Эти сравнения рисуют чаще всего нападение хищного и сильного
зверя на кроткого и слабого, растерзание и пожирание последнего. Эта картина
до того обыкновенна и постоянна у Гомера, что становится почти схемой,
схемой иной раз даже в лексическом и фразеологическом отношении. Если в
области неодушевленной природы главную роль играют катастрофические явления,
то в области зооморфических сравнений основная роль принадлежит хищническому
нападению и алчному пожиранию.
В Ил. V 136 - 142 Диомед, вступающий в бой с троянцами, сравнивается со
львом, который врывается в мирное стадо овец и раненный слегка пастухом,
разъяряется от этого еще больше, заставляет прятаться самого пастуха и
покрывает всю землю трупами растерзанных овец. В V 554 - 560 два ахейца
падают от руки Энея подобно двум львам, ворвавшимся во двор мирного жителя,
опустошающим его стадо и, наконец, сражаемых острою медью человека. В XI 113
- 121 троянцы убегают от греков подобно лани, детенышей которых ловит лев и
дробит зубами кости, и которая сама в трепете, обливаясь потом, мчится через
кустарник и темные рощи. В XVI 156 - 161 читаем о мирмидонцах:
На волков кровожадных.
Были похожи они, с несказанной отвагою в сердце;
Рвут они жадно на части оленя рогатого, в чаще
Леса поймавши его; их пасти багровы от крови;
После подходят к ключу черноводному целою стаей.
Узкими там языками лакают с поверхности воду,
Кровью убитого зверя рыгая; в груди их косматой
Дух вполне безбоязнен, и сильно раздуты утробы.
Окровавленные пасти волков, лаканье воды после обжорства, блевание живым
мясом, раздутые животы хищников - подобная картина хищничества характерна
как своим древним и стихийным хтонизмом, так и острой наблюдательностью ее
гениального и уже позднейшего изобразителя. Здесь нет мифа, но - уже
художественное сравнение, т.е. уже эстетика. И тем не менее эстетика здесь
дается все еще в условиях стихийного превосходства природного явления над
человеческим субъектом.
д)Итоги
Рассмотрев вышеприведенный материал, можно заключить, что это -
неувядаемые образцы вполне непосредственного, вполне прямого,
несимволического отношения к природе. Здесь нет никаких "настроений",
никакого "вчувствования", никакого одушевления или одухотворения природы.
Картины природы состоят просто из ряда случаев природной жизни (налет бури,
обвал горы, лесной пожар), к которым человек или никак не относится, но
берет их так, как они происходят, или к которым относится чрезвычайно
примитивно, выражая или свое удивление или страх, ужас или проявляя
утилитарную заинтересованность.
Важно понимать, что такое непосредственность в этом классическом (в
сравнении с Западной Европой) чувстве природы. Непосредственное отношение к
природе не есть, например, географическое о ней представление, потому что
география - наука, а вовсе не прямое и непосредственное созерцание. Точно
так же ни геолог, ни биолог, ни физик, ни астроном, как бы они ни
основывались на непосредственном опыте, стремятся не к этой
непосредственности, а к логическому расчленению созерцания и научным
абстракциям. Чтобы иметь непосредственное отношение к природе, надо только
иметь раскрытые глаза и больше ничего. Мир непосредственного созерцания в
состоянии отвлечься от научных обобщений, затверженных со школьной скамьи.
Для такого созерцания солнце, конечно, восходит на востоке и склоняется к
западу, земля неподвижна, в явлениях нет ничего ни внутреннего, ни внешнего,
а есть только сами явления. Это-то удивительное отношение природе мы и
находим у Гомера. Оно совершенно прямое, нерефлективное. С точки зрения
такого понимания природы все то, что в ней, видимо, совершается, то для нас
и существенно. Для этого сознания, конечно, еще нет никакой разницы между
сущностью и явлением, так что мы будем вполне правы, если назовем его
наивным дорефлективным реализмом или, имея в виду полное отсутствие здесь
различения идеального и реального, - абсолютной непосредственной
действительностью.
Возьмем сравнение ? 1, где черная туча нависает над морем, предвещая бури
и катастрофы. Что здесь есть, кроме факта этой тучи? Есть еще отношение
пастуха, наблюдающего эту тучу с горы и загоняющего свое стадо в пещеру во
избежание бедствия. Можно ли это отношение назвать эстетическим и дает ли
оно что-нибудь для обрисовки самой тучи? Нет, это отношение чисто
практическое, утилитарное, и оно возникает только благодаря примитивному
страху наивного, дорефлективного человеческого сознания перед силами
природы. Возьмем сравнение ? 2, рисующее картину двух бурных ветров,
налетающих друг на друга, заставляющих чернеть море и вздымающих волны
холмами. Эта картина ни о чем другом и не говорит, как только о столкновении
двух ветров и об их действии на спокойное море. Сюда можно вложить любое
настроение, но Гомер никакого настроения не вкладывает. Все это можно
сказать почти о любом сравнении из приведенных.
Тем не менее одного этого указания на наивный реализм еще мало для
характеристики гомеровских сравнений. Дело в том, что эти сравнения суть не
просто картины природы, но именно сравнения с картинами природы. Если в
поэзии дается сравнение, то, очевидно, всякое такое сравнение имеет целью
нечто разъяснить, растолковать, сделать понятным и, конечно, при помощи
предмета более понятного, а не менее понятного. Значит, привлекаемые Гомером
в его сравнениях картины природы говорят ему гораздо больше, чем те
предметы, для которых он привлекает эти картины. Возьмем сравнение ? 2: тут
борьба двух ветров на море более понятна, чем волнение в психике людей.
Сравнение ? 6 вызвано тем, что падение вырванной с корнем маслины более
понятно, чем падение раненого. В сравнении ? 8 бедствия и переживания от
пожара более понятны, чем от битвы, и т.д. Это обстоятельство сразу
поворачивает отмеченный выше наивный реализм совсем в другую сферу. Если
неодушевленная природа, лишенная всякого настроения и символики (в
новоевропейском смысле слова), является образцом для всего одушевленного,
то, значит, она гораздо самостоятельнее, чем это последнее, значит, она не
нуждается в обосновании, а, наоборот, сама обосновывает все другое; или,
другими словами, это значит, что она обосновывает сама себя и сама является
для себя идеалом. Вот почему она так рельефна и выразительна.
Таким образом, употребление сравнений у Гомера (как, впрочем, у всех
поэтов) ведет не только к пояснению тех или иных предметов при помощи
природы, но и придает этой природе определенный стиль, т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
зверя на кроткого и слабого, растерзание и пожирание последнего. Эта картина
до того обыкновенна и постоянна у Гомера, что становится почти схемой,
схемой иной раз даже в лексическом и фразеологическом отношении. Если в
области неодушевленной природы главную роль играют катастрофические явления,
то в области зооморфических сравнений основная роль принадлежит хищническому
нападению и алчному пожиранию.
В Ил. V 136 - 142 Диомед, вступающий в бой с троянцами, сравнивается со
львом, который врывается в мирное стадо овец и раненный слегка пастухом,
разъяряется от этого еще больше, заставляет прятаться самого пастуха и
покрывает всю землю трупами растерзанных овец. В V 554 - 560 два ахейца
падают от руки Энея подобно двум львам, ворвавшимся во двор мирного жителя,
опустошающим его стадо и, наконец, сражаемых острою медью человека. В XI 113
- 121 троянцы убегают от греков подобно лани, детенышей которых ловит лев и
дробит зубами кости, и которая сама в трепете, обливаясь потом, мчится через
кустарник и темные рощи. В XVI 156 - 161 читаем о мирмидонцах:
На волков кровожадных.
Были похожи они, с несказанной отвагою в сердце;
Рвут они жадно на части оленя рогатого, в чаще
Леса поймавши его; их пасти багровы от крови;
После подходят к ключу черноводному целою стаей.
Узкими там языками лакают с поверхности воду,
Кровью убитого зверя рыгая; в груди их косматой
Дух вполне безбоязнен, и сильно раздуты утробы.
Окровавленные пасти волков, лаканье воды после обжорства, блевание живым
мясом, раздутые животы хищников - подобная картина хищничества характерна
как своим древним и стихийным хтонизмом, так и острой наблюдательностью ее
гениального и уже позднейшего изобразителя. Здесь нет мифа, но - уже
художественное сравнение, т.е. уже эстетика. И тем не менее эстетика здесь
дается все еще в условиях стихийного превосходства природного явления над
человеческим субъектом.
д)Итоги
Рассмотрев вышеприведенный материал, можно заключить, что это -
неувядаемые образцы вполне непосредственного, вполне прямого,
несимволического отношения к природе. Здесь нет никаких "настроений",
никакого "вчувствования", никакого одушевления или одухотворения природы.
Картины природы состоят просто из ряда случаев природной жизни (налет бури,
обвал горы, лесной пожар), к которым человек или никак не относится, но
берет их так, как они происходят, или к которым относится чрезвычайно
примитивно, выражая или свое удивление или страх, ужас или проявляя
утилитарную заинтересованность.
Важно понимать, что такое непосредственность в этом классическом (в
сравнении с Западной Европой) чувстве природы. Непосредственное отношение к
природе не есть, например, географическое о ней представление, потому что
география - наука, а вовсе не прямое и непосредственное созерцание. Точно
так же ни геолог, ни биолог, ни физик, ни астроном, как бы они ни
основывались на непосредственном опыте, стремятся не к этой
непосредственности, а к логическому расчленению созерцания и научным
абстракциям. Чтобы иметь непосредственное отношение к природе, надо только
иметь раскрытые глаза и больше ничего. Мир непосредственного созерцания в
состоянии отвлечься от научных обобщений, затверженных со школьной скамьи.
Для такого созерцания солнце, конечно, восходит на востоке и склоняется к
западу, земля неподвижна, в явлениях нет ничего ни внутреннего, ни внешнего,
а есть только сами явления. Это-то удивительное отношение природе мы и
находим у Гомера. Оно совершенно прямое, нерефлективное. С точки зрения
такого понимания природы все то, что в ней, видимо, совершается, то для нас
и существенно. Для этого сознания, конечно, еще нет никакой разницы между
сущностью и явлением, так что мы будем вполне правы, если назовем его
наивным дорефлективным реализмом или, имея в виду полное отсутствие здесь
различения идеального и реального, - абсолютной непосредственной
действительностью.
Возьмем сравнение ? 1, где черная туча нависает над морем, предвещая бури
и катастрофы. Что здесь есть, кроме факта этой тучи? Есть еще отношение
пастуха, наблюдающего эту тучу с горы и загоняющего свое стадо в пещеру во
избежание бедствия. Можно ли это отношение назвать эстетическим и дает ли
оно что-нибудь для обрисовки самой тучи? Нет, это отношение чисто
практическое, утилитарное, и оно возникает только благодаря примитивному
страху наивного, дорефлективного человеческого сознания перед силами
природы. Возьмем сравнение ? 2, рисующее картину двух бурных ветров,
налетающих друг на друга, заставляющих чернеть море и вздымающих волны
холмами. Эта картина ни о чем другом и не говорит, как только о столкновении
двух ветров и об их действии на спокойное море. Сюда можно вложить любое
настроение, но Гомер никакого настроения не вкладывает. Все это можно
сказать почти о любом сравнении из приведенных.
Тем не менее одного этого указания на наивный реализм еще мало для
характеристики гомеровских сравнений. Дело в том, что эти сравнения суть не
просто картины природы, но именно сравнения с картинами природы. Если в
поэзии дается сравнение, то, очевидно, всякое такое сравнение имеет целью
нечто разъяснить, растолковать, сделать понятным и, конечно, при помощи
предмета более понятного, а не менее понятного. Значит, привлекаемые Гомером
в его сравнениях картины природы говорят ему гораздо больше, чем те
предметы, для которых он привлекает эти картины. Возьмем сравнение ? 2: тут
борьба двух ветров на море более понятна, чем волнение в психике людей.
Сравнение ? 6 вызвано тем, что падение вырванной с корнем маслины более
понятно, чем падение раненого. В сравнении ? 8 бедствия и переживания от
пожара более понятны, чем от битвы, и т.д. Это обстоятельство сразу
поворачивает отмеченный выше наивный реализм совсем в другую сферу. Если
неодушевленная природа, лишенная всякого настроения и символики (в
новоевропейском смысле слова), является образцом для всего одушевленного,
то, значит, она гораздо самостоятельнее, чем это последнее, значит, она не
нуждается в обосновании, а, наоборот, сама обосновывает все другое; или,
другими словами, это значит, что она обосновывает сама себя и сама является
для себя идеалом. Вот почему она так рельефна и выразительна.
Таким образом, употребление сравнений у Гомера (как, впрочем, у всех
поэтов) ведет не только к пояснению тех или иных предметов при помощи
природы, но и придает этой природе определенный стиль, т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210