Оказывается, все
существующее не только происходит из огня (об этом учил и Гераклит), но этот
огонь, или, как они говорили "творческий", "художественный" огонь (pyr
technicon), по учению стоиков, есть провидение, истекающее с неба на землю,
зарождающее собою все вещи и все существа и наличное также и внутри человека
в виде его души, его внутреннего существа, того в человеке, что они называли
"ведущим" (hngemonicon). Таким образом, телесность всего существующего,
которая разливается по всему миру в виде огненной пневмы, телеологическая
его предопределенность и, наконец, его полная имманентность внутреннему
существу человека, - вот о чем учит эта крупнейшая философская школа
эллинизма и вот в чем можно весьма осязательно наблюдать то новое, что
принесла с собою рабовладельческая формация эллинистического периода, т.е.
опосредствованное или косвенное рабовладение. Как мы видим, телесное
толкование всей действительности налично здесь нисколько не меньше, чем в
философии досократиков. Однако выдвинутый здесь на историческую сцену
самоуглубленный субъект уже не ограничивается теперь простым
непосредственным восприятием телесного мира, но он хочет окопать себя в этом
телесном мире и застраховать себя от его стихийного напора. Это - первая
попытка стать вровень с мифическим миром и, как мы сейчас видим, попытка
пока еще чисто отрицательная: и стоики, и эпикурейцы, и скептики хотят не
столько познать мир и жизнь, сколько сохранить внутренний покой своей
личности, внутренняя жизнь которой вдруг пробудилась как отдаленный
результат социально-экономического перелома от прямого рабовладения к
рабовладению косвенному. Таков результат раннего эллинизма. В дальнейшем, по
мере того, как углубляется и расширяется косвенное рабовладение, углубляется
и расширяется возрастающий на его почве субъект. Этот последний на рубеже
старой и новой эры весьма заметно начинает переходить от чисто
отрицательного самоутверждения в эпоху раннего эллинизма - к положительному
самоутверждению в эпоху позднего эллинизма. Он теперь и всерьез хочет не
только познавать свой телесный мир и не только чувствовать себя в
безопасности на его лоне, но он хочет проникнуть и во все его жизненные
глубины, те самые, которые когда-то были в наивной форме зафиксированы в
виде мифологии. И этот субъект, возвращаясь к архаической мифологии, хочет
снова стать в полном смысле слова мифом, т.е. какой-то демонической
сущностью подобно тому, как такой демонической сущностью был в своем
сознании и в своей жизненной ориентировке первобытный человек. Это
утверждение себя на лоне общинно-родовой мифологии, но утверждение уже не
наивное, а ученое, философское и вообще внутреннее, включая всякую магию,
мантику и астрологию, - это самоутверждение человеческого субъекта мы и
находим в позднем эллинизме.
6. Поздний эллинизм и всемирно-римская ступень
а)
Несомненно, что период раннего эллинизма таил в себе коренное
социально-экономическое и духовно-культурное противоречие. Разрешая старое
противоречие аристократии и демократии, он в то же самое время, по
неумолимой диалектике истории, развязывал новое противоречие, о котором
классическое эллинство не могло иметь никакого представления. Это было
противоречие между полусвободной инициативой бывшего абсолютного раба и
внешнепринудительной зависимостью его от бывшего абсолютного рабовладельца.
Свободная инициатива, в условиях рабовладельческого общества, не могла не
иметь никаких границ. Когда она доходила до того, что раб бросал землю и
господина и переходил на другую землю или к другому господину или вовсе
становился бродягой и разбойником, тогда вся эта система лопалась, ее
внутреннее противоречие взрывало ее изнутри. Выходом из этого противоречия
было прикрепление этих полусвободных арендаторов к земле. Этим вся их
свободная инициатива переносилась на совершенно другую ступень; оставаясь
сама собой, она в каждом своем моменте уже оказывалась под непосредственным
принуждением и тем самым вступала и синтез с той системой непосредственного
рабовладения, которая, как мы знаем, существенна для классического
эллинства. Другими словами, непосредственное и опосредствованное
рабовладение сливались тут в земельно-крепостное рабовладение, ясным
указанием на что является указ императора Константина (322 г.) об
окончательном прикреплении колонов к земле и необычный рост в эпоху поздней
империи вечной аренды, когда отец передавал свою аренду сыну.
Античное земельно-крепостное рабовладение еще не было в полном смысле
слова крепостничеством, существенным для последующей феодальной формации. В
эпоху феодализма личность крепостного крестьянина принципиально считалась
абсолютно свободной, и только ввиду непреодолимых условий общечеловеческой
жизни считалось естественным одним быть господами, другим - подчиненными. В
Римской империи, как указанная социально-экономическая ступень ни близка к
феодализму, она все же была рабством, т.е. раб считался рабом по природе, в
самом последнем своем существе (хотя социально-политическая атмосфера уже
была насыщена разнообразными духовно-освободительными идеями).
б)
То же самое противоречие в политической сфере поздняя Римская империя
разрешала политическими средствами. Антитеза монархического режима и
внутренне свободной личности тоже могла существовать только до поры, до
времени. Тут тоже рано или поздно должно было наступить внутреннее слияние
интимных субъективно-анархических, чувств и переживаний с политическим
абсолютизмом империи. Оно и наступило в римской теократии, которая, внешне
оставаясь тем же государственным абсолютизмом, претендовала в то же время на
самое внутреннее и интимное, что было тогда в человеке, на религию.
Монархический абсолютизм становился какой-то своего рода мистической
церковью, государством-церковью, куда гражданин должен был входить уже не
просто формально и внешне, сохраняя за собой право на какой угодно
внутренний анархизм и "покой" своей личности, но куда он должен был входить
совсем аппаратом своих глубочайших и интимнейших чувств. С другой стороны, и
внутренний анархизм, психологизм эллинистической личности тут получил для
себя предел и оформление, сливаясь с абсолютными нормами мирового
государства. Политически это была эпоха цезаризма, исподволь
подготовлявшегося уже с первых шагов раннего эллинизма (еще Александр
Македонский, как известно, объявил себя богом, апофеоз же римских
императоров начался уже с Августа).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
существующее не только происходит из огня (об этом учил и Гераклит), но этот
огонь, или, как они говорили "творческий", "художественный" огонь (pyr
technicon), по учению стоиков, есть провидение, истекающее с неба на землю,
зарождающее собою все вещи и все существа и наличное также и внутри человека
в виде его души, его внутреннего существа, того в человеке, что они называли
"ведущим" (hngemonicon). Таким образом, телесность всего существующего,
которая разливается по всему миру в виде огненной пневмы, телеологическая
его предопределенность и, наконец, его полная имманентность внутреннему
существу человека, - вот о чем учит эта крупнейшая философская школа
эллинизма и вот в чем можно весьма осязательно наблюдать то новое, что
принесла с собою рабовладельческая формация эллинистического периода, т.е.
опосредствованное или косвенное рабовладение. Как мы видим, телесное
толкование всей действительности налично здесь нисколько не меньше, чем в
философии досократиков. Однако выдвинутый здесь на историческую сцену
самоуглубленный субъект уже не ограничивается теперь простым
непосредственным восприятием телесного мира, но он хочет окопать себя в этом
телесном мире и застраховать себя от его стихийного напора. Это - первая
попытка стать вровень с мифическим миром и, как мы сейчас видим, попытка
пока еще чисто отрицательная: и стоики, и эпикурейцы, и скептики хотят не
столько познать мир и жизнь, сколько сохранить внутренний покой своей
личности, внутренняя жизнь которой вдруг пробудилась как отдаленный
результат социально-экономического перелома от прямого рабовладения к
рабовладению косвенному. Таков результат раннего эллинизма. В дальнейшем, по
мере того, как углубляется и расширяется косвенное рабовладение, углубляется
и расширяется возрастающий на его почве субъект. Этот последний на рубеже
старой и новой эры весьма заметно начинает переходить от чисто
отрицательного самоутверждения в эпоху раннего эллинизма - к положительному
самоутверждению в эпоху позднего эллинизма. Он теперь и всерьез хочет не
только познавать свой телесный мир и не только чувствовать себя в
безопасности на его лоне, но он хочет проникнуть и во все его жизненные
глубины, те самые, которые когда-то были в наивной форме зафиксированы в
виде мифологии. И этот субъект, возвращаясь к архаической мифологии, хочет
снова стать в полном смысле слова мифом, т.е. какой-то демонической
сущностью подобно тому, как такой демонической сущностью был в своем
сознании и в своей жизненной ориентировке первобытный человек. Это
утверждение себя на лоне общинно-родовой мифологии, но утверждение уже не
наивное, а ученое, философское и вообще внутреннее, включая всякую магию,
мантику и астрологию, - это самоутверждение человеческого субъекта мы и
находим в позднем эллинизме.
6. Поздний эллинизм и всемирно-римская ступень
а)
Несомненно, что период раннего эллинизма таил в себе коренное
социально-экономическое и духовно-культурное противоречие. Разрешая старое
противоречие аристократии и демократии, он в то же самое время, по
неумолимой диалектике истории, развязывал новое противоречие, о котором
классическое эллинство не могло иметь никакого представления. Это было
противоречие между полусвободной инициативой бывшего абсолютного раба и
внешнепринудительной зависимостью его от бывшего абсолютного рабовладельца.
Свободная инициатива, в условиях рабовладельческого общества, не могла не
иметь никаких границ. Когда она доходила до того, что раб бросал землю и
господина и переходил на другую землю или к другому господину или вовсе
становился бродягой и разбойником, тогда вся эта система лопалась, ее
внутреннее противоречие взрывало ее изнутри. Выходом из этого противоречия
было прикрепление этих полусвободных арендаторов к земле. Этим вся их
свободная инициатива переносилась на совершенно другую ступень; оставаясь
сама собой, она в каждом своем моменте уже оказывалась под непосредственным
принуждением и тем самым вступала и синтез с той системой непосредственного
рабовладения, которая, как мы знаем, существенна для классического
эллинства. Другими словами, непосредственное и опосредствованное
рабовладение сливались тут в земельно-крепостное рабовладение, ясным
указанием на что является указ императора Константина (322 г.) об
окончательном прикреплении колонов к земле и необычный рост в эпоху поздней
империи вечной аренды, когда отец передавал свою аренду сыну.
Античное земельно-крепостное рабовладение еще не было в полном смысле
слова крепостничеством, существенным для последующей феодальной формации. В
эпоху феодализма личность крепостного крестьянина принципиально считалась
абсолютно свободной, и только ввиду непреодолимых условий общечеловеческой
жизни считалось естественным одним быть господами, другим - подчиненными. В
Римской империи, как указанная социально-экономическая ступень ни близка к
феодализму, она все же была рабством, т.е. раб считался рабом по природе, в
самом последнем своем существе (хотя социально-политическая атмосфера уже
была насыщена разнообразными духовно-освободительными идеями).
б)
То же самое противоречие в политической сфере поздняя Римская империя
разрешала политическими средствами. Антитеза монархического режима и
внутренне свободной личности тоже могла существовать только до поры, до
времени. Тут тоже рано или поздно должно было наступить внутреннее слияние
интимных субъективно-анархических, чувств и переживаний с политическим
абсолютизмом империи. Оно и наступило в римской теократии, которая, внешне
оставаясь тем же государственным абсолютизмом, претендовала в то же время на
самое внутреннее и интимное, что было тогда в человеке, на религию.
Монархический абсолютизм становился какой-то своего рода мистической
церковью, государством-церковью, куда гражданин должен был входить уже не
просто формально и внешне, сохраняя за собой право на какой угодно
внутренний анархизм и "покой" своей личности, но куда он должен был входить
совсем аппаратом своих глубочайших и интимнейших чувств. С другой стороны, и
внутренний анархизм, психологизм эллинистической личности тут получил для
себя предел и оформление, сливаясь с абсолютными нормами мирового
государства. Политически это была эпоха цезаризма, исподволь
подготовлявшегося уже с первых шагов раннего эллинизма (еще Александр
Македонский, как известно, объявил себя богом, апофеоз же римских
императоров начался уже с Августа).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210