И тут определенный поворот от космологии к антропологии.
В этом суждении, как и в предыдущем рассуждении Демокрита, скептицизма нет
уже по одному тому, что здесь проповедуется самое настоящее объективное
бытие (в виде атомов и пустоты). Но совершенно ясно также и то, что вся эта
зрелая и перезрелая философия индивидуальности уже стоит на путях, ведущих и
к антропологии и к скептицизму.
Атомисты - не скептики, потому что они учат об атоме и пустоте. Но какой
ценой они избавляются здесь от скептицизма? Им приходится вполне
материальные атомы считать вечными, неразрушимыми, не поддающимися никакому
внешнему влиянию, обладающими бесконечно большей плотностью и твердостью и
по самой своей природе наделенными способностью пребывать в вечном движении.
Все эти свойства атомов, однако, очень легко становились сомнительными, как
только возникал вопрос: почему же, собственно говоря, материя вдруг
наделяется здесь какими-то отнюдь не материальными свойствами? Как только
возникал этот вопрос, тем самым уже создавалась почва для скептицизма, а
потому и для кризиса всей вообще классической натурфилософии. Вероятно,
подобного рода скептические мысли возникали даже у самого Демокрита. Среди
обширных материалов по Демокриту попадаются и такие неожиданные суждения
(Маков. 647): "Я знаю только то, что ничего не знаю". И действительно,
стоило только хотя бы немного усомниться в неразрушимости вечности и
бесконечной плотности атомов, как уже рушилась вся объективная основа
человеческого познания, как его представляли атомисты.
Ученики Демокрита уже явно вставали на этот скептический путь. Метродор
Хиосский (70 В 1) прямо писал: "Я утверждаю, что мы не знаем, знаем ли мы
что-нибудь или ничего не знаем, и вообще [мы не знаем] существует ли
что-нибудь или нет ничего". В материалах из Метродора, собранных у Дильса
под этим же номером, указывается, что знаменитый скептик Пиррон базировался
в своем скептицизме именно на Метродоре, который говорил, "что он не знает
даже того, что ничего не знает" (72 А 1). Другой представитель школы
Демокрита, Анаксарх, шел, по-видимому, еще дальше: "А об Анаксархе и Мониме
[сообщает], что они сравнивали сущее с театральной декорацией и считали
сущее подобным тому, что происходит во время сновидений или сумасшествия"
(72 А 16). Демокритовец Гекатей Абдерский считался также и учеником Пиррона
(73 А 3). Наконец, некий Ксениад Коринфский115, о котором упоминает Демокрит
(68 В 163), дошел до редкого в истории античной философии вполне
безоговорочного иллюзионизма (81, где только и приводится этот единственный
фрагмент): "Все обман и всякое представление и мнение обманывает, и все
возникающее возникает из несущего, и все исчезающее исчезает в несущее, в
потенции держась в том же покое, что и у Ксенофана".
Сам Демокрит не был ни идеалистом, ни субъективистом, ни индивидуалистом.
Но его объективно-космологическая философия доходила до той зрелости и
перезрелости, когда человеческому индивидууму уже придавалось огромное
значение, и стоило сделать только один шаг дальше в учении о человеческом
субъекте, как уже начинала зарождаться скептическая философия, которую уже
нельзя было преодолеть методами старого космологизма и которая приводила к
идеализму Сократа, Платона и Аристотеля.
VIII. ОБЩИЙ ОБЗОР ГРЕЧЕСКОЙ ЭСТЕТИКИ ПЕРИОДА РАННЕЙ КЛАССИКИ 1. Основные
понятия
1. Математический характер античной эстетики
Каждая вещь обладает определенной совокупностью свойств, которые, взятые
вместе, образуют вещь как целое. Но каждое свойство или часть вещи,
рассматриваемые сами по себе, теряют свою связь с вещью, как с целостью, и
вещь, таким образом, распадается на ряд других вещей. Напротив, каждая часть
вещи, ее свойство или ее момент, взятые в свете целого, уже не являются
просто частями вещи, а тем, что можно назвать ее элементами. Согласно
античным представлениям, каждая вещь есть целость, состоящая из элементов.
Элементы, поскольку они связаны с вещью как с целостью, связаны также и
между собою. Иными словами, они всегда находятся в определенном структурном
взаимоотношении. Отношения элементов целости могут быть не только
разнообразны, но и бесконечны. Наиболее типичное отношение их - превращение
одного элемента в другой. Так же типичны и переходы от одного элемента к
другому в определенном направлении, с соблюдением рисунка этих переходов.
Типично также воздействие одного элемента на другой, причем воздействие это
всегда обладает определенным характером, доходящим до строгой закономерности
или остающимся на стадии непосредственной и наглядной данности.
Можно называть целость множеством, как это делают математики.
Упорядоченное множество - то, в котором каждые два элемента находятся в
определенном отношении; а вполне упорядоченное множество - то, в котором
каждая его часть (или подмножество) обладает первым элементом. Иными
словами, вполне упорядоченным множеством нужно считать такое, в котором
решительно все элементы находятся между собою и со всем множеством в точно
определенном отношении, образуя везде и во всем точную структуру элементов.
Известный математик Цермело доказал, что всякое упорядоченное множество есть
вполне упорядоченное множество. Каждая вещь в античном понимании есть не что
иное, как бесконечное и вполне упорядоченное множество (хотя принцип этого
упорядочения отнюдь не всегда поддается точной формулировке).
Между каждыми двумя элементами, как бы они ни были близки друг к другу,
мыслим всегда еще и третий элемент; а в каждой из двух образовавшихся
половин после разделения цельного расстояния между двумя элементами тоже
мыслимо помещение еще нового элемента и т.д. Таким образом, как бы ни было
мало расстояние между двумя элементами, оно может быть бесконечно
уменьшаемо. И, в конце концов, оно может быть доведено до той предельной
точки, которая уже не допускает помещения новой точки, так что весь
промежуток между двумя элементами в порядке постепенного дробления может
быть доведен до полной неразличимости элементов, до полной их
взаимопронизанности. Если бы мы захотели перечислить все возможные отрезки в
пределах какой-нибудь области, например в пределах расстояния между 1 и 2,
то мы получили бы не только бесконечное количество отрезков. Если взять все
рациональные числа, т.е. те, которые получаются в результате четырех
действий арифметики, а также все иррациональные числа, т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
В этом суждении, как и в предыдущем рассуждении Демокрита, скептицизма нет
уже по одному тому, что здесь проповедуется самое настоящее объективное
бытие (в виде атомов и пустоты). Но совершенно ясно также и то, что вся эта
зрелая и перезрелая философия индивидуальности уже стоит на путях, ведущих и
к антропологии и к скептицизму.
Атомисты - не скептики, потому что они учат об атоме и пустоте. Но какой
ценой они избавляются здесь от скептицизма? Им приходится вполне
материальные атомы считать вечными, неразрушимыми, не поддающимися никакому
внешнему влиянию, обладающими бесконечно большей плотностью и твердостью и
по самой своей природе наделенными способностью пребывать в вечном движении.
Все эти свойства атомов, однако, очень легко становились сомнительными, как
только возникал вопрос: почему же, собственно говоря, материя вдруг
наделяется здесь какими-то отнюдь не материальными свойствами? Как только
возникал этот вопрос, тем самым уже создавалась почва для скептицизма, а
потому и для кризиса всей вообще классической натурфилософии. Вероятно,
подобного рода скептические мысли возникали даже у самого Демокрита. Среди
обширных материалов по Демокриту попадаются и такие неожиданные суждения
(Маков. 647): "Я знаю только то, что ничего не знаю". И действительно,
стоило только хотя бы немного усомниться в неразрушимости вечности и
бесконечной плотности атомов, как уже рушилась вся объективная основа
человеческого познания, как его представляли атомисты.
Ученики Демокрита уже явно вставали на этот скептический путь. Метродор
Хиосский (70 В 1) прямо писал: "Я утверждаю, что мы не знаем, знаем ли мы
что-нибудь или ничего не знаем, и вообще [мы не знаем] существует ли
что-нибудь или нет ничего". В материалах из Метродора, собранных у Дильса
под этим же номером, указывается, что знаменитый скептик Пиррон базировался
в своем скептицизме именно на Метродоре, который говорил, "что он не знает
даже того, что ничего не знает" (72 А 1). Другой представитель школы
Демокрита, Анаксарх, шел, по-видимому, еще дальше: "А об Анаксархе и Мониме
[сообщает], что они сравнивали сущее с театральной декорацией и считали
сущее подобным тому, что происходит во время сновидений или сумасшествия"
(72 А 16). Демокритовец Гекатей Абдерский считался также и учеником Пиррона
(73 А 3). Наконец, некий Ксениад Коринфский115, о котором упоминает Демокрит
(68 В 163), дошел до редкого в истории античной философии вполне
безоговорочного иллюзионизма (81, где только и приводится этот единственный
фрагмент): "Все обман и всякое представление и мнение обманывает, и все
возникающее возникает из несущего, и все исчезающее исчезает в несущее, в
потенции держась в том же покое, что и у Ксенофана".
Сам Демокрит не был ни идеалистом, ни субъективистом, ни индивидуалистом.
Но его объективно-космологическая философия доходила до той зрелости и
перезрелости, когда человеческому индивидууму уже придавалось огромное
значение, и стоило сделать только один шаг дальше в учении о человеческом
субъекте, как уже начинала зарождаться скептическая философия, которую уже
нельзя было преодолеть методами старого космологизма и которая приводила к
идеализму Сократа, Платона и Аристотеля.
VIII. ОБЩИЙ ОБЗОР ГРЕЧЕСКОЙ ЭСТЕТИКИ ПЕРИОДА РАННЕЙ КЛАССИКИ 1. Основные
понятия
1. Математический характер античной эстетики
Каждая вещь обладает определенной совокупностью свойств, которые, взятые
вместе, образуют вещь как целое. Но каждое свойство или часть вещи,
рассматриваемые сами по себе, теряют свою связь с вещью, как с целостью, и
вещь, таким образом, распадается на ряд других вещей. Напротив, каждая часть
вещи, ее свойство или ее момент, взятые в свете целого, уже не являются
просто частями вещи, а тем, что можно назвать ее элементами. Согласно
античным представлениям, каждая вещь есть целость, состоящая из элементов.
Элементы, поскольку они связаны с вещью как с целостью, связаны также и
между собою. Иными словами, они всегда находятся в определенном структурном
взаимоотношении. Отношения элементов целости могут быть не только
разнообразны, но и бесконечны. Наиболее типичное отношение их - превращение
одного элемента в другой. Так же типичны и переходы от одного элемента к
другому в определенном направлении, с соблюдением рисунка этих переходов.
Типично также воздействие одного элемента на другой, причем воздействие это
всегда обладает определенным характером, доходящим до строгой закономерности
или остающимся на стадии непосредственной и наглядной данности.
Можно называть целость множеством, как это делают математики.
Упорядоченное множество - то, в котором каждые два элемента находятся в
определенном отношении; а вполне упорядоченное множество - то, в котором
каждая его часть (или подмножество) обладает первым элементом. Иными
словами, вполне упорядоченным множеством нужно считать такое, в котором
решительно все элементы находятся между собою и со всем множеством в точно
определенном отношении, образуя везде и во всем точную структуру элементов.
Известный математик Цермело доказал, что всякое упорядоченное множество есть
вполне упорядоченное множество. Каждая вещь в античном понимании есть не что
иное, как бесконечное и вполне упорядоченное множество (хотя принцип этого
упорядочения отнюдь не всегда поддается точной формулировке).
Между каждыми двумя элементами, как бы они ни были близки друг к другу,
мыслим всегда еще и третий элемент; а в каждой из двух образовавшихся
половин после разделения цельного расстояния между двумя элементами тоже
мыслимо помещение еще нового элемента и т.д. Таким образом, как бы ни было
мало расстояние между двумя элементами, оно может быть бесконечно
уменьшаемо. И, в конце концов, оно может быть доведено до той предельной
точки, которая уже не допускает помещения новой точки, так что весь
промежуток между двумя элементами в порядке постепенного дробления может
быть доведен до полной неразличимости элементов, до полной их
взаимопронизанности. Если бы мы захотели перечислить все возможные отрезки в
пределах какой-нибудь области, например в пределах расстояния между 1 и 2,
то мы получили бы не только бесконечное количество отрезков. Если взять все
рациональные числа, т.е. те, которые получаются в результате четырех
действий арифметики, а также все иррациональные числа, т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210