уже один раз цитировала. Я книгу полистал, не нашел...
— Названия не помню... Боль наслаждения и наслажденье боли... Потрясающая строка. А мы... мы чувствуем только боль боли и наслаждение наслаждения... Мы не ощущаем радости в страдании и не испытываем боли, когда счастливы... А бабушка Нунэ ощущает. И мама твоя ощущала.
«Мы не чувствуем...» А в тот день сказала: ты не чувствуешь...
Варужан не нашел что ответить. Неожиданно мыслит Мари, он даже удивился. Потом вдруг вспомнил, что в ту ночь в темноте библиотеки Егинэ говорила нечто подобное. Да прямо те же строки! Она произнесла эти строки и сказала: как тонки они, как глубоки... Значит, Егинэ и Мари могут любить одни и те же строки?..
— Ты научил меня легко страдать, я теперь и в самом деле испытываю наслаждение боли...
— Не знаю, Мари, ничего не знаю...
Уже рассветало. Предметы в комнате матери отделялись друг от друга, обретали форму и цвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149