Но если бы эти люди всерьез понимали, что такое религия
какого-нибудь Диониса или Деметры, то они понимали бы и то, как всегда была
недостижимо далека от буржуазного индивидуализма вся эта строгая,
непсихологическая классика и как бесконечна близко к нему всегда был именно
эллинизм с своим субъективизмом и "переживаниями". Эллинство - суровая,
аскетическая, даже какая-то жестокая, непосильная для европейского субъекта
культура. А эллинизм гораздо мягче, доступнее, человечнее. С другой стороны,
эллинизм гораздо острее, пестрее, это гораздо более эффективная,
завлекательная, пряная и кричащая культура и тем самым гораздо более
доступная для субъекта, привыкшего жить своими переживаниями. Тут много
грандиозности, движения, внешнего показа, много бароккальных извивных
размахов. И если что в Европе понимали когда-нибудь в эллинстве, то только
через призму эллинизма. В эпоху эллинизма, в связи с восточными завоеваниями
Александра Македонского и других, в Грецию хлынули огромные богатства и
началась эпоха роскоши, период какой-то сладострастной склонности к роскоши,
в которой сочетался субъективизм новой эпохи с выродившимися
объективистическими инстинктами старины. Появился двор, придворная знать с
ее иерархией, этикетом и блеском. Это уже не то время, когда Перикл жил
одинаково с последним гражданином. Цари стали требовать себе божеских
почестей, и отныне античность получает новый (или, вернее, очень старый,
догомеровский, полувосточный, полуэгейский) опыт божественности императора.
Это - тоже продукт перевода объективной социально-политической мощи истории
на язык интимной ощутимости. Вместе с богатствами в Грецию хлынули в
неимоверном количестве рабы, что превратило рабовладение в огромную
финансовую силу, с банками и биржами, со страстно выраженными
"империалистическими" инстинктами. Появилась новая социальная группировка -
интеллигенция, которая с небывалой жаждой свободного, независимого
утонченного знания и весьма изысканных ощущений заявила о своем приоритете
во всех делах культуры и резко выступила против старого
аристократически-крестьянского, а по жизни весьма демократического, наивного
и полудеревенского консерватизма. Эллинистический город - это уже не тот
старый эллинский городишко, возникший без плана, сам собой, с кривыми,
вонючими переулками и с темными, приземистыми избушками. Эллинистические
города возникли по плану, строились обдуманно, целесообразно. Улицы в них
мостились, освещались; заводились бульвары, скверы, строились многоэтажные
здания, роскошные театры. Наконец, в эпоху эллинизма с Востока хлынули
многочисленные культы (Великой Матери, Изиды, Адониса и т.д.), смысл
которых, в конечном счете, заключался именно в субъективировании, в переводе
древней религии на язык интимно-личных ощущений. Как в Европе XV - XVI вв.
возрождение древности было формой отказа от строгого объективизма и
самоуглублением самостоятельного субъекта, так и в эпоху эллинизма
возрождение в Греции восточных культур служило утончению субъекта и
подкреплению его изолированного существования. Достаточно указать хотя бы на
то, как преобразилась элевсинская мифология под влиянием культа Великой
Матери Кибелы. Вместо, чистой скорби матери Деметры о погибшей дочери Коры
мы находим тут целую гамму половых, эротических мотивов. Разгадка
знаменитого синкретизма религий конца античности заключается как раз в этом
субъективистическом имманентизме, которому чем дальше, тем больше
подвергалась старая суровая и холодная эллинская религия, подобно тому как
социально-экономическая разгадка самого этого субъективизма и имманентизма -
в новом этапе рабовладения, в опосредствованном рабовладении.
е)
Теперь самый важный вопрос: что же дала эта
абстрактно-индивидуалистическая эстетика? Чем обогатилась философская
область античности от этого трехвекового вклада? Поскольку период косвенного
рабовладения выдвигал в качестве своего главного экономического орудия
внутренне осложненный субъект, переводивший объективную действительность на
язык своего внутреннего сознания и самочувствия, эллинизм, вообще говоря,
сделал для древних объективное бытие ощутимым, соизмеримым с отдельной
человеческой личностью, имманентным ей. Не будем путаться в трех соснах,
вспоминая о том, что для грека всегда-де его бытие было ощутимо, хотя бы в
той же религии Диониса, да и в еще более ранних религиях. Эллинизм не дал
ощутимости вообще, той общей ощутимости бытия, которая есть и была всегда у
всех людей, живущих среди вещей и других людей. Эллинизм показал, что все
бытие есть не что иное, как данность субъективному самоощущению. Довести
ощутимость бытия не только до личности или до ее разума, но до ее чувства,
до ее внешнечувственных ощущений и в этом именно и находить свою цель - вот
в чем было идеологическое задание эллинистической эпохи, возникшей на базе
нового рабовладельческого этапа. Отсюда ясно, что вклад эллинизма в
общеантичную эстетику чрезвычайно значителен. Ведь только здесь впервые
человек начал жить так, как будто бы он и был единственным и абсолютным
существом в бытии, т.е. так, как будто бы он и есть сам миф, внутренне
ощутимый сам для себя. Тайна этой ощутимости заключается в том, чтобы
человеку самому стать тем, что он ощущает. Пока человек не понял внутренней
жизни вещи и не перевел ее на язык своей интимной ощутимости, до тех пор он
не может стать самою этой вещью, и всякое приближение к ней, всякое слияние
с нею окажется только рассудочным, абстрактным, формальным. Эллинизм есть
стихия субъективистической имманентности, когда все бытие оказывается
внутренне данным ощущением самого обыкновенного, самого маленького и
уединенно существующего человека.
Особенно интересна в этом отношении та философская школа раннего
эллинизма, которая носит название стоической. Стоики характерным образом
объявляли все существующее телом. Этим они в яснейшей форме приобщали себя к
той общетелесной философии, о которой мы говорили в разделе о
рабовладельческой формации эпохи классики. Однако, в отличие от ионийской
натурфилософии и, в частности, от Гераклита (к которому они вообще говоря,
очень близки), стоики пронизывают свой "материализм" очень напряженной и
чрезвычайно прямолинейно проводимой телеологией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
какого-нибудь Диониса или Деметры, то они понимали бы и то, как всегда была
недостижимо далека от буржуазного индивидуализма вся эта строгая,
непсихологическая классика и как бесконечна близко к нему всегда был именно
эллинизм с своим субъективизмом и "переживаниями". Эллинство - суровая,
аскетическая, даже какая-то жестокая, непосильная для европейского субъекта
культура. А эллинизм гораздо мягче, доступнее, человечнее. С другой стороны,
эллинизм гораздо острее, пестрее, это гораздо более эффективная,
завлекательная, пряная и кричащая культура и тем самым гораздо более
доступная для субъекта, привыкшего жить своими переживаниями. Тут много
грандиозности, движения, внешнего показа, много бароккальных извивных
размахов. И если что в Европе понимали когда-нибудь в эллинстве, то только
через призму эллинизма. В эпоху эллинизма, в связи с восточными завоеваниями
Александра Македонского и других, в Грецию хлынули огромные богатства и
началась эпоха роскоши, период какой-то сладострастной склонности к роскоши,
в которой сочетался субъективизм новой эпохи с выродившимися
объективистическими инстинктами старины. Появился двор, придворная знать с
ее иерархией, этикетом и блеском. Это уже не то время, когда Перикл жил
одинаково с последним гражданином. Цари стали требовать себе божеских
почестей, и отныне античность получает новый (или, вернее, очень старый,
догомеровский, полувосточный, полуэгейский) опыт божественности императора.
Это - тоже продукт перевода объективной социально-политической мощи истории
на язык интимной ощутимости. Вместе с богатствами в Грецию хлынули в
неимоверном количестве рабы, что превратило рабовладение в огромную
финансовую силу, с банками и биржами, со страстно выраженными
"империалистическими" инстинктами. Появилась новая социальная группировка -
интеллигенция, которая с небывалой жаждой свободного, независимого
утонченного знания и весьма изысканных ощущений заявила о своем приоритете
во всех делах культуры и резко выступила против старого
аристократически-крестьянского, а по жизни весьма демократического, наивного
и полудеревенского консерватизма. Эллинистический город - это уже не тот
старый эллинский городишко, возникший без плана, сам собой, с кривыми,
вонючими переулками и с темными, приземистыми избушками. Эллинистические
города возникли по плану, строились обдуманно, целесообразно. Улицы в них
мостились, освещались; заводились бульвары, скверы, строились многоэтажные
здания, роскошные театры. Наконец, в эпоху эллинизма с Востока хлынули
многочисленные культы (Великой Матери, Изиды, Адониса и т.д.), смысл
которых, в конечном счете, заключался именно в субъективировании, в переводе
древней религии на язык интимно-личных ощущений. Как в Европе XV - XVI вв.
возрождение древности было формой отказа от строгого объективизма и
самоуглублением самостоятельного субъекта, так и в эпоху эллинизма
возрождение в Греции восточных культур служило утончению субъекта и
подкреплению его изолированного существования. Достаточно указать хотя бы на
то, как преобразилась элевсинская мифология под влиянием культа Великой
Матери Кибелы. Вместо, чистой скорби матери Деметры о погибшей дочери Коры
мы находим тут целую гамму половых, эротических мотивов. Разгадка
знаменитого синкретизма религий конца античности заключается как раз в этом
субъективистическом имманентизме, которому чем дальше, тем больше
подвергалась старая суровая и холодная эллинская религия, подобно тому как
социально-экономическая разгадка самого этого субъективизма и имманентизма -
в новом этапе рабовладения, в опосредствованном рабовладении.
е)
Теперь самый важный вопрос: что же дала эта
абстрактно-индивидуалистическая эстетика? Чем обогатилась философская
область античности от этого трехвекового вклада? Поскольку период косвенного
рабовладения выдвигал в качестве своего главного экономического орудия
внутренне осложненный субъект, переводивший объективную действительность на
язык своего внутреннего сознания и самочувствия, эллинизм, вообще говоря,
сделал для древних объективное бытие ощутимым, соизмеримым с отдельной
человеческой личностью, имманентным ей. Не будем путаться в трех соснах,
вспоминая о том, что для грека всегда-де его бытие было ощутимо, хотя бы в
той же религии Диониса, да и в еще более ранних религиях. Эллинизм не дал
ощутимости вообще, той общей ощутимости бытия, которая есть и была всегда у
всех людей, живущих среди вещей и других людей. Эллинизм показал, что все
бытие есть не что иное, как данность субъективному самоощущению. Довести
ощутимость бытия не только до личности или до ее разума, но до ее чувства,
до ее внешнечувственных ощущений и в этом именно и находить свою цель - вот
в чем было идеологическое задание эллинистической эпохи, возникшей на базе
нового рабовладельческого этапа. Отсюда ясно, что вклад эллинизма в
общеантичную эстетику чрезвычайно значителен. Ведь только здесь впервые
человек начал жить так, как будто бы он и был единственным и абсолютным
существом в бытии, т.е. так, как будто бы он и есть сам миф, внутренне
ощутимый сам для себя. Тайна этой ощутимости заключается в том, чтобы
человеку самому стать тем, что он ощущает. Пока человек не понял внутренней
жизни вещи и не перевел ее на язык своей интимной ощутимости, до тех пор он
не может стать самою этой вещью, и всякое приближение к ней, всякое слияние
с нею окажется только рассудочным, абстрактным, формальным. Эллинизм есть
стихия субъективистической имманентности, когда все бытие оказывается
внутренне данным ощущением самого обыкновенного, самого маленького и
уединенно существующего человека.
Особенно интересна в этом отношении та философская школа раннего
эллинизма, которая носит название стоической. Стоики характерным образом
объявляли все существующее телом. Этим они в яснейшей форме приобщали себя к
той общетелесной философии, о которой мы говорили в разделе о
рабовладельческой формации эпохи классики. Однако, в отличие от ионийской
натурфилософии и, в частности, от Гераклита (к которому они вообще говоря,
очень близки), стоики пронизывают свой "материализм" очень напряженной и
чрезвычайно прямолинейно проводимой телеологией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210