ХII 243, змеи на щите Геракла - Scut. 166, море
при Ноте - Arist. Probl. ХХVI 39. Последний текст, впрочем, стоит привести
полностью: "Почему при дуновении Нота море становится темно-синим, а при
Борее - мрачным (dzophzdCs). Потому, что Борей волнует море меньше; а,
будучи все в беспорядочном волнении, оно кажется черным".
О темно-синем у Демокрита рассказываются диковинные вещи. Он состоит у
него из лазоревого и огневидного. Это еще представимо (причем сочетание
лазоревого и огненного указывает, насколько можно тут представить, на
некоторую лиловость указанного "темно-синего"). Но дальше Демокрит мыслит
свой "темно-синий" цвет состоящим из атомов круглых и "похожих" на иголку,
"чтобы черному [тут] было присуще сияние".
Это рассуждение заставляет прямо развести руками. Что это значит? Не
может же того быть, чтобы это ровно ничего не значило. Прежде всего, откуда
тут "черное"? Это, вероятно, не "черное", а опять-таки некое "темное". Затем
это "черное", или "темное", появляется здесь, может быть, из "лазоревого",
которое, по Демокриту, "состоит" "из сильно-черного и желто-зеленого".
"Темное" в демокритовом "темно-синем" должно издавать "сияние". Может быть,
тут имеется в виду "черное", или "темное", с некоторым отливом наподобие
окраски некоторых жуков. Тогда "огневидность" указывает, может быть, просто
на "блеск", "сияние". Все это допустимо.
Но зачем понадобились тут "иголки"? Ответить на этот вопрос
затруднительно, потому что мы, вероятно, не знаем какой-то существенной
греческой интуиции. Может быть, здесь просто имеется в виду общее
атомистическое учение об огне, состоящем из тонких атомов. Нам известно,
что, например, "пирамидальность" огня Демокрит объясняет тем, что края
пламени охлаждаются, само оно сжимается и конец его заостряется (А 73).
Далее, огонь и вообще состоит, по Демокриту, "из тонких частей" (А 101), "из
более острых, более тонких и занимающих более сходственное положение
первотелец", чем и объясняется "блеск" и "светлость" (Simpl. Phys. 36,1).
Если так, то вопрос об игольчатости темно-синего разрешался бы просто. Но
так ли это, решить трудно. Во всяком случае ясно, что тут какая-то вполне
определенная осязаемо-телесная аналогия.
е)
Наконец, только при помощи чисто телесного аналогизирования можно было бы
понять то, что Демокрит называет "ореховым" цветом. Если этот "ореховый
цвет" состоит из "желто-зеленого" и чего-то вроде "темно-синего", то здесь,
по-видимому, имеется в виду орех еще на ветке, т.е. коричневато-зеленоватого
цвета. С прибавлением к нему "желто-зеленого" и "белого" Демокрит получает
цвет пламени, т.е., мы бы сказали, желтовато-блестящий. Телесные аналогии
тут - основа всего.
ж)
Из того же самого телесного, вещевого и осязательного абсолютизма
вытекает у Демокрита (и вообще в античном цветоведении) еще одна
фундаментальная особенность, без учета которой невозможно разобраться в этом
хаосе и произволе случайных аналогий.
Дело в том, что мы в настоящее время четко различаем в цвете его
существенное качество и его внешнюю освещенность. О цвете в его существенном
качестве тоже можно сказать, насколько он светлее или темнее. Синий светлее
фиолетового, голубой светлее синего, зеленый светлее голубого, желтый
светлее зеленого. По светлоте цвета можно было бы распределить так: желтый,
теплый зеленый, зеленый, оранжевый, холодный зеленый, голубой, красный,
синий, фиолетовый. Но это не тот "свет", который может освещать уже готовый
цвет, цвет как бы извне. Можно взять любой цвет и путем такого внешнего
примешивания светлоты или темноты превратить его в самый настоящий белый или
самый настоящий черный цвет. Первая, так сказать, внутренняя светлота
конструирует самый цвет. Можно взять чистый, ахроматический световой луч,
пропустить его через ту или иную темную, но прозрачную среду, и мы получим
все хроматические цвета в зависимости от того направления, в котором мы
будем наблюдать прохождение этого луча. Так, наблюдая его со стороны данной
среды, когда он как бы идет на нас, мы получаем красный цвет; наблюдая его в
направлении его распространения по данной среде, мы видим его голубым;
равновесие обоих направлений создает зеленый цвет и т.д. Все это - судьба
света внутри самого цвета. И совсем другое - внешняя освещенность цвета,
которая предполагает, что цвет уже сформирован и существует как таковой. Вот
этих двух методов конструирования цвета античность и не различает. И это
очень понятно. Ведь такое различение предполагает непосредственное
всматривание в цвета как в таковые, независимо ни от каких вещественных
аналогий. Но античный человек, и в частности Демокрит, не столько
всматривается в цвета, сколько осязает их руками. А для осязания совершенно
безразлично, внутренняя или внешняя структура цвета имеется в виду. Для
осязания вообще нет ничего внутреннего или, вернее, нет самой антитезы
внутреннего и внешнего. Поэтому, когда античные цветоведы (Платон,
псевдо-Аристотель) говорят, что такой-то цвет "состоит" из таких-то, - они
не различают, идет ли речь о внутреннем (и существенном) "составлении" или о
внешнем (о внешней освещенности).
з)
Так, например, "золотистый" цвет Демокрит "составляет" из белого и
красного. Ясно, что "белое" в данном случае есть не что иное, как внешний
придаток, а не внутренний принцип золотистости. Сам Демокрит подчеркивает
здесь, что "белое" нужно ему тут для "блеска". Значит, существенна для
золотистого цвета именно краснота, и больше ничего. "Белое" же здесь внешне
освещает и создает блеск уже готового красного цвета. Наоборот, когда
говорится, что "лазоревый" цвет "состоит" из сильно-черного и
желто-зеленого, то участие темноты здесь едва ли чисто внешне. Как бы мы ни
затемняли освещение желто-зеленого пятна, оно никогда не станет лазоревым.
Другое дело, если мы будем убавлять внутреннюю светлоту желто-зеленого.
Убавление светлоты в этом смысле, прежде всего, приведет к уничтожению
желтизны, и весь цвет станет от этого гораздо зеленее. А затем мы можем так
или иначе поступать и с зеленым, вводя в него то или иное направление
светового луча и ту или иную его интенсивность. Получение этим путем
лазоревого из зеленого во всяком случае мыслимо, стоит только отказаться от
равновесия света и тьмы в зеленом и начать фиксировать световой луч в
направлении его распространения по темному пространству. Мы тут получим
бесконечное количество голубых и синих тонов, среди которых (может быть, с
известными примесями) найдем и лазоревое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
при Ноте - Arist. Probl. ХХVI 39. Последний текст, впрочем, стоит привести
полностью: "Почему при дуновении Нота море становится темно-синим, а при
Борее - мрачным (dzophzdCs). Потому, что Борей волнует море меньше; а,
будучи все в беспорядочном волнении, оно кажется черным".
О темно-синем у Демокрита рассказываются диковинные вещи. Он состоит у
него из лазоревого и огневидного. Это еще представимо (причем сочетание
лазоревого и огненного указывает, насколько можно тут представить, на
некоторую лиловость указанного "темно-синего"). Но дальше Демокрит мыслит
свой "темно-синий" цвет состоящим из атомов круглых и "похожих" на иголку,
"чтобы черному [тут] было присуще сияние".
Это рассуждение заставляет прямо развести руками. Что это значит? Не
может же того быть, чтобы это ровно ничего не значило. Прежде всего, откуда
тут "черное"? Это, вероятно, не "черное", а опять-таки некое "темное". Затем
это "черное", или "темное", появляется здесь, может быть, из "лазоревого",
которое, по Демокриту, "состоит" "из сильно-черного и желто-зеленого".
"Темное" в демокритовом "темно-синем" должно издавать "сияние". Может быть,
тут имеется в виду "черное", или "темное", с некоторым отливом наподобие
окраски некоторых жуков. Тогда "огневидность" указывает, может быть, просто
на "блеск", "сияние". Все это допустимо.
Но зачем понадобились тут "иголки"? Ответить на этот вопрос
затруднительно, потому что мы, вероятно, не знаем какой-то существенной
греческой интуиции. Может быть, здесь просто имеется в виду общее
атомистическое учение об огне, состоящем из тонких атомов. Нам известно,
что, например, "пирамидальность" огня Демокрит объясняет тем, что края
пламени охлаждаются, само оно сжимается и конец его заостряется (А 73).
Далее, огонь и вообще состоит, по Демокриту, "из тонких частей" (А 101), "из
более острых, более тонких и занимающих более сходственное положение
первотелец", чем и объясняется "блеск" и "светлость" (Simpl. Phys. 36,1).
Если так, то вопрос об игольчатости темно-синего разрешался бы просто. Но
так ли это, решить трудно. Во всяком случае ясно, что тут какая-то вполне
определенная осязаемо-телесная аналогия.
е)
Наконец, только при помощи чисто телесного аналогизирования можно было бы
понять то, что Демокрит называет "ореховым" цветом. Если этот "ореховый
цвет" состоит из "желто-зеленого" и чего-то вроде "темно-синего", то здесь,
по-видимому, имеется в виду орех еще на ветке, т.е. коричневато-зеленоватого
цвета. С прибавлением к нему "желто-зеленого" и "белого" Демокрит получает
цвет пламени, т.е., мы бы сказали, желтовато-блестящий. Телесные аналогии
тут - основа всего.
ж)
Из того же самого телесного, вещевого и осязательного абсолютизма
вытекает у Демокрита (и вообще в античном цветоведении) еще одна
фундаментальная особенность, без учета которой невозможно разобраться в этом
хаосе и произволе случайных аналогий.
Дело в том, что мы в настоящее время четко различаем в цвете его
существенное качество и его внешнюю освещенность. О цвете в его существенном
качестве тоже можно сказать, насколько он светлее или темнее. Синий светлее
фиолетового, голубой светлее синего, зеленый светлее голубого, желтый
светлее зеленого. По светлоте цвета можно было бы распределить так: желтый,
теплый зеленый, зеленый, оранжевый, холодный зеленый, голубой, красный,
синий, фиолетовый. Но это не тот "свет", который может освещать уже готовый
цвет, цвет как бы извне. Можно взять любой цвет и путем такого внешнего
примешивания светлоты или темноты превратить его в самый настоящий белый или
самый настоящий черный цвет. Первая, так сказать, внутренняя светлота
конструирует самый цвет. Можно взять чистый, ахроматический световой луч,
пропустить его через ту или иную темную, но прозрачную среду, и мы получим
все хроматические цвета в зависимости от того направления, в котором мы
будем наблюдать прохождение этого луча. Так, наблюдая его со стороны данной
среды, когда он как бы идет на нас, мы получаем красный цвет; наблюдая его в
направлении его распространения по данной среде, мы видим его голубым;
равновесие обоих направлений создает зеленый цвет и т.д. Все это - судьба
света внутри самого цвета. И совсем другое - внешняя освещенность цвета,
которая предполагает, что цвет уже сформирован и существует как таковой. Вот
этих двух методов конструирования цвета античность и не различает. И это
очень понятно. Ведь такое различение предполагает непосредственное
всматривание в цвета как в таковые, независимо ни от каких вещественных
аналогий. Но античный человек, и в частности Демокрит, не столько
всматривается в цвета, сколько осязает их руками. А для осязания совершенно
безразлично, внутренняя или внешняя структура цвета имеется в виду. Для
осязания вообще нет ничего внутреннего или, вернее, нет самой антитезы
внутреннего и внешнего. Поэтому, когда античные цветоведы (Платон,
псевдо-Аристотель) говорят, что такой-то цвет "состоит" из таких-то, - они
не различают, идет ли речь о внутреннем (и существенном) "составлении" или о
внешнем (о внешней освещенности).
з)
Так, например, "золотистый" цвет Демокрит "составляет" из белого и
красного. Ясно, что "белое" в данном случае есть не что иное, как внешний
придаток, а не внутренний принцип золотистости. Сам Демокрит подчеркивает
здесь, что "белое" нужно ему тут для "блеска". Значит, существенна для
золотистого цвета именно краснота, и больше ничего. "Белое" же здесь внешне
освещает и создает блеск уже готового красного цвета. Наоборот, когда
говорится, что "лазоревый" цвет "состоит" из сильно-черного и
желто-зеленого, то участие темноты здесь едва ли чисто внешне. Как бы мы ни
затемняли освещение желто-зеленого пятна, оно никогда не станет лазоревым.
Другое дело, если мы будем убавлять внутреннюю светлоту желто-зеленого.
Убавление светлоты в этом смысле, прежде всего, приведет к уничтожению
желтизны, и весь цвет станет от этого гораздо зеленее. А затем мы можем так
или иначе поступать и с зеленым, вводя в него то или иное направление
светового луча и ту или иную его интенсивность. Получение этим путем
лазоревого из зеленого во всяком случае мыслимо, стоит только отказаться от
равновесия света и тьмы в зеленом и начать фиксировать световой луч в
направлении его распространения по темному пространству. Мы тут получим
бесконечное количество голубых и синих тонов, среди которых (может быть, с
известными примесями) найдем и лазоревое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210