Холодным. Голландским». «Ну и дурацкий у нас идет разговор».
Звон птиц, насекомых, воды, воздуха сливался в ущелье в своеобразный концерт. Что за птицы? Воробьи, ласточки, куропатки, перепела? — перебрал Варужан в памяти все известые ему названия, но какая птица как выглядит — сие ему было неведомо. Ущелье было очень зеленым: трава, заросли кустарников, старые и молодые деревья. Стал припоминать названия деревьев, загибая пальцы: дуб, яблоня, груша, вишня... но так и не представил, как какое дерево выглядит.
«Тебе кажется — да нет, почему только тебе — всем нам кажется, что мы назубок знаем историю своего народа. А знаем ли?.. Ты к тому же обязан знать лучше других... Мы знаем ровно столько, чтобы ошеломить туриста: нашему алфавиту тысяча шестьсот лет, театру две тысячи пятьдесят, мы первыми приняли христианство, два миллиона армян погибло в резню, Вильям Сароян армянин... Тебе надо особенно хорошо знать историю, как хирургу точный диагноз». «Я устал объяснять: история— не моя область». «Каждый человек сам по себе история своего народа, осознает он это или нет. Знаешь, в чем беда твоих героев? У них нет прошлого, и они не чувствуют будущего, живут исключительно сегодняшним днем, эдакой растительной жизнью. А каждый человек, осознает он это или нет, сам является прошлым, и настоящим, и будущим. Значит, в каждом заключена судьба народа».
«А ты, что ты знаешь, кроме своего камня-цемента и кое-каких сведений для туристов?»
«Я ведь никому не преподаю уроки истории и не вещаю от лица народа. Мое дело проектировать детские сады. Я тебе все же дам почитать тетрадь деда — она меня больше научила истории, чем наши тощие учебники. Чем дальше, тем больше страниц у истории, а учебники почему-то худеют. Прочти, прочти тетрадь деда — во всех случаях это тебе не повредит...»
Желторотый птенец, молокосос, подумал Варужан. Чем меньше человек знает, тем больше убежден, что знает все. Звуки ущелья не приносили успокоения. В ущелье души Варужана царил содом, стоял туман, творилась смута, происходило землетрясение. Отчего все так пере-
мешалось? Из-за утеса вышли ему навстречу три маленьких девочки, у каждой в руках по огромному букету горных цветов. Он улыбнулся, погладил одну девчушку по голове. Эх, был бы у нас ребенок, Мари...
— Вы можете мне назвать цветы по именам и фамилиям, устроить перекличку, а?
Девочки весело рассмеялись.
— У цветов фамилий нет.
— Цветы в школу не ходят, чтоб перекличку устраивать.
— Ну ладно, тогда только имена их мне назовите.
— Колокольчик, незабудка...— Он незабудку узнал, в детстве спускался с ребятишками в ущелье Зангу, рвали эти цветы, играли с девочками в любит-не любит. А малышка звонко продолжала: — Невеста...
— Невеста?..
— Потому что в белом. Ты что, дяденька, невесту не видел?
Теперь уже осмеялись все вместе, вчетвером.
Почему у нас нет детей, Мари? Они развеяли бы тучи в нашем доме, своими наивными вопросами-ответами наполнили бы воздух, добавили бы в него недостающий кислород, одним присутствием своим они останавливали бы семейные землетрясения и закрывали бы собою кратеры семейных вулканов.
Тут и другие две девочки подключились:
— Лютик...
— Ромашка...
— Подорожник...
— Куриная слепота...
— Молодцы, девочки. Пятерка вам по ботанике.
— Вы учитель? — тут же на «вы» перешли.— А мы думали, просто дяденька.
— Я и есть просто дяденька.
Малышки не догадались, что незнакомый дяденька не их проверял, а учился у них сам, он названий цветов не знал. Девочки, щебеча, подпрыгивая, исчезли среди камней, и их звонкий смех смешался с пением птиц, насекомых, воды...
Балет на льду... До чего же все-таки жестокое поколение растет — его поколение было помилосерднее. И почему дед передал ту тетрадь Араму, а не ему? Ведь ему передать было бы вроде естествен нее. Спустя десять лет обиделся на деда. Дед, конечно, радовался его книгам, но ни разу не завел серьезного разговора о прочитанном. А ведь дед окон: чил гимназию в Карсе, целый год учился вместе с Чаренцем, на грабаре1 Нарекаци наизусть читал... Да, с тетрадью надо познакомиться — вдруг пригодится для южноамериканских впечатлений. Следует поскорее взяться за перо — впечатления рассеиваются, как сигаретный дым. Больше всего запомнилась встреча с марашцами2: на вид типичные армянские крестьяне, носатые, с грубыми лицами, глаза черные, брови густые, а разговаривают — на тебе! — по-испански. Только несколько
человек лопочут кое-как по-армянски. Что поделать — уже третье, четвертое поколение рождается на чужбине. Вдруг ожили бы их деды и увидели, что необходим переводчик для разговора с собственными внуками.
В тот вечер он много выпил — ком стоял в горле: ни туда ни сюда. Сыграл в шахматы с одним из хозяев, выиграл, сам того не желая, а потом оказалось, что это местный чемпион. «Гарри Каспарова ты видел? — спросили его.— Откуда он родом?» Странный народ — вот что их заботит вдали от Родины на десять тысяч километров. «Мать — армянка, кажется, из Карабаха, имя деда Шаэн».—«Мать — это главное. И хорошо, что деда Шаэном зовут,— сказал один.— Пришли ее карточку, мы в клубе повесим». Варужан обещал, да так по сей день и не послал. Надо будет послать. Разозлился: а не забава ли, не развлечение или, может, хобби — быть армянином на чужбине: в театр не ходят, глухи к делам страны, собираются в клубе либов церкви, чтоб в армян поиграть. Странные сочетания имен и фамилий были у мараш-цев: Хуан Саргисян, Серхио Мнацаканян, Родриго Валесян, Армандо Сантурян. Фамилии остались армянскими, а имена вырядились в местные наряды. Варужан вспомнил Армандо — очень полный человек, улыбчивый, деловой. Отец Варужана почему-то именно этого толстяка попросил сводить сына в оперу. Толстяк пришел с другом, оба были с женами, одеты празднично. Они все в Байресе и родились, но в оперу свою явились впервые. Варужан исподтишка наблюдал за ними. До чего же им было скучно, с каким трудом сдерживали они зевоту, видимо, честя про себя своего гостя. После спектакля Армандо сказал: «Идем в хороший ресторан, ночью тебе спать не придется». Это прозвучало как месть за оперу. Варужан оценил, засмеялся. Может быть, и это история народа — та самая, о которой толкует Арам? Что бы стало с этими людьми, если бы родились и жили они на родной земле? «Как будет с инфляцией?» — спросил Армандо на мраморных ступеньках оперного театра. Второй — имя его напрочь выпало из памяти — что-то начал чересчур горячо объяснять ему по-испански, он просто орал и в конце концов выругался. Выругался по-армянски, но было не ясно, в чей адрес. Не посчитался и с женщинами, которые шли в двух шагах за ними, как ходили в Мараше сто лет назад, триста лет назад. Всю ночь пили. Просили его «на армянском Армении» песню спеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Звон птиц, насекомых, воды, воздуха сливался в ущелье в своеобразный концерт. Что за птицы? Воробьи, ласточки, куропатки, перепела? — перебрал Варужан в памяти все известые ему названия, но какая птица как выглядит — сие ему было неведомо. Ущелье было очень зеленым: трава, заросли кустарников, старые и молодые деревья. Стал припоминать названия деревьев, загибая пальцы: дуб, яблоня, груша, вишня... но так и не представил, как какое дерево выглядит.
«Тебе кажется — да нет, почему только тебе — всем нам кажется, что мы назубок знаем историю своего народа. А знаем ли?.. Ты к тому же обязан знать лучше других... Мы знаем ровно столько, чтобы ошеломить туриста: нашему алфавиту тысяча шестьсот лет, театру две тысячи пятьдесят, мы первыми приняли христианство, два миллиона армян погибло в резню, Вильям Сароян армянин... Тебе надо особенно хорошо знать историю, как хирургу точный диагноз». «Я устал объяснять: история— не моя область». «Каждый человек сам по себе история своего народа, осознает он это или нет. Знаешь, в чем беда твоих героев? У них нет прошлого, и они не чувствуют будущего, живут исключительно сегодняшним днем, эдакой растительной жизнью. А каждый человек, осознает он это или нет, сам является прошлым, и настоящим, и будущим. Значит, в каждом заключена судьба народа».
«А ты, что ты знаешь, кроме своего камня-цемента и кое-каких сведений для туристов?»
«Я ведь никому не преподаю уроки истории и не вещаю от лица народа. Мое дело проектировать детские сады. Я тебе все же дам почитать тетрадь деда — она меня больше научила истории, чем наши тощие учебники. Чем дальше, тем больше страниц у истории, а учебники почему-то худеют. Прочти, прочти тетрадь деда — во всех случаях это тебе не повредит...»
Желторотый птенец, молокосос, подумал Варужан. Чем меньше человек знает, тем больше убежден, что знает все. Звуки ущелья не приносили успокоения. В ущелье души Варужана царил содом, стоял туман, творилась смута, происходило землетрясение. Отчего все так пере-
мешалось? Из-за утеса вышли ему навстречу три маленьких девочки, у каждой в руках по огромному букету горных цветов. Он улыбнулся, погладил одну девчушку по голове. Эх, был бы у нас ребенок, Мари...
— Вы можете мне назвать цветы по именам и фамилиям, устроить перекличку, а?
Девочки весело рассмеялись.
— У цветов фамилий нет.
— Цветы в школу не ходят, чтоб перекличку устраивать.
— Ну ладно, тогда только имена их мне назовите.
— Колокольчик, незабудка...— Он незабудку узнал, в детстве спускался с ребятишками в ущелье Зангу, рвали эти цветы, играли с девочками в любит-не любит. А малышка звонко продолжала: — Невеста...
— Невеста?..
— Потому что в белом. Ты что, дяденька, невесту не видел?
Теперь уже осмеялись все вместе, вчетвером.
Почему у нас нет детей, Мари? Они развеяли бы тучи в нашем доме, своими наивными вопросами-ответами наполнили бы воздух, добавили бы в него недостающий кислород, одним присутствием своим они останавливали бы семейные землетрясения и закрывали бы собою кратеры семейных вулканов.
Тут и другие две девочки подключились:
— Лютик...
— Ромашка...
— Подорожник...
— Куриная слепота...
— Молодцы, девочки. Пятерка вам по ботанике.
— Вы учитель? — тут же на «вы» перешли.— А мы думали, просто дяденька.
— Я и есть просто дяденька.
Малышки не догадались, что незнакомый дяденька не их проверял, а учился у них сам, он названий цветов не знал. Девочки, щебеча, подпрыгивая, исчезли среди камней, и их звонкий смех смешался с пением птиц, насекомых, воды...
Балет на льду... До чего же все-таки жестокое поколение растет — его поколение было помилосерднее. И почему дед передал ту тетрадь Араму, а не ему? Ведь ему передать было бы вроде естествен нее. Спустя десять лет обиделся на деда. Дед, конечно, радовался его книгам, но ни разу не завел серьезного разговора о прочитанном. А ведь дед окон: чил гимназию в Карсе, целый год учился вместе с Чаренцем, на грабаре1 Нарекаци наизусть читал... Да, с тетрадью надо познакомиться — вдруг пригодится для южноамериканских впечатлений. Следует поскорее взяться за перо — впечатления рассеиваются, как сигаретный дым. Больше всего запомнилась встреча с марашцами2: на вид типичные армянские крестьяне, носатые, с грубыми лицами, глаза черные, брови густые, а разговаривают — на тебе! — по-испански. Только несколько
человек лопочут кое-как по-армянски. Что поделать — уже третье, четвертое поколение рождается на чужбине. Вдруг ожили бы их деды и увидели, что необходим переводчик для разговора с собственными внуками.
В тот вечер он много выпил — ком стоял в горле: ни туда ни сюда. Сыграл в шахматы с одним из хозяев, выиграл, сам того не желая, а потом оказалось, что это местный чемпион. «Гарри Каспарова ты видел? — спросили его.— Откуда он родом?» Странный народ — вот что их заботит вдали от Родины на десять тысяч километров. «Мать — армянка, кажется, из Карабаха, имя деда Шаэн».—«Мать — это главное. И хорошо, что деда Шаэном зовут,— сказал один.— Пришли ее карточку, мы в клубе повесим». Варужан обещал, да так по сей день и не послал. Надо будет послать. Разозлился: а не забава ли, не развлечение или, может, хобби — быть армянином на чужбине: в театр не ходят, глухи к делам страны, собираются в клубе либов церкви, чтоб в армян поиграть. Странные сочетания имен и фамилий были у мараш-цев: Хуан Саргисян, Серхио Мнацаканян, Родриго Валесян, Армандо Сантурян. Фамилии остались армянскими, а имена вырядились в местные наряды. Варужан вспомнил Армандо — очень полный человек, улыбчивый, деловой. Отец Варужана почему-то именно этого толстяка попросил сводить сына в оперу. Толстяк пришел с другом, оба были с женами, одеты празднично. Они все в Байресе и родились, но в оперу свою явились впервые. Варужан исподтишка наблюдал за ними. До чего же им было скучно, с каким трудом сдерживали они зевоту, видимо, честя про себя своего гостя. После спектакля Армандо сказал: «Идем в хороший ресторан, ночью тебе спать не придется». Это прозвучало как месть за оперу. Варужан оценил, засмеялся. Может быть, и это история народа — та самая, о которой толкует Арам? Что бы стало с этими людьми, если бы родились и жили они на родной земле? «Как будет с инфляцией?» — спросил Армандо на мраморных ступеньках оперного театра. Второй — имя его напрочь выпало из памяти — что-то начал чересчур горячо объяснять ему по-испански, он просто орал и в конце концов выругался. Выругался по-армянски, но было не ясно, в чей адрес. Не посчитался и с женщинами, которые шли в двух шагах за ними, как ходили в Мараше сто лет назад, триста лет назад. Всю ночь пили. Просили его «на армянском Армении» песню спеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149