д. Таким образом, античный вещевизм и телесность и
здесь проявляется в полной мере. Меняется только содержание этого вещевизма.
Но будет ли искусство толковаться магически, будет ли оно восхваляться за
близость к подлиннику, - все это одинаково далеко от понимания искусства как
именно искусства. И там и здесь оно на службе у вещей. Поэтому, вообще
говоря, подлинное античное искусствоведение есть астрономия или ее часть (в
противоположность новоевропейскому романтизму, где, наоборот, астрономия,
как, например, у Шеллинга, оказывалась частью эстетики). Эстетика тут, в
основе, есть мифология, а искусствоведение - астрономия.
Таково античное понятие искусства.
б)
Отсюда понятно и учение античных философов и эстетиков о структуре
искусства.
По поводу логической структуры необходимо сказать, что в то время, как в
отношении искусства она почти совсем отсутствует, у большинства античных
мыслителей существует подробнейшая и богатейшая диалектика космоса. На долю
же искусства как такового остается чисто формальная и техническая структура.
Формализм и техницизм, а не логика и диалектика - вот что характерно для
античных теорий искусства. Казалось бы, не может и в голову прийти, что тут
дело в пластическом принципе. Но будем рассуждать так. Ценится прежде всего
живое тело, значит, тело космоса и вообще всего реального, поэтому на первом
плане - логика тела, диалектика космоса. Но возникает вопрос об искусстве
как творчестве. Поскольку искусство создает вещи, оно или мыслится как
ремесло (по-гречески ремесло и искусство неразличимы даже терминологически),
или оценивается весьма низко. И в том, и в другом случае единственной
структурой искусства оказывается формалистически-техническое строение.
Преобладание пластической телесности накладывает ряд неизгладимых
особенностей и на саму античную диалектику. Например, в отличие от немецкой
диалектики здесь нет развитых понятий символа и личности, поскольку эти
понятия не суть пластические; эта диалектика совершенно статична и
антиисторична, так что даже социология является, например у Платона, частью
астрономии, "идея" тут не есть личностная и духовно-индивидуальная
категория, как у немецких идеалистов, а только тип, понятие, внешняя модель
и образец; место фантазии занимают здесь (в связи с телесным онтологизмом
эпохи) эманации из первоединой основы бытия (т.е. "фантазирует" здесь само
бытие), а творчество сводится на мимезис, "подражание" (это основная теория
всех античных эстетиков).
В результате всего этого в античной эстетике искусство совершенно не
проанализировано как логическая категория, т.е. по своему смысловому
содержанию. Логический анализ самого понятия искусства приходится находить
здесь с большим трудом, выискивая, сопоставляя и анализируя отдельные
высказывания, часто совершенно случайные. Теория искусства в смысле вскрытия
прежде всего самого понятия искусства и описания его видов и типов заменена
формализмом и техницизмом в анализе произведений искусства. Таковы
поэтические анализы Аристотеля, Лонгина, Горация, Квинтилиана; такова вся
греческая теория музыки - Аристоксена, Эвклида, Птолемея, Боэция и др.;
такова архитектурная система Витрувия.
в)
Субъективная структура искусства в античных эстетических учениях не
только не содержит в себе проанализированного эстетического чувства, но в
античной психологии отсутствует даже самый термин "чувство". "Катарсис", или
"очищение", о котором учит античная эстетика, отнюдь не есть нечто только
эстетическое; он относится и к морали и к интеллекту, а вернее, к человеку в
целом, поскольку пластика вообще сопротивляется внутреннему самоуглублению,
тяготеющему больше к музыке, чем к каким-нибудь другим искусствам. Таков
смысл древнейшего свидетельства (Гесиод, Теог. 98) о том, как голос певица
утоляет печаль "растерзанного сердца", и рассуждения Пиндара в смягчении
небесными звуками кифары, пламенных молний Зевса, так что грозному орлу на
его скиптре только и остается, что засыпать, а богу войны Аресу -
отбрасывать в сторону свое боевое копье (начало 1 Пиф. оды).
Искусство в понимании решительно всех эстетиков древности всегда
гетерономно и утилитарно. Музыка для души, по основному учению античности,
есть то же, что гимнастика для тела. Сократ и Платон относятся к искусству
вполне "утилитарно" и открыто предпочитают ему, как более или менее пустому
занятию плотничье, столярное, сапожное и прочее ремесло. Да и то, если иметь
в виду прекрасное как продукт этого ремесла, то у Сократа, говорит Ксенофонт
(Memor. VI 13, 1), для рассмотрения этого "оставалось слишком мало времени".
Отсюда внутренняя пассивность искусства, как его понимает античное
пластическое сознание. Оно прямо вложено богами; и это не метафора (как,
например, обращение к музам у новых поэтов), а подлинное убеждение. Не
только Гомер и Гесиод не могут шагу ступить без Аполлона и муз, таковы же и
все греческие поэты. И, подобно Пиндару, каждый из них с полным правом может
назвать себя "пророком муз", так что уже не он поет, а сама муза, он же
только оформляет это пение хорами и лирой (Nem. III 10). Внутренняя живость
и субъективное искание все нового и нового, неугомонная жажда новизны,
характеризующая западных художников и философов, - все это чуждо античному
духу. Пластика ведь, как духовный стиль, требует спокойствия, устойчивости,
беспорывности. Платон восторгается абсолютной регламентацией каждого
художественного приема у египтян и со вздохом зависти констатирует, что у
них вот уже 10 000 лет произведения живописи и ваяния совершенно не меняются
в своем художественном стиле (Plat. Legg. II 656 de).
Почти все античные эстеты учат об искусстве как о подражании, что легко
противопоставить опять-таки западным учениям об активной продуктивности
творческой фантазии. Слова Сократа (Xen. Memor, I 4, 3 - 4) о том, что
искусство подражает природе, но что оно гораздо ниже ее, так как не может
выразить ее жизни и движения, могут служить эпиграфом ко всей античной
эстетике.
Интуитивная опора искусства на мимезис материальным телам без углубления
в человеческую психологию делает античное искусство несколько
интеллектуалистичным. Произведение искусства здесь, по крайней мере в эпоху
расцвета, не психологично, и художник здесь не биографичен. Искусство есть
форма самого бытия, и эстетическое чувство тут всегда полновесное жизненное
чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
здесь проявляется в полной мере. Меняется только содержание этого вещевизма.
Но будет ли искусство толковаться магически, будет ли оно восхваляться за
близость к подлиннику, - все это одинаково далеко от понимания искусства как
именно искусства. И там и здесь оно на службе у вещей. Поэтому, вообще
говоря, подлинное античное искусствоведение есть астрономия или ее часть (в
противоположность новоевропейскому романтизму, где, наоборот, астрономия,
как, например, у Шеллинга, оказывалась частью эстетики). Эстетика тут, в
основе, есть мифология, а искусствоведение - астрономия.
Таково античное понятие искусства.
б)
Отсюда понятно и учение античных философов и эстетиков о структуре
искусства.
По поводу логической структуры необходимо сказать, что в то время, как в
отношении искусства она почти совсем отсутствует, у большинства античных
мыслителей существует подробнейшая и богатейшая диалектика космоса. На долю
же искусства как такового остается чисто формальная и техническая структура.
Формализм и техницизм, а не логика и диалектика - вот что характерно для
античных теорий искусства. Казалось бы, не может и в голову прийти, что тут
дело в пластическом принципе. Но будем рассуждать так. Ценится прежде всего
живое тело, значит, тело космоса и вообще всего реального, поэтому на первом
плане - логика тела, диалектика космоса. Но возникает вопрос об искусстве
как творчестве. Поскольку искусство создает вещи, оно или мыслится как
ремесло (по-гречески ремесло и искусство неразличимы даже терминологически),
или оценивается весьма низко. И в том, и в другом случае единственной
структурой искусства оказывается формалистически-техническое строение.
Преобладание пластической телесности накладывает ряд неизгладимых
особенностей и на саму античную диалектику. Например, в отличие от немецкой
диалектики здесь нет развитых понятий символа и личности, поскольку эти
понятия не суть пластические; эта диалектика совершенно статична и
антиисторична, так что даже социология является, например у Платона, частью
астрономии, "идея" тут не есть личностная и духовно-индивидуальная
категория, как у немецких идеалистов, а только тип, понятие, внешняя модель
и образец; место фантазии занимают здесь (в связи с телесным онтологизмом
эпохи) эманации из первоединой основы бытия (т.е. "фантазирует" здесь само
бытие), а творчество сводится на мимезис, "подражание" (это основная теория
всех античных эстетиков).
В результате всего этого в античной эстетике искусство совершенно не
проанализировано как логическая категория, т.е. по своему смысловому
содержанию. Логический анализ самого понятия искусства приходится находить
здесь с большим трудом, выискивая, сопоставляя и анализируя отдельные
высказывания, часто совершенно случайные. Теория искусства в смысле вскрытия
прежде всего самого понятия искусства и описания его видов и типов заменена
формализмом и техницизмом в анализе произведений искусства. Таковы
поэтические анализы Аристотеля, Лонгина, Горация, Квинтилиана; такова вся
греческая теория музыки - Аристоксена, Эвклида, Птолемея, Боэция и др.;
такова архитектурная система Витрувия.
в)
Субъективная структура искусства в античных эстетических учениях не
только не содержит в себе проанализированного эстетического чувства, но в
античной психологии отсутствует даже самый термин "чувство". "Катарсис", или
"очищение", о котором учит античная эстетика, отнюдь не есть нечто только
эстетическое; он относится и к морали и к интеллекту, а вернее, к человеку в
целом, поскольку пластика вообще сопротивляется внутреннему самоуглублению,
тяготеющему больше к музыке, чем к каким-нибудь другим искусствам. Таков
смысл древнейшего свидетельства (Гесиод, Теог. 98) о том, как голос певица
утоляет печаль "растерзанного сердца", и рассуждения Пиндара в смягчении
небесными звуками кифары, пламенных молний Зевса, так что грозному орлу на
его скиптре только и остается, что засыпать, а богу войны Аресу -
отбрасывать в сторону свое боевое копье (начало 1 Пиф. оды).
Искусство в понимании решительно всех эстетиков древности всегда
гетерономно и утилитарно. Музыка для души, по основному учению античности,
есть то же, что гимнастика для тела. Сократ и Платон относятся к искусству
вполне "утилитарно" и открыто предпочитают ему, как более или менее пустому
занятию плотничье, столярное, сапожное и прочее ремесло. Да и то, если иметь
в виду прекрасное как продукт этого ремесла, то у Сократа, говорит Ксенофонт
(Memor. VI 13, 1), для рассмотрения этого "оставалось слишком мало времени".
Отсюда внутренняя пассивность искусства, как его понимает античное
пластическое сознание. Оно прямо вложено богами; и это не метафора (как,
например, обращение к музам у новых поэтов), а подлинное убеждение. Не
только Гомер и Гесиод не могут шагу ступить без Аполлона и муз, таковы же и
все греческие поэты. И, подобно Пиндару, каждый из них с полным правом может
назвать себя "пророком муз", так что уже не он поет, а сама муза, он же
только оформляет это пение хорами и лирой (Nem. III 10). Внутренняя живость
и субъективное искание все нового и нового, неугомонная жажда новизны,
характеризующая западных художников и философов, - все это чуждо античному
духу. Пластика ведь, как духовный стиль, требует спокойствия, устойчивости,
беспорывности. Платон восторгается абсолютной регламентацией каждого
художественного приема у египтян и со вздохом зависти констатирует, что у
них вот уже 10 000 лет произведения живописи и ваяния совершенно не меняются
в своем художественном стиле (Plat. Legg. II 656 de).
Почти все античные эстеты учат об искусстве как о подражании, что легко
противопоставить опять-таки западным учениям об активной продуктивности
творческой фантазии. Слова Сократа (Xen. Memor, I 4, 3 - 4) о том, что
искусство подражает природе, но что оно гораздо ниже ее, так как не может
выразить ее жизни и движения, могут служить эпиграфом ко всей античной
эстетике.
Интуитивная опора искусства на мимезис материальным телам без углубления
в человеческую психологию делает античное искусство несколько
интеллектуалистичным. Произведение искусства здесь, по крайней мере в эпоху
расцвета, не психологично, и художник здесь не биографичен. Искусство есть
форма самого бытия, и эстетическое чувство тут всегда полновесное жизненное
чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210