звериное -
в нем нет общения одной личности с другой. Несмотря на всю пламенность этого
культа, в основе его лежит нечто холодное. Эту безличность, внеличную
холодность мы найдем в досократовских космогониях и в учении Платона об
идеях, в эпикурейском сосредоточении в себе и мудром наслаждении, и в
"атараксии" скептиков, в "апатии" стоиков, и в "мудрости" неоплатоников. Все
это - бесконечно разные типы, стили, эпохи, периоды, стадии, но в основе их
лежит одно и то же - общеантичное пластически внеличное мироощущение. Таким
образом, было бы неправильно утверждать, что внеличная беспорывная,
уравновешенная пластика исключает всякое развитие личности, исключает порывы
и взлеты, исключает всякое нарушение равновесия.
Нельзя, наконец, целиком отрицать за античностью всякие намеки на те
исторические периоды, которые мы находим в других более подвижных культурах.
В исторической науке существовало две крайности, обе совершенно неприемлемые
для реального подхода к античному миру. Одни ученые насильственно напяливали
на античность такие категории, как "феодализм", "средневековье",
"возрождение", "капитализм", "социализм", "демократизм" и т.д.; другие,
наоборот, резко исключали всякие подобные аналогии при изложении античной
истории. Мы займем среднюю позицию.
Что никакая культура не появляется сразу, а развивается постепенно, от
наивных и нерасчлененных форм к развитым и дифференцированным, это следует
принять и в науке об античности. Что какое-то более наивное "средневековье"
предшествовало здесь развитию городской жизни и промышленности - это
невозможно оспаривать. Что в VII в. до н.э. в связи с развитием городской
жизни в Греции выступает демократия, что последняя успешно борется с
аристократией, что она создает некоторые элементы торгово-промышленного
хозяйства, что выступившая здесь на основе социально-экономического подъема
личность произвела свою революцию, что демократия в V в. завоевала власть, а
потом разложилась и в эпоху эллинистического субъективизма стала
реакционной, уступая место военно-монархическому и межнациональному
принципу, - отрицать все это нет никаких оснований. Однако, употребляя эти
термины, следует всегда помнить: "демократия" здесь была такова, что
количество рабов во много раз превосходило свободных; промышленность была
такова, что она почти не вышла за пределы ремесла и производства
потребительных ценностей; "возрождение", "просвещение" и "революция" были
таковы, что освобождающаяся здесь личность и не думала освобождаться от веры
в слепой Рок, и т.д.
Эдип в трагедии Софокла "Эдип-царь" является весьма просвещенной
личностью, критически относящейся к оракулам и жрецам (не говоря уже о том,
что он прекрасный и справедливый правитель, любящий свою страну и народ и
враждебный всякому насилию), и как раз на этом самом образе Эдипа
демонстрируется Софоклом подавляющая сила судьбы. С судьбой Эдип ничего не
может сделать, несмотря на всю свою активную борьбу с ней и даже несмотря на
свое отвращение к ее определениям.
Из того, что античное сознание отличалось вещественным и телесным
характером, было бы нелепо делать вывод, что в античности не было никакого
сознания, а были только вещи и тела. Здесь было максимально развитое
человеческое сознание, но это было сознание определенного типа. Здесь были
предельно развитые искусство, религия, философия и наука; здесь была
максимально развитая духовная жизнь. Но это было не искусство вообще или
духовная и культурная жизнь вообще. Именно против этого "вообще" как раз и
борется марксистско-ленинская теория. Тут были боги, но эти боги оказывались
пластическими телами и художественно обработанными статуями. Тут было
искусство, но в этом искусстве выдающуюся роль играли пластические методы.
Следовательно, речь может идти не об отрицании культурно-социальной и
духовной жизни в античном мире, но лишь о ее вещественно-телесном характере,
подобно тому, как и вся рабовладельческая формация не есть отрицание
человека полностью (это было бы выходом вообще из человеческой истории в
область дочеловеческой природы), а лишь утверждение человека в виде вещи,
использование человека как физического тела и как домашнего животного.
7. Точность в науке о греческой культуре
Теперь нам следовало бы перейти от общих социально-исторических оснований
античной эстетики к раздельной трактовке всей этой огромной проблемы. Однако
предварительно следует тщательно рассмотреть те первоисточники, на основании
которых мы вообще говорим об античном рабстве.
Многие думают, что античное рабство есть факт абсолютно ясный и сам собою
разумеющийся. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что это не
такой уж позитивный и грубый "факт". Как раз именно о рабстве в современной
исторической науке приходится говорить на основании главным образом,
общеантичных интуиций, а отчасти даже на основании разного рода домыслов,
догадок и предположений. У историков тут нет никаких вполне твердых и
обоснованных "фактов". Таким образом, историки должны или расширить понятие
"факта" и в свои методы сознательно вводить также и разного рода домыслы и
предположения, переработавши тем самым позитивистское представление о
научной точности, или они должны совсем отказаться от научного построения
истории античного мира и проводить самый бесшабашный и беспринципный
релятивизм, когда каждый имеет право судить о любом факте из античной
истории совершенно по-своему, абсолютно произвольно.
Советская историография проделала огромную работу как по разъяснению
самого принципа рабовладения и рабского труда, так и по исследованию
относящихся сюда исторических периодов развития. Эта огромная работа еще
очень далека от своего завершения. Тем не менее всякий непредубежденный
читатель должен отметить, насколько углубилось за последние десятилетия
учение о рабовладельческой формации, какие введены здесь тонкие моменты
учета и интерпретации исторических фактов и насколько отсталой, насколько
малокритической является буржуазная историография в области изучения
рабовладельческой формации. В дальнейшем мы будем использовать эти работы
современных советских историков, удачно совмещающие тонкий и критический
подход к источникам с отсутствием всякого скептицизма, релятивизма и
классовой ограниченности буржуазных историков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
в нем нет общения одной личности с другой. Несмотря на всю пламенность этого
культа, в основе его лежит нечто холодное. Эту безличность, внеличную
холодность мы найдем в досократовских космогониях и в учении Платона об
идеях, в эпикурейском сосредоточении в себе и мудром наслаждении, и в
"атараксии" скептиков, в "апатии" стоиков, и в "мудрости" неоплатоников. Все
это - бесконечно разные типы, стили, эпохи, периоды, стадии, но в основе их
лежит одно и то же - общеантичное пластически внеличное мироощущение. Таким
образом, было бы неправильно утверждать, что внеличная беспорывная,
уравновешенная пластика исключает всякое развитие личности, исключает порывы
и взлеты, исключает всякое нарушение равновесия.
Нельзя, наконец, целиком отрицать за античностью всякие намеки на те
исторические периоды, которые мы находим в других более подвижных культурах.
В исторической науке существовало две крайности, обе совершенно неприемлемые
для реального подхода к античному миру. Одни ученые насильственно напяливали
на античность такие категории, как "феодализм", "средневековье",
"возрождение", "капитализм", "социализм", "демократизм" и т.д.; другие,
наоборот, резко исключали всякие подобные аналогии при изложении античной
истории. Мы займем среднюю позицию.
Что никакая культура не появляется сразу, а развивается постепенно, от
наивных и нерасчлененных форм к развитым и дифференцированным, это следует
принять и в науке об античности. Что какое-то более наивное "средневековье"
предшествовало здесь развитию городской жизни и промышленности - это
невозможно оспаривать. Что в VII в. до н.э. в связи с развитием городской
жизни в Греции выступает демократия, что последняя успешно борется с
аристократией, что она создает некоторые элементы торгово-промышленного
хозяйства, что выступившая здесь на основе социально-экономического подъема
личность произвела свою революцию, что демократия в V в. завоевала власть, а
потом разложилась и в эпоху эллинистического субъективизма стала
реакционной, уступая место военно-монархическому и межнациональному
принципу, - отрицать все это нет никаких оснований. Однако, употребляя эти
термины, следует всегда помнить: "демократия" здесь была такова, что
количество рабов во много раз превосходило свободных; промышленность была
такова, что она почти не вышла за пределы ремесла и производства
потребительных ценностей; "возрождение", "просвещение" и "революция" были
таковы, что освобождающаяся здесь личность и не думала освобождаться от веры
в слепой Рок, и т.д.
Эдип в трагедии Софокла "Эдип-царь" является весьма просвещенной
личностью, критически относящейся к оракулам и жрецам (не говоря уже о том,
что он прекрасный и справедливый правитель, любящий свою страну и народ и
враждебный всякому насилию), и как раз на этом самом образе Эдипа
демонстрируется Софоклом подавляющая сила судьбы. С судьбой Эдип ничего не
может сделать, несмотря на всю свою активную борьбу с ней и даже несмотря на
свое отвращение к ее определениям.
Из того, что античное сознание отличалось вещественным и телесным
характером, было бы нелепо делать вывод, что в античности не было никакого
сознания, а были только вещи и тела. Здесь было максимально развитое
человеческое сознание, но это было сознание определенного типа. Здесь были
предельно развитые искусство, религия, философия и наука; здесь была
максимально развитая духовная жизнь. Но это было не искусство вообще или
духовная и культурная жизнь вообще. Именно против этого "вообще" как раз и
борется марксистско-ленинская теория. Тут были боги, но эти боги оказывались
пластическими телами и художественно обработанными статуями. Тут было
искусство, но в этом искусстве выдающуюся роль играли пластические методы.
Следовательно, речь может идти не об отрицании культурно-социальной и
духовной жизни в античном мире, но лишь о ее вещественно-телесном характере,
подобно тому, как и вся рабовладельческая формация не есть отрицание
человека полностью (это было бы выходом вообще из человеческой истории в
область дочеловеческой природы), а лишь утверждение человека в виде вещи,
использование человека как физического тела и как домашнего животного.
7. Точность в науке о греческой культуре
Теперь нам следовало бы перейти от общих социально-исторических оснований
античной эстетики к раздельной трактовке всей этой огромной проблемы. Однако
предварительно следует тщательно рассмотреть те первоисточники, на основании
которых мы вообще говорим об античном рабстве.
Многие думают, что античное рабство есть факт абсолютно ясный и сам собою
разумеющийся. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что это не
такой уж позитивный и грубый "факт". Как раз именно о рабстве в современной
исторической науке приходится говорить на основании главным образом,
общеантичных интуиций, а отчасти даже на основании разного рода домыслов,
догадок и предположений. У историков тут нет никаких вполне твердых и
обоснованных "фактов". Таким образом, историки должны или расширить понятие
"факта" и в свои методы сознательно вводить также и разного рода домыслы и
предположения, переработавши тем самым позитивистское представление о
научной точности, или они должны совсем отказаться от научного построения
истории античного мира и проводить самый бесшабашный и беспринципный
релятивизм, когда каждый имеет право судить о любом факте из античной
истории совершенно по-своему, абсолютно произвольно.
Советская историография проделала огромную работу как по разъяснению
самого принципа рабовладения и рабского труда, так и по исследованию
относящихся сюда исторических периодов развития. Эта огромная работа еще
очень далека от своего завершения. Тем не менее всякий непредубежденный
читатель должен отметить, насколько углубилось за последние десятилетия
учение о рабовладельческой формации, какие введены здесь тонкие моменты
учета и интерпретации исторических фактов и насколько отсталой, насколько
малокритической является буржуазная историография в области изучения
рабовладельческой формации. В дальнейшем мы будем использовать эти работы
современных советских историков, удачно совмещающие тонкий и критический
подход к источникам с отсутствием всякого скептицизма, релятивизма и
классовой ограниченности буржуазных историков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210