Каждая
из противоположностей указывала на другую противоположность, созерцалась в
ней и была как бы ее символом. А если иметь в виду, что раннеклассическая
эстетика греков отличалась материально-чувственным и
материально-математическим характером, т.е. если учесть, что греки
решительно все на свете хотели обязательно видеть глазами и осязать руками -
то станет ясно, что диалектические синтезы данной поры имели меньше всего
абстрактно-логический смысл, а были самыми настоящими художественными
образами. В них была телесная и почти всегда скульптурная чувственность, в
них было интуитивное отображение внутренней жизни. А ведь это и есть
эстетическое созерцание или художественный образ. Поэтому все указываемые
здесь диалектические противоположности имеют эстетическую природу и должны
быть обязательно рассматриваемы именно в истории античной эстетики.
Вместе с тем делается понятным и то, что в ранней классической диалектике
(о позднейшей мы сейчас не говорим) совершенно отсутствуют точно
разработанные таблицы категорий или какие-либо четко формулированные их
последовательности. Диалектические категории даны здесь вперемешку с
художественными образами, с физическими качествами, с эмпирическими
наблюдениями в астрономии или математике и для своего выявления требуют
специального анализа. Но анализ этот все же, безусловно, необходим, так как
диалектические категории здесь строго продуманы и мыслятся в яснейшей форме,
как бы они ни были фактически перемешаны со всеми другими построениями мысли
или чувственного восприятия.
б) Конститутивные противоположности
Это те противоположности, без которых невозможно основное
миропредставление, хотя с обывательской точки зрения они вовсе не являются
очевидными и требуют философского анализа.
1) Единое и многое. Ранние античные тексты переполнены рассуждениями об
едином и многом. Мир у всех античных философов обязательно един. И это
единство обязательно объединяется у них множеством частей. Особенно
напряженно продумано учение об единстве у элейцев, которые представляют его
себе настолько принципиально, настолько оригинально и несводимо к чему
другому, что они учат просто об отсутствии в этом единстве всякой
множественности, всяких частей и вообще делимости, всякого движения и всякой
возможности его чувственного восприятия. Тем не менее те же элейцы учат о
благоустроении космоса, об его эволюции из хаоса, об его расчленимости и
подвижности, так что историку философии и эстетики остается только одно -
понимать это нерасчленимое единство и расчлененный космос как одну и ту же
диалектическую единораздельную предметность. Но, повторяем, в ранней
греческой философии нет решительно ни одного философа, который не говорил бы
об едином и многом и который не отождествлял бы их в одной нерушимой
цельности.
2) Конечное и бесконечное. Точно так же многих удивляет диалектика
конечного и бесконечного, о которой гласят тексты решительно всех так или
иначе дошедших до нас ранних античных философов. Что пифагорейцы объединили
предел и беспредельное в одну цельность, об этом знают все и об этом говорят
уже элементарные учебники истории философии. Меньше внимания обращают на это
при изложении Анаксагора. Но как раз у него эта диалектика дана в
максимально отчетливой форме. Любая часть любого целого содержит у него это
целое в самой себе. А любая целость содержит у него в себе цельность вообще
всего мира, взятого в своей окончательной полноте. Ионийцы, Гераклит и
Эмпедокл тоже говорили об этом достаточно отчетливо. А у атомистов каждый
атом заряжен энергией того первобытного космического вихря, откуда он
появился.
То, что выше сказано о символическом характере античной эстетики ранней
классики, особенно применимо к последним двум противоположностям, как и
вообще ко всем противоположностям, о которых будет идти речь в настоящем
пункте. Если единое указывает на многое, а многое указывает на единое, то
это значит, что, рассматривая единое, мы в тоже самое время рассматриваем и
многое, а рассматривая многое, мы в то же самое время рассматриваем и
единое. Следовательно, единое есть символ многого, а многое есть символ
единого. Точно так же конечное несет на себе семантическую нагрузку
бесконечного и без него немыслимо; а в бесконечном мы созерцаем конечное, и
оно немыслимо, несозерцаемо без конечного. Следовательно, конечное есть
символ бесконечного, а бесконечное есть символ конечного. Поскольку же все
эстетическое и все художественное в одинаковой мере является и конечным и
бесконечным, то оно в одинаковой мере оказывается и таким конечным, которое
есть символ бесконечного, и таким бесконечным, которое является символом
конечного. А так как весь познавательный опыт, которым обладает античная
эстетика, есть опыт либо чувственно-материальный, либо
математически-интуитивный, то необходимо сказать, что всякий эстетический
предмет и всякое художественное произведение с античной точки зрения
одинаково и конечны и бесконечны и потому обоюдосторонне символичны.
3) Все во всем. Этот принцип сам собою вытекает из тождества единого и
многого или конечного и бесконечного. Если во всякой самой малой величине
содержится все единое, а все единое целиком содержится в своем малейшем
элементе, - это значит, что все целиком и во всей своей полноте содержится
решительно во всем. Так, пифагорейские числа содержатся во всякой мельчайшей
малости бытия. Вода, воздух и прочие элементы во всей своей полноте
содержатся во всех веществах, в которые они превращаются согласно ионийским
теориям. Но отчетливее всего этот принцип проводится у Анаксагора. Ибо
центральный пункт его учения заключается в том, что в каждой самой малой
частице материи налична вся бесконечность всех возможных частиц материи
всего космоса, взятого в целом.
4) Взаимопревращение элементов. Принцип всего во всем является принципом
неподвижным и стабильным. Но этот принцип понимался у греков также и
подвижно, динамически, понимался как сплошное становление. У греков, по
крайней мере в период ранней классики, не было таких элементов материи,
которые оставались бы вечно постоянными и вечно самотождественными, не
переходя друг в друга и не превращаясь в бесконечно разнообразные формы.
Вода Фалеса, воздух Анаксимена, огонь Гераклита, но также и числа
пифагорейцев, корни Эмпедокла, семена Анаксагора вечно и сплошно переходят
друг в друга, оставаясь в то же самое время самими собою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
из противоположностей указывала на другую противоположность, созерцалась в
ней и была как бы ее символом. А если иметь в виду, что раннеклассическая
эстетика греков отличалась материально-чувственным и
материально-математическим характером, т.е. если учесть, что греки
решительно все на свете хотели обязательно видеть глазами и осязать руками -
то станет ясно, что диалектические синтезы данной поры имели меньше всего
абстрактно-логический смысл, а были самыми настоящими художественными
образами. В них была телесная и почти всегда скульптурная чувственность, в
них было интуитивное отображение внутренней жизни. А ведь это и есть
эстетическое созерцание или художественный образ. Поэтому все указываемые
здесь диалектические противоположности имеют эстетическую природу и должны
быть обязательно рассматриваемы именно в истории античной эстетики.
Вместе с тем делается понятным и то, что в ранней классической диалектике
(о позднейшей мы сейчас не говорим) совершенно отсутствуют точно
разработанные таблицы категорий или какие-либо четко формулированные их
последовательности. Диалектические категории даны здесь вперемешку с
художественными образами, с физическими качествами, с эмпирическими
наблюдениями в астрономии или математике и для своего выявления требуют
специального анализа. Но анализ этот все же, безусловно, необходим, так как
диалектические категории здесь строго продуманы и мыслятся в яснейшей форме,
как бы они ни были фактически перемешаны со всеми другими построениями мысли
или чувственного восприятия.
б) Конститутивные противоположности
Это те противоположности, без которых невозможно основное
миропредставление, хотя с обывательской точки зрения они вовсе не являются
очевидными и требуют философского анализа.
1) Единое и многое. Ранние античные тексты переполнены рассуждениями об
едином и многом. Мир у всех античных философов обязательно един. И это
единство обязательно объединяется у них множеством частей. Особенно
напряженно продумано учение об единстве у элейцев, которые представляют его
себе настолько принципиально, настолько оригинально и несводимо к чему
другому, что они учат просто об отсутствии в этом единстве всякой
множественности, всяких частей и вообще делимости, всякого движения и всякой
возможности его чувственного восприятия. Тем не менее те же элейцы учат о
благоустроении космоса, об его эволюции из хаоса, об его расчленимости и
подвижности, так что историку философии и эстетики остается только одно -
понимать это нерасчленимое единство и расчлененный космос как одну и ту же
диалектическую единораздельную предметность. Но, повторяем, в ранней
греческой философии нет решительно ни одного философа, который не говорил бы
об едином и многом и который не отождествлял бы их в одной нерушимой
цельности.
2) Конечное и бесконечное. Точно так же многих удивляет диалектика
конечного и бесконечного, о которой гласят тексты решительно всех так или
иначе дошедших до нас ранних античных философов. Что пифагорейцы объединили
предел и беспредельное в одну цельность, об этом знают все и об этом говорят
уже элементарные учебники истории философии. Меньше внимания обращают на это
при изложении Анаксагора. Но как раз у него эта диалектика дана в
максимально отчетливой форме. Любая часть любого целого содержит у него это
целое в самой себе. А любая целость содержит у него в себе цельность вообще
всего мира, взятого в своей окончательной полноте. Ионийцы, Гераклит и
Эмпедокл тоже говорили об этом достаточно отчетливо. А у атомистов каждый
атом заряжен энергией того первобытного космического вихря, откуда он
появился.
То, что выше сказано о символическом характере античной эстетики ранней
классики, особенно применимо к последним двум противоположностям, как и
вообще ко всем противоположностям, о которых будет идти речь в настоящем
пункте. Если единое указывает на многое, а многое указывает на единое, то
это значит, что, рассматривая единое, мы в тоже самое время рассматриваем и
многое, а рассматривая многое, мы в то же самое время рассматриваем и
единое. Следовательно, единое есть символ многого, а многое есть символ
единого. Точно так же конечное несет на себе семантическую нагрузку
бесконечного и без него немыслимо; а в бесконечном мы созерцаем конечное, и
оно немыслимо, несозерцаемо без конечного. Следовательно, конечное есть
символ бесконечного, а бесконечное есть символ конечного. Поскольку же все
эстетическое и все художественное в одинаковой мере является и конечным и
бесконечным, то оно в одинаковой мере оказывается и таким конечным, которое
есть символ бесконечного, и таким бесконечным, которое является символом
конечного. А так как весь познавательный опыт, которым обладает античная
эстетика, есть опыт либо чувственно-материальный, либо
математически-интуитивный, то необходимо сказать, что всякий эстетический
предмет и всякое художественное произведение с античной точки зрения
одинаково и конечны и бесконечны и потому обоюдосторонне символичны.
3) Все во всем. Этот принцип сам собою вытекает из тождества единого и
многого или конечного и бесконечного. Если во всякой самой малой величине
содержится все единое, а все единое целиком содержится в своем малейшем
элементе, - это значит, что все целиком и во всей своей полноте содержится
решительно во всем. Так, пифагорейские числа содержатся во всякой мельчайшей
малости бытия. Вода, воздух и прочие элементы во всей своей полноте
содержатся во всех веществах, в которые они превращаются согласно ионийским
теориям. Но отчетливее всего этот принцип проводится у Анаксагора. Ибо
центральный пункт его учения заключается в том, что в каждой самой малой
частице материи налична вся бесконечность всех возможных частиц материи
всего космоса, взятого в целом.
4) Взаимопревращение элементов. Принцип всего во всем является принципом
неподвижным и стабильным. Но этот принцип понимался у греков также и
подвижно, динамически, понимался как сплошное становление. У греков, по
крайней мере в период ранней классики, не было таких элементов материи,
которые оставались бы вечно постоянными и вечно самотождественными, не
переходя друг в друга и не превращаясь в бесконечно разнообразные формы.
Вода Фалеса, воздух Анаксимена, огонь Гераклита, но также и числа
пифагорейцев, корни Эмпедокла, семена Анаксагора вечно и сплошно переходят
друг в друга, оставаясь в то же самое время самими собою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210