до н.э. Этот период еще не знает углубленной в самое себя
личности, изолированной от всего окружающего, и все это окружающее
рассматривающей сквозь свою собственную призму. Все бытие в эту эпоху
рассматривается с точки зрения прекрасно организованного живого тела,
доведенного в своем совершенстве до тех пределов, на которые оно было
способно (а пределы эти зависели от непосредственной, вполне чувственной,
зрительно-слуховой и осязательной ориентации). Это тело, рассматриваемое как
абсолют, становится материальным и зрительно ощутимым космосом, так что и
весь этот ранний период классической эстетики можно назвать космологическим.
Наступающий затем второй период - период шатания рабовладельческого
полиса, завершившийся полным его крушением, - вызвал к жизни новую,
неведомую ни классической аристократии, ни классической демократии, силу -
силу индивидуальной самостоятельности человека, индивидуума, мыслящего себя
более или менее изолированно от всего окружающего. Это был не тот
"свободный" индивидуум, который привел родовую общину к разложению и создал
уже классовую, а именно, рабовладельческую формацию. В классическом
рабовладельческом полисе индивидуум был уже действительно свободен от
родовых авторитетов, но зато все индивидуумы, входящие в рабовладельческий
полис, были крепко спаяны между собою, образуя монолитное и неразрушимое
целое. Что же касается той "свободы", которая стала утверждаться в конце V
в. до н.э., то это была не только свобода от родовых авторитетов, но и
попытка освободиться от всякого полисного авторитета. Выступившие в этот
период софисты не только отгородились от всякой космологии, но, проповедуя
всеобщую относительность человеческого знания, пытались "освободиться" от
всяких связей с обществом и государством вообще, от всяких связей с религией
и моралью и (что особенно любопытно) даже от связей человеческого сознания
со всякой объективной научной картиной природы и общества. Софистам возражал
Сократ. Но и Сократ уже отошел от всякой космологии, и если он пытался найти
какую-нибудь опору против софистического анархизма, то только в идеальных
основах того же индивидуально-человеческого сознания. Софисты, Сократ и его
ученики, известные под названием сократиков, - вот та идеология, которая
вполне соответствовала периоду развала полисной жизни. Этот небольшой период
обычно правильно называют антропологическим. Этот период создал свою
антропологическую эстетику, пришедшую на смену эстетике космологической.
IV век до н.э. был в Греции той эпохой, когда прилагались последние
усилия для того, чтобы спасти классический полис. Но что значит спасти,
восстановить ту действительность, которая уже безвозвратно погибла? Такое
восстановление может быть осуществлено лишь в мысли, в представлениях,
идеях. Ясно, что такое идейное восстановление погибшего ведет к появлению
идеалистических систем философии, в которых бытие уже не является чем-то
безусловно первичным, а идея - вторичным, но где сама идея претендует на
первичность. Эстетика Платона и Аристотеля была в основном эстетикой
реставрации давно уже погибшего юного рабовладельческого полиса. Такая
эстетика по необходимости становилась идеалистической. Конечно, по отношению
к Платону и Аристотелю - это лишь самая общая характеристика. Конкретное
исследование их эстетики обнаруживает крайнюю пестроту, постоянную борьбу
материалистической и идеалистической тенденций, а также неимоверную смесь
аристократических и демократических идеалов.
Эту третью ступень классического периода античной эстетики так можно было
бы и назвать - "идеологической", поскольку вместо космоса первой ступени
этого периода и вместо человеческого субъекта второй его ступени здесь
появляется особого рода бытие, которое тогдашние философы называли идеями и
которое мыслилось здесь активной причиной всего существующего, принципом
оформления последнего. Поскольку, однако, термин "идеология" понимается
обычно вовсе не в плане платоно-аристотелевского учения об идеях, но
отличается самым широким значением, часто не имеющим ничего общего ни с
Платоном, ни с Аристотелем, постольку возникает потребность в каком-нибудь
другом термине, тоже близко связанным с этой эстетикой, но не столь уже
общим. Нам кажется, что здесь может пригодиться другой термин Платона и
Аристотеля, тоже имеющий значение "идея". Это - "эйдос". Поэтому эстетику
Платона и Аристотеля мы назовем эйдологической.
Космос и здесь, на третьей ступени классики, остается основным предметом
эстетического исследования. Но здесь он изображается не в общей и слабо
дифференцированной форме, как это было в период классической космологии. Он
реставрируется здесь с помощью тонких логических средств, предполагающих уже
большое развитие индивидуального человеческого мышления. Вот почему старый
космос молодого, здорового рабовладельческого полиса гораздо наивнее,
гораздо проще и отличается гораздо более общими чертами. А космос Платона и
Аристотеля - космос реставрационный, идеалистический, но зато он гораздо
сложнее, гораздо тоньше разработан и потому гораздо более конкретен.
3. Ранняя классическая эстетика в ее историческом развитии
Поскольку в настоящей книге речь идет именно о ранней классической
эстетике, необходимо здесь же сделать несколько конкретных замечаний,
которые послужили бы для нее специальным введением.
а)
В историческом плане этот период эстетики развивается в атмосфере борьбы
аристократии и демократии.
Выше было показано, насколько тонким и глубоким становится в настоящее
время учение об античном рабовладении. Было показано, как бесконечно
разнообразна и пестра сама рабовладельческая база, начиная от грубой и
звериной эксплуатации и кончая едва заметной, часто совсем неуловимой
спецификой, и мы знаем, насколько сложно, пестро и тоже бесконечно
разнообразно соотношение этой базы с развивавшимися на ней надстройками. Так
же сложно обстоит дело и с вопросом об античной аристократии и демократии.
Историки положили много труда, чтобы понять эти термины во всей их
исторической сложности и пестроте. Тем не менее здесь еще остается много
неясного и непроанализированного. Естественно, что и предлагаемое здесь
суждение по этому вопросу пока еще не может претендовать на полную ясность и
неопровержимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
личности, изолированной от всего окружающего, и все это окружающее
рассматривающей сквозь свою собственную призму. Все бытие в эту эпоху
рассматривается с точки зрения прекрасно организованного живого тела,
доведенного в своем совершенстве до тех пределов, на которые оно было
способно (а пределы эти зависели от непосредственной, вполне чувственной,
зрительно-слуховой и осязательной ориентации). Это тело, рассматриваемое как
абсолют, становится материальным и зрительно ощутимым космосом, так что и
весь этот ранний период классической эстетики можно назвать космологическим.
Наступающий затем второй период - период шатания рабовладельческого
полиса, завершившийся полным его крушением, - вызвал к жизни новую,
неведомую ни классической аристократии, ни классической демократии, силу -
силу индивидуальной самостоятельности человека, индивидуума, мыслящего себя
более или менее изолированно от всего окружающего. Это был не тот
"свободный" индивидуум, который привел родовую общину к разложению и создал
уже классовую, а именно, рабовладельческую формацию. В классическом
рабовладельческом полисе индивидуум был уже действительно свободен от
родовых авторитетов, но зато все индивидуумы, входящие в рабовладельческий
полис, были крепко спаяны между собою, образуя монолитное и неразрушимое
целое. Что же касается той "свободы", которая стала утверждаться в конце V
в. до н.э., то это была не только свобода от родовых авторитетов, но и
попытка освободиться от всякого полисного авторитета. Выступившие в этот
период софисты не только отгородились от всякой космологии, но, проповедуя
всеобщую относительность человеческого знания, пытались "освободиться" от
всяких связей с обществом и государством вообще, от всяких связей с религией
и моралью и (что особенно любопытно) даже от связей человеческого сознания
со всякой объективной научной картиной природы и общества. Софистам возражал
Сократ. Но и Сократ уже отошел от всякой космологии, и если он пытался найти
какую-нибудь опору против софистического анархизма, то только в идеальных
основах того же индивидуально-человеческого сознания. Софисты, Сократ и его
ученики, известные под названием сократиков, - вот та идеология, которая
вполне соответствовала периоду развала полисной жизни. Этот небольшой период
обычно правильно называют антропологическим. Этот период создал свою
антропологическую эстетику, пришедшую на смену эстетике космологической.
IV век до н.э. был в Греции той эпохой, когда прилагались последние
усилия для того, чтобы спасти классический полис. Но что значит спасти,
восстановить ту действительность, которая уже безвозвратно погибла? Такое
восстановление может быть осуществлено лишь в мысли, в представлениях,
идеях. Ясно, что такое идейное восстановление погибшего ведет к появлению
идеалистических систем философии, в которых бытие уже не является чем-то
безусловно первичным, а идея - вторичным, но где сама идея претендует на
первичность. Эстетика Платона и Аристотеля была в основном эстетикой
реставрации давно уже погибшего юного рабовладельческого полиса. Такая
эстетика по необходимости становилась идеалистической. Конечно, по отношению
к Платону и Аристотелю - это лишь самая общая характеристика. Конкретное
исследование их эстетики обнаруживает крайнюю пестроту, постоянную борьбу
материалистической и идеалистической тенденций, а также неимоверную смесь
аристократических и демократических идеалов.
Эту третью ступень классического периода античной эстетики так можно было
бы и назвать - "идеологической", поскольку вместо космоса первой ступени
этого периода и вместо человеческого субъекта второй его ступени здесь
появляется особого рода бытие, которое тогдашние философы называли идеями и
которое мыслилось здесь активной причиной всего существующего, принципом
оформления последнего. Поскольку, однако, термин "идеология" понимается
обычно вовсе не в плане платоно-аристотелевского учения об идеях, но
отличается самым широким значением, часто не имеющим ничего общего ни с
Платоном, ни с Аристотелем, постольку возникает потребность в каком-нибудь
другом термине, тоже близко связанным с этой эстетикой, но не столь уже
общим. Нам кажется, что здесь может пригодиться другой термин Платона и
Аристотеля, тоже имеющий значение "идея". Это - "эйдос". Поэтому эстетику
Платона и Аристотеля мы назовем эйдологической.
Космос и здесь, на третьей ступени классики, остается основным предметом
эстетического исследования. Но здесь он изображается не в общей и слабо
дифференцированной форме, как это было в период классической космологии. Он
реставрируется здесь с помощью тонких логических средств, предполагающих уже
большое развитие индивидуального человеческого мышления. Вот почему старый
космос молодого, здорового рабовладельческого полиса гораздо наивнее,
гораздо проще и отличается гораздо более общими чертами. А космос Платона и
Аристотеля - космос реставрационный, идеалистический, но зато он гораздо
сложнее, гораздо тоньше разработан и потому гораздо более конкретен.
3. Ранняя классическая эстетика в ее историческом развитии
Поскольку в настоящей книге речь идет именно о ранней классической
эстетике, необходимо здесь же сделать несколько конкретных замечаний,
которые послужили бы для нее специальным введением.
а)
В историческом плане этот период эстетики развивается в атмосфере борьбы
аристократии и демократии.
Выше было показано, насколько тонким и глубоким становится в настоящее
время учение об античном рабовладении. Было показано, как бесконечно
разнообразна и пестра сама рабовладельческая база, начиная от грубой и
звериной эксплуатации и кончая едва заметной, часто совсем неуловимой
спецификой, и мы знаем, насколько сложно, пестро и тоже бесконечно
разнообразно соотношение этой базы с развивавшимися на ней надстройками. Так
же сложно обстоит дело и с вопросом об античной аристократии и демократии.
Историки положили много труда, чтобы понять эти термины во всей их
исторической сложности и пестроте. Тем не менее здесь еще остается много
неясного и непроанализированного. Естественно, что и предлагаемое здесь
суждение по этому вопросу пока еще не может претендовать на полную ясность и
неопровержимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210