Так, например, досократовская
натурфилософия, эта идеология восходящего рабовладения и рационально
мыслящего индивидуума, резко критикует в мифологии ее антропоморфизм, но
оставляет нетронутым всеобщее одушевление. Получается общеизвестный
досократовский гилозоизм и, стало быть, соответствующая гилозоистическая
эстетика. Не так уж трудно обнаружить мифологию и в учении Платона об идеях,
равно как и в учении Аристотеля о космическом Уме как о "форме форм" и
"перводвигателе", хотя мифология здесь дана не в виде антропоморфных
образов, а в форме философских понятий, т.е. превращена в идеализм. Идеализм
ведь и есть не что иное, как мифология, превращенная в отвлеченное понятие.
Первобытнообщинная формация порождала эстетику в виде мифологии; что же
касается рабовладельческой формации, то как ее искусство, так и ее эстетика
тоже базировались на мифологии, но здесь последняя перерабатывалась (в
соответствии с освобождением индивидуума от общинно-родовых авторитетов и
его прогрессом на путях рабовладения) в отвлеченно-философской и
идейно-художественной форме, что приводило иной раз и к полному отрицанию
самой мифологии в ее наивном виде.
2. Красота в природе
Своеобразными чертами отличается и античное эстетическое отношение к
природе. К этой проблеме, однако, надо подойти очень осторожно, чтобы не
привнести сюда новоевропейских буржуазных представлений.
Казалось бы, что если все в античности представляется по типу живого
человеческого тела, то и вся природа должна предстать здесь живой,
одушевленной и человеческой. Но тут и ждут нас разного рода подводные камни.
Если понять общий пластический принцип как прямое персонифицирование и
метафоризацию природы, то мы жестоко ошибемся. Персонификация и
метафоричность меньше всего характеризуют античное отношение к природе.
Метафора всегда есть продукт личного произвольного фантазирования поэта.
Употребляющий метафору поэт не верит в объективность своей метафоры, она
имеет лишь субъективно-эстетический смысл. Античный же человек, наоборот,
так и думал, что, например, Гелиос-Солнце - лучезарный бог, разъезжающий по
небу на своей огненной колеснице. Это для античного сознания отнюдь не
метафора, не персонификация, а настоящая реальность, существующая без
всякого и до всякого человеческого субъекта. Наоборот, с точки зрения
античного субъекта, если что тут и существует активно и требует своего
признания, то это не сам субъект, а именно вот эта утверждаемая им
мифическая реальность. Последняя властно врывается в его субъективное
сознание и его всецело определяет. Природа в античном сознании именно в силу
того, что она есть нечто субъективно одушевленное, не характеризуется
никакими метафорами и никакого персонифицирования не допускает. Она -
объективно мифична.
Заметим, что о мифичности мы здесь говорим несколько в ином смысле, чем о
той мифологии, о которой речь шла выше и которая является для первобытного
сознания также и эстетикой. Поскольку мы теперь говорим именно о природе, то
нужно иметь в виду именно те демонические силы, из которых состоит сама
природа, а не тех богов, которые вообще являются первопринципами всякого
бытия. В период греческой натурфилософии происходила вообще борьба со всяким
антропоморфизмом. Так что те мифические силы, о которых идет речь,
представляли собою иной раз просто живые и одушевленные стихии природы, в
которых если и была мифология, то отнюдь не антропоморфная.
Но что это значит? Что значит, что природа в античном сознании мифична,
но не метафорична и не персонифицирована?
Здесь открывается конструкция сознания, мало популярная в новое время и
потому мало кому доступная для понимания. Получается, что явления природы
существуют тут, во-первых, вне всякой человеческой субъективно-поэтической
интерпретации, так, как если бы они были таковыми сами по себе, а,
во-вторых, они в то же самое время суть божественные или демонические силы.
Когда Гомер дает свои картины природы, он их дает решительно без всяких
"настроений", или "эмоций", дает их так, как они существуют в своей
объективной структуре. Вода, земля, небо, огонь, дождь, снег, леса и пр. -
все это дано так, что за редким исключением (в поздних слоях эпоса) тут
нельзя уловить ровно никакого "чувства". Говорится, как падают камни с гор,
как бушуют потоки, как горит лес, и в этой объективной картине невозможно
уловить ни малейшей лирики, ни малейшего присутствия какой-нибудь лирической
или намеренно-субъективной идеи.
Правда, мы говорим о том чувстве природы в античности, которое является
для нее центральным, т.е. мы говорим об эпохе классики. В эпоху эллинизма,
да и постепенно в эпоху классического эллинства, назревало иное, уже чисто
субъективное отношение к природе. Но в данном случае мы не занимаемся
деталями; их должна вскрыть конкретная история античной эстетики. Сейчас мы
говорим о классике. А здесь природа предстает как бы совершенно
неодушевленной. И нас охватывает разочарование, когда после роскошного
богатого и разнообразного чувства природы у романтиков, Пушкина, Лермонтова,
Тютчева и др., мы начинаем всматриваться в эти строгие образы, лишенные
всякой эмоциональности, всяких переливов в настроении, в эти суховатые и
максимально сжатые античные образы природы. И однако было бы неверно
ограничиться здесь простой фиксацией неодушевленности. Ведь хотя море и
рисуется тут как именно море, но в сущности своей оно есть Посейдон; зреющая
нива хотя и изображается как таковая, без всяких прикрас и привнесений, но в
сущности своей - это Деметра. Самое главное - это "в сущности". Если грек
рассматривает явления природы в их сущности, то это будут для него боги. Но
когда античный поэт имеет целью дать картину природы, он ведь не
всматривается в самую "сущность" данного природного явления. А это значит,
что ему нет нужды говорить тут о богах. Мифическая природа оказывается
лишенной всякого "одушевления" и предстает перед нами просто в своем
непосредственном явлении. Вот что значит классическое чувство природы.
Интересно рассуждал об отношении древних к природе Шиллер, хотя его
рассуждения в данном случае имеют для нас значение только как попытка
описать предмет фактически, поскольку объяснение этого предмета у Шиллера
или отсутствует, или дается с неприемлемых для нас
отвлеченно-идеалистических позиций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
натурфилософия, эта идеология восходящего рабовладения и рационально
мыслящего индивидуума, резко критикует в мифологии ее антропоморфизм, но
оставляет нетронутым всеобщее одушевление. Получается общеизвестный
досократовский гилозоизм и, стало быть, соответствующая гилозоистическая
эстетика. Не так уж трудно обнаружить мифологию и в учении Платона об идеях,
равно как и в учении Аристотеля о космическом Уме как о "форме форм" и
"перводвигателе", хотя мифология здесь дана не в виде антропоморфных
образов, а в форме философских понятий, т.е. превращена в идеализм. Идеализм
ведь и есть не что иное, как мифология, превращенная в отвлеченное понятие.
Первобытнообщинная формация порождала эстетику в виде мифологии; что же
касается рабовладельческой формации, то как ее искусство, так и ее эстетика
тоже базировались на мифологии, но здесь последняя перерабатывалась (в
соответствии с освобождением индивидуума от общинно-родовых авторитетов и
его прогрессом на путях рабовладения) в отвлеченно-философской и
идейно-художественной форме, что приводило иной раз и к полному отрицанию
самой мифологии в ее наивном виде.
2. Красота в природе
Своеобразными чертами отличается и античное эстетическое отношение к
природе. К этой проблеме, однако, надо подойти очень осторожно, чтобы не
привнести сюда новоевропейских буржуазных представлений.
Казалось бы, что если все в античности представляется по типу живого
человеческого тела, то и вся природа должна предстать здесь живой,
одушевленной и человеческой. Но тут и ждут нас разного рода подводные камни.
Если понять общий пластический принцип как прямое персонифицирование и
метафоризацию природы, то мы жестоко ошибемся. Персонификация и
метафоричность меньше всего характеризуют античное отношение к природе.
Метафора всегда есть продукт личного произвольного фантазирования поэта.
Употребляющий метафору поэт не верит в объективность своей метафоры, она
имеет лишь субъективно-эстетический смысл. Античный же человек, наоборот,
так и думал, что, например, Гелиос-Солнце - лучезарный бог, разъезжающий по
небу на своей огненной колеснице. Это для античного сознания отнюдь не
метафора, не персонификация, а настоящая реальность, существующая без
всякого и до всякого человеческого субъекта. Наоборот, с точки зрения
античного субъекта, если что тут и существует активно и требует своего
признания, то это не сам субъект, а именно вот эта утверждаемая им
мифическая реальность. Последняя властно врывается в его субъективное
сознание и его всецело определяет. Природа в античном сознании именно в силу
того, что она есть нечто субъективно одушевленное, не характеризуется
никакими метафорами и никакого персонифицирования не допускает. Она -
объективно мифична.
Заметим, что о мифичности мы здесь говорим несколько в ином смысле, чем о
той мифологии, о которой речь шла выше и которая является для первобытного
сознания также и эстетикой. Поскольку мы теперь говорим именно о природе, то
нужно иметь в виду именно те демонические силы, из которых состоит сама
природа, а не тех богов, которые вообще являются первопринципами всякого
бытия. В период греческой натурфилософии происходила вообще борьба со всяким
антропоморфизмом. Так что те мифические силы, о которых идет речь,
представляли собою иной раз просто живые и одушевленные стихии природы, в
которых если и была мифология, то отнюдь не антропоморфная.
Но что это значит? Что значит, что природа в античном сознании мифична,
но не метафорична и не персонифицирована?
Здесь открывается конструкция сознания, мало популярная в новое время и
потому мало кому доступная для понимания. Получается, что явления природы
существуют тут, во-первых, вне всякой человеческой субъективно-поэтической
интерпретации, так, как если бы они были таковыми сами по себе, а,
во-вторых, они в то же самое время суть божественные или демонические силы.
Когда Гомер дает свои картины природы, он их дает решительно без всяких
"настроений", или "эмоций", дает их так, как они существуют в своей
объективной структуре. Вода, земля, небо, огонь, дождь, снег, леса и пр. -
все это дано так, что за редким исключением (в поздних слоях эпоса) тут
нельзя уловить ровно никакого "чувства". Говорится, как падают камни с гор,
как бушуют потоки, как горит лес, и в этой объективной картине невозможно
уловить ни малейшей лирики, ни малейшего присутствия какой-нибудь лирической
или намеренно-субъективной идеи.
Правда, мы говорим о том чувстве природы в античности, которое является
для нее центральным, т.е. мы говорим об эпохе классики. В эпоху эллинизма,
да и постепенно в эпоху классического эллинства, назревало иное, уже чисто
субъективное отношение к природе. Но в данном случае мы не занимаемся
деталями; их должна вскрыть конкретная история античной эстетики. Сейчас мы
говорим о классике. А здесь природа предстает как бы совершенно
неодушевленной. И нас охватывает разочарование, когда после роскошного
богатого и разнообразного чувства природы у романтиков, Пушкина, Лермонтова,
Тютчева и др., мы начинаем всматриваться в эти строгие образы, лишенные
всякой эмоциональности, всяких переливов в настроении, в эти суховатые и
максимально сжатые античные образы природы. И однако было бы неверно
ограничиться здесь простой фиксацией неодушевленности. Ведь хотя море и
рисуется тут как именно море, но в сущности своей оно есть Посейдон; зреющая
нива хотя и изображается как таковая, без всяких прикрас и привнесений, но в
сущности своей - это Деметра. Самое главное - это "в сущности". Если грек
рассматривает явления природы в их сущности, то это будут для него боги. Но
когда античный поэт имеет целью дать картину природы, он ведь не
всматривается в самую "сущность" данного природного явления. А это значит,
что ему нет нужды говорить тут о богах. Мифическая природа оказывается
лишенной всякого "одушевления" и предстает перед нами просто в своем
непосредственном явлении. Вот что значит классическое чувство природы.
Интересно рассуждал об отношении древних к природе Шиллер, хотя его
рассуждения в данном случае имеют для нас значение только как попытка
описать предмет фактически, поскольку объяснение этого предмета у Шиллера
или отсутствует, или дается с неприемлемых для нас
отвлеченно-идеалистических позиций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210