От этой числовой гармонии или вообще
от этой телесной симметрии античная эстетическая мысль никуда не уходит,
хотя она и понимает ее в каждый свой отдельный период по-разному. И потому,
как бы разно ни трактовалась эта гармония и симметрия, она здесь всегда
несет на себе печать своего рабовладельческого происхождения.
Таким образом, если вернуться к восходящему рабовладению и классике, то
миф здесь критикуется в своем антропоморфизме, но он все еще остается в
своем одушевлении, хотя и в гораздо более абстрактной форме, которая
формулируется здесь как число, мера, ритм и гармония. Этому предшествовало
появление на исторической сцене человеческого индивидуума, отстранившего от
себя первобытнообщинные отношения и строящего свою жизнь на основе новых,
уже производственно-технических взаимоотношений людей. Это последнее
обстоятельство делает нового человека пока еще довольно абстрактным,
поскольку он существует здесь лишь в своей общности с такими же другими
индивидуумами, входящими в рабовладельческий коллектив. Эта личность еще не
уходит в свое самоуглубление и не изолируется от других личностей и от
рабовладельческого коллектива в целом. Это делает стиль классического
искусства высокоидейным, обобщенно-принципиальным, монументальным,
целомудренным, антипсихологистическим и абстрактно-всеобщим. Пластика здесь,
таким образом, является с внешней стороны одушевленным телом, в котором все
стихии расчислены, уравновешены и ритмически гармонизованы сами собой, а с
внутренней стороны той величавой героической и абстрактно-всеобщей
личностью, которую выдвинул юный рабовладельческий полис, еще незнакомый с
психологизмом и субъективизмом.
В результате развития производительных сил гибнет ранняя ступень
рабовладельческой формации - суровая, строгая, героическая здоровая и
простая классика. Греция переходит к эллинизму, т.е. к косвенному
рабовладению, к частичному освобождению личности и личной инициативы. Это
ведет к самоуглублению личности, к ее изоляции, к ее внутренней
самостоятельности. Формально все это являлось еще более глубоким отходом от
мифа. Три философские школы раннего эллинизма - стоицизм, эпикурейство и
скептицизм - являются наиболее вольнодумными во всей греческой философии.
Это, однако, только ранний эллинизм (IV - V вв. до н.э.). Что же касается
позднего эллинизма (I - V вв. н.э.), то здесь все полученные до сих пор
средства культуры и цивилизации употребляются на восстановление именно
старинной, архаической мифологии.
Число, мера, ритм и гармония в эстетике эпохи классического рабовладения
были картиной объективного миропорядка, отвлеченной и абстрактно-всеобщей
схемой материального космического бытия. В эпоху раннего эллинизма эти
формальные схемы превратились в методы внутреннего устроения и самоизучения
человека. И стоики, и эпикурейцы, и скептики одинаково ратуют за внутреннюю
уравновешенность, непоколебимость и гармонический покой человеческого
субъекта. В позднем эллинизме эти формальные схемы перестают быть схемами
только объективно-космического бытия, или, напротив, только схемами
субъективно-человеческой жизни. Они теперь оформляют собою то, что является
одновременно и объективным космосом и субъективным духом, т.е. то, что
является мифом. В эпоху классики число и гармония объективно-материальны и
интуитивны; в эпоху раннего эллинизма они становятся
субъективно-человеческими и рефлективными; в эпоху позднего эллинизма они -
мифологичны и спекулятивны.
Однако при всех исторических превращениях античная эстетика числа и
гармонии, зародившаяся на почве общинно-родовой формации и, следовательно,
мифологии и взлелеянная восходящей рабовладельческой формацией, остается тем
же основным, внутренним и наиболее центральным явлением античной
эстетической мысли. Античная эстетика прошла очень длинную и очень сложную
историю. Но объективно-материальный, вещественный и формально-организующий,
т.е. гармонически-числовой ее характер оставался всегда более или менее на
первом плане.
в)
Обозревая тысячелетнюю историю рабства в древнем мире, следует обратить
внимание на два огромных исторических факта, которые часто упускаются из
вида. Это - великое прогрессивное значение рабства и огромность той мировой
исторической катастрофы, которая привела античный мир к средневековью.
Относительно первого факта лучше всего сказано у Энгельса: "Насилие
вместо того, чтобы господствовать над экономическим положением, служило
хозяйственным целям. Рабство было найдено. Оно скоро сделалось
господствующей формой производства у всех народов, переросших старый
общинный быт, и послужило в заключение главной причиной их распадения.
Только рабство создало возможность более широкого разделения труда между
земледелием и промышленностью и, благодаря ему, расцвета древнегреческого
мира. Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и
науки, без рабства не было бы и Рима. А без основания, заложенного Грецией и
Римом, не было бы также и современной Европы. Мы не должны забывать, что все
наше экономическое, политическое и умственное развитие вытекало из такого
предварительного состояния, при котором рабство было настолько же
необходимо, как и общепризнано. В этом смысле мы имеем право сказать, что
без античного рабства не было бы и современного социализма.
Нет ничего легче, как разражаться целым потоком общих фраз по поводу
рабства и т.п., изливая свой высоконравственный гнев на такие позорные
явления. К сожалению, это негодование выражает лишь то, что известно
всякому, а именно, что эти античные учреждения не соответствуют больше нашим
современным условиям и нашим чувствам, определяемым этими условиями. Но при
этом мы ровным счетом ничего не узнаем относительно того, как возникли эти
порядки, почему они существовали и какую роль они играли в истории. И, раз
мы уже заговорили об этом, то должны сказать, каким бы противоречием и
ересью это ни казалось, что введение рабства при тогдашних условиях было
большим шагом вперед. Ведь нельзя отрицать того факта, что человек, бывший
сначала зверем, нуждался для своего развития в варварских, почти зверских
средствах, чтобы вырваться из варварского состояния. Древние общины там, где
они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой
грубой государственной формы восточного деспотизма, от Индии до России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
от этой телесной симметрии античная эстетическая мысль никуда не уходит,
хотя она и понимает ее в каждый свой отдельный период по-разному. И потому,
как бы разно ни трактовалась эта гармония и симметрия, она здесь всегда
несет на себе печать своего рабовладельческого происхождения.
Таким образом, если вернуться к восходящему рабовладению и классике, то
миф здесь критикуется в своем антропоморфизме, но он все еще остается в
своем одушевлении, хотя и в гораздо более абстрактной форме, которая
формулируется здесь как число, мера, ритм и гармония. Этому предшествовало
появление на исторической сцене человеческого индивидуума, отстранившего от
себя первобытнообщинные отношения и строящего свою жизнь на основе новых,
уже производственно-технических взаимоотношений людей. Это последнее
обстоятельство делает нового человека пока еще довольно абстрактным,
поскольку он существует здесь лишь в своей общности с такими же другими
индивидуумами, входящими в рабовладельческий коллектив. Эта личность еще не
уходит в свое самоуглубление и не изолируется от других личностей и от
рабовладельческого коллектива в целом. Это делает стиль классического
искусства высокоидейным, обобщенно-принципиальным, монументальным,
целомудренным, антипсихологистическим и абстрактно-всеобщим. Пластика здесь,
таким образом, является с внешней стороны одушевленным телом, в котором все
стихии расчислены, уравновешены и ритмически гармонизованы сами собой, а с
внутренней стороны той величавой героической и абстрактно-всеобщей
личностью, которую выдвинул юный рабовладельческий полис, еще незнакомый с
психологизмом и субъективизмом.
В результате развития производительных сил гибнет ранняя ступень
рабовладельческой формации - суровая, строгая, героическая здоровая и
простая классика. Греция переходит к эллинизму, т.е. к косвенному
рабовладению, к частичному освобождению личности и личной инициативы. Это
ведет к самоуглублению личности, к ее изоляции, к ее внутренней
самостоятельности. Формально все это являлось еще более глубоким отходом от
мифа. Три философские школы раннего эллинизма - стоицизм, эпикурейство и
скептицизм - являются наиболее вольнодумными во всей греческой философии.
Это, однако, только ранний эллинизм (IV - V вв. до н.э.). Что же касается
позднего эллинизма (I - V вв. н.э.), то здесь все полученные до сих пор
средства культуры и цивилизации употребляются на восстановление именно
старинной, архаической мифологии.
Число, мера, ритм и гармония в эстетике эпохи классического рабовладения
были картиной объективного миропорядка, отвлеченной и абстрактно-всеобщей
схемой материального космического бытия. В эпоху раннего эллинизма эти
формальные схемы превратились в методы внутреннего устроения и самоизучения
человека. И стоики, и эпикурейцы, и скептики одинаково ратуют за внутреннюю
уравновешенность, непоколебимость и гармонический покой человеческого
субъекта. В позднем эллинизме эти формальные схемы перестают быть схемами
только объективно-космического бытия, или, напротив, только схемами
субъективно-человеческой жизни. Они теперь оформляют собою то, что является
одновременно и объективным космосом и субъективным духом, т.е. то, что
является мифом. В эпоху классики число и гармония объективно-материальны и
интуитивны; в эпоху раннего эллинизма они становятся
субъективно-человеческими и рефлективными; в эпоху позднего эллинизма они -
мифологичны и спекулятивны.
Однако при всех исторических превращениях античная эстетика числа и
гармонии, зародившаяся на почве общинно-родовой формации и, следовательно,
мифологии и взлелеянная восходящей рабовладельческой формацией, остается тем
же основным, внутренним и наиболее центральным явлением античной
эстетической мысли. Античная эстетика прошла очень длинную и очень сложную
историю. Но объективно-материальный, вещественный и формально-организующий,
т.е. гармонически-числовой ее характер оставался всегда более или менее на
первом плане.
в)
Обозревая тысячелетнюю историю рабства в древнем мире, следует обратить
внимание на два огромных исторических факта, которые часто упускаются из
вида. Это - великое прогрессивное значение рабства и огромность той мировой
исторической катастрофы, которая привела античный мир к средневековью.
Относительно первого факта лучше всего сказано у Энгельса: "Насилие
вместо того, чтобы господствовать над экономическим положением, служило
хозяйственным целям. Рабство было найдено. Оно скоро сделалось
господствующей формой производства у всех народов, переросших старый
общинный быт, и послужило в заключение главной причиной их распадения.
Только рабство создало возможность более широкого разделения труда между
земледелием и промышленностью и, благодаря ему, расцвета древнегреческого
мира. Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и
науки, без рабства не было бы и Рима. А без основания, заложенного Грецией и
Римом, не было бы также и современной Европы. Мы не должны забывать, что все
наше экономическое, политическое и умственное развитие вытекало из такого
предварительного состояния, при котором рабство было настолько же
необходимо, как и общепризнано. В этом смысле мы имеем право сказать, что
без античного рабства не было бы и современного социализма.
Нет ничего легче, как разражаться целым потоком общих фраз по поводу
рабства и т.п., изливая свой высоконравственный гнев на такие позорные
явления. К сожалению, это негодование выражает лишь то, что известно
всякому, а именно, что эти античные учреждения не соответствуют больше нашим
современным условиям и нашим чувствам, определяемым этими условиями. Но при
этом мы ровным счетом ничего не узнаем относительно того, как возникли эти
порядки, почему они существовали и какую роль они играли в истории. И, раз
мы уже заговорили об этом, то должны сказать, каким бы противоречием и
ересью это ни казалось, что введение рабства при тогдашних условиях было
большим шагом вперед. Ведь нельзя отрицать того факта, что человек, бывший
сначала зверем, нуждался для своего развития в варварских, почти зверских
средствах, чтобы вырваться из варварского состояния. Древние общины там, где
они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой
грубой государственной формы восточного деспотизма, от Индии до России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210