И то и другое - диаметрально противоположны новоевропейскому,
буржуазно-индивидуалистическому взгляду, выраженному у Канта: "Прекрасное
есть формальная целесообразность без цели как предмет незаинтересованного
удовольствия". В античности нет ничего специфически формального, тут все
жизненно и бытийственно; тут нет ничего внецелесообразного, но, наоборот,
все чрезвычайно целесообразно, вплоть до утилитаризма и прикладничества; и
тут нет, наконец, ничего незаинтересованного: искусство и красота вообще
очень "интересны" для жизни, человек относится к ним как к чему-то очень
съедобному, очень выгодному в своей реальной жизни.
С такой точки зрения вполне правомерен вопрос: да отличают ли вообще
греки эпохи классики искусство от природы? И на этот вопрос в конце концов,
приходится отвечать отрицательно. В античности не было чувства и опыта
личности, как таковой личности, как свободной духовной индивидуальности; не
было тут и опыта истории как специфического, неповторимого и необратимого
процесса. Учение о периодическом переселении и воплощении душ, столь
популярно во все эпохи античной философии, есть как раз доказательство
отсутствия тут опыта истории как неповторимого процесса, отсутствие опыта
личности как индивидуальной и никогда не повторимой личной жизни и судьбы. С
другой стороны, рабовладельческая формация не сулила здесь и такой
социальной перспективы, при которой бесклассовое развитие общества открывало
бы бесконечные пути для совместного совершенствования личности и общества и
их благотворного, вечно прогрессивного взаимодействия. Могло ли при этих
условиях искусство оцениваться как личное творчество или как строительство
прогрессивно-общественной жизни, как несводимое на ремесленный механизм
внутреннее устремление духа, как специфическая сфера социального творчества,
противостоящая природе и чувствующая себя выше природной наивности и
нетронутости? Ведь в таком сознании не могло быть существенной разницы между
искусством и природой, творчеством и ремеслом; и в таком сознании все
различие между продуктами природы и искусства сводилось только на
формально-технические различия в структуре.
Вот какие серьезные выводы для теории искусства получаются здесь из
последовательного проведения пластического принципа, если пластику и
скульптуру понимать не как внешнюю форму и стиль, а как мировоззрение, как
тип духовной жизни, как культурно-социальное явление. Живое человеческое
тело, трактуемое как принцип, как абсолютный принцип, т.е. как абсолют,
дарует небывалую красоту в искусстве, всю эту благородную, величавую
блаженно-равнодушную, холодноватую и чуть-чуть меланхолическую античную
скульптуру. Но этот принцип также и стоит очень дорого. Он возможен только в
таких культурах, где еще нет развитого опыта личности как бытия несводимого
и специфического и где нет развитого опыта истории как бытия также
оригинального и неповторимого.
Едва ли стоит напоминать при этом о том, что вся эта характеристика
относится к самому центральному ядру античности, к ее классике, и что
конкретная жизнь этой пластики в античном сознании имела и уродливые
эмбриональные формы, и цветущую прекрасную юность, имела зрелый и перезрелый
возраст со своим психологическим упадничеством и имела свою дряблую и хилую
старость. Все это касается уже не принципа античного стиля и мировоззрения,
а реальных периодов их развития.
4. Вопрос об эстетике как о самостоятельной науке в античности
Из набросанной выше общей картины античной эстетики сам собой вытекает
очень важный вопрос: можно ли при том отношении к красоте (к красоте в
природе и к искусству), которое возникало из глубин общинно-родовой и
рабовладельческой формации, говорить об эстетике как о самостоятельной
науке, подобно тому, как мы говорим об античной логике, натурфилософии,
этике и вообще об античной философии, об античной математике или астрономии,
об античной грамматике, риторике и поэтике и вообще об античной науке или
искусстве? Здесь необходимо выдвинуть несколько принципиально важных
соображений.
а)
Когда мы говорили выше о специфических особенностях античной эстетики, мы
могли нигде не употреблять самый термин "эстетика" как обозначение
самостоятельной науки. Термин этот возник только в ХVIII в. Его не знали ни
античность, ни Средневековье, ни первые века новой философии. Греческий
термин aisthCsis значит "ощущение" или "чувственное восприятие".
"Эстетический" в этом смысле могло обозначать только отнесение в область
чувственного восприятия. И действительно, когда в древние времена говорилось
о красоте вообще, то для этого имелся термин "мифология". Когда в VI в. до
н.э. начинается греческая натурфилософия, она нигде в источниках не
называется эстетикой, а только "физикой", или "учением о природе", или
просто "философией". Среди наук, которые формулированы у Платона и
Аристотеля, никакой "эстетики" не указывается. И вообще, рассуждая
формально, необходимо сказать, что античность вовсе не знала никакой
эстетики как самостоятельной науки.
б)
Можно ли, однако, на этом остановиться? Значит ли это, что в античности
вовсе не было никакого чувства прекрасного, учений о художественных
произведениях? Совсем наоборот. Эстетическое сознание было как нигде развито
в античном мире. Античное представление о красоте навеки осталось ценнейшим
мировым наследием. Но в чем же тогда дело?
А дело заключается в том, что античные представления о красоте возникали
на основе тех двух первых общественно-исторических формаций, когда
индивидуум был еще слишком скован, чтобы четко дифференцировать сферу своего
мировоззрения и фиксировать в ней специально эстетическую область. Выше уже
было достаточно сказано, почему именно возникала эта скованность
человеческого субъекта в античные времена. Сейчас нужно сказать о другом.
Эта скованность имела, как мы знаем, и свою положительную сторону. Она
заставляла человеческий субъект воспринимать мир целостно и нерасчлененно и
мешала культивировать такие стороны сознания, которые имели бы только
субъективное значение и не относились бы к объекту. Религия и мифология,
философия и наука имели в античном мире почти исключительно онтологический
смысл и имели в виду по преимуществу изображение объективного мира как
такового и чисто практическое отношение человека к этому последнему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
буржуазно-индивидуалистическому взгляду, выраженному у Канта: "Прекрасное
есть формальная целесообразность без цели как предмет незаинтересованного
удовольствия". В античности нет ничего специфически формального, тут все
жизненно и бытийственно; тут нет ничего внецелесообразного, но, наоборот,
все чрезвычайно целесообразно, вплоть до утилитаризма и прикладничества; и
тут нет, наконец, ничего незаинтересованного: искусство и красота вообще
очень "интересны" для жизни, человек относится к ним как к чему-то очень
съедобному, очень выгодному в своей реальной жизни.
С такой точки зрения вполне правомерен вопрос: да отличают ли вообще
греки эпохи классики искусство от природы? И на этот вопрос в конце концов,
приходится отвечать отрицательно. В античности не было чувства и опыта
личности, как таковой личности, как свободной духовной индивидуальности; не
было тут и опыта истории как специфического, неповторимого и необратимого
процесса. Учение о периодическом переселении и воплощении душ, столь
популярно во все эпохи античной философии, есть как раз доказательство
отсутствия тут опыта истории как неповторимого процесса, отсутствие опыта
личности как индивидуальной и никогда не повторимой личной жизни и судьбы. С
другой стороны, рабовладельческая формация не сулила здесь и такой
социальной перспективы, при которой бесклассовое развитие общества открывало
бы бесконечные пути для совместного совершенствования личности и общества и
их благотворного, вечно прогрессивного взаимодействия. Могло ли при этих
условиях искусство оцениваться как личное творчество или как строительство
прогрессивно-общественной жизни, как несводимое на ремесленный механизм
внутреннее устремление духа, как специфическая сфера социального творчества,
противостоящая природе и чувствующая себя выше природной наивности и
нетронутости? Ведь в таком сознании не могло быть существенной разницы между
искусством и природой, творчеством и ремеслом; и в таком сознании все
различие между продуктами природы и искусства сводилось только на
формально-технические различия в структуре.
Вот какие серьезные выводы для теории искусства получаются здесь из
последовательного проведения пластического принципа, если пластику и
скульптуру понимать не как внешнюю форму и стиль, а как мировоззрение, как
тип духовной жизни, как культурно-социальное явление. Живое человеческое
тело, трактуемое как принцип, как абсолютный принцип, т.е. как абсолют,
дарует небывалую красоту в искусстве, всю эту благородную, величавую
блаженно-равнодушную, холодноватую и чуть-чуть меланхолическую античную
скульптуру. Но этот принцип также и стоит очень дорого. Он возможен только в
таких культурах, где еще нет развитого опыта личности как бытия несводимого
и специфического и где нет развитого опыта истории как бытия также
оригинального и неповторимого.
Едва ли стоит напоминать при этом о том, что вся эта характеристика
относится к самому центральному ядру античности, к ее классике, и что
конкретная жизнь этой пластики в античном сознании имела и уродливые
эмбриональные формы, и цветущую прекрасную юность, имела зрелый и перезрелый
возраст со своим психологическим упадничеством и имела свою дряблую и хилую
старость. Все это касается уже не принципа античного стиля и мировоззрения,
а реальных периодов их развития.
4. Вопрос об эстетике как о самостоятельной науке в античности
Из набросанной выше общей картины античной эстетики сам собой вытекает
очень важный вопрос: можно ли при том отношении к красоте (к красоте в
природе и к искусству), которое возникало из глубин общинно-родовой и
рабовладельческой формации, говорить об эстетике как о самостоятельной
науке, подобно тому, как мы говорим об античной логике, натурфилософии,
этике и вообще об античной философии, об античной математике или астрономии,
об античной грамматике, риторике и поэтике и вообще об античной науке или
искусстве? Здесь необходимо выдвинуть несколько принципиально важных
соображений.
а)
Когда мы говорили выше о специфических особенностях античной эстетики, мы
могли нигде не употреблять самый термин "эстетика" как обозначение
самостоятельной науки. Термин этот возник только в ХVIII в. Его не знали ни
античность, ни Средневековье, ни первые века новой философии. Греческий
термин aisthCsis значит "ощущение" или "чувственное восприятие".
"Эстетический" в этом смысле могло обозначать только отнесение в область
чувственного восприятия. И действительно, когда в древние времена говорилось
о красоте вообще, то для этого имелся термин "мифология". Когда в VI в. до
н.э. начинается греческая натурфилософия, она нигде в источниках не
называется эстетикой, а только "физикой", или "учением о природе", или
просто "философией". Среди наук, которые формулированы у Платона и
Аристотеля, никакой "эстетики" не указывается. И вообще, рассуждая
формально, необходимо сказать, что античность вовсе не знала никакой
эстетики как самостоятельной науки.
б)
Можно ли, однако, на этом остановиться? Значит ли это, что в античности
вовсе не было никакого чувства прекрасного, учений о художественных
произведениях? Совсем наоборот. Эстетическое сознание было как нигде развито
в античном мире. Античное представление о красоте навеки осталось ценнейшим
мировым наследием. Но в чем же тогда дело?
А дело заключается в том, что античные представления о красоте возникали
на основе тех двух первых общественно-исторических формаций, когда
индивидуум был еще слишком скован, чтобы четко дифференцировать сферу своего
мировоззрения и фиксировать в ней специально эстетическую область. Выше уже
было достаточно сказано, почему именно возникала эта скованность
человеческого субъекта в античные времена. Сейчас нужно сказать о другом.
Эта скованность имела, как мы знаем, и свою положительную сторону. Она
заставляла человеческий субъект воспринимать мир целостно и нерасчлененно и
мешала культивировать такие стороны сознания, которые имели бы только
субъективное значение и не относились бы к объекту. Религия и мифология,
философия и наука имели в античном мире почти исключительно онтологический
смысл и имели в виду по преимуществу изображение объективного мира как
такового и чисто практическое отношение человека к этому последнему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210