И как бы
ремесло ни стояло далеко от искусства, как бы рабский труд ни стоял далеко
от свободного творчества и как бы производитель-раб ни стоял далеко от
рабовладельца, организатора этого труда, - все же рабский труд, в форме
весьма далекой от социального и технического совершенства, создавал все
условия для такого творчества вещей, когда они понимались, трактовались и
созерцались в виде цельной и законченной индивидуальности, т.е. в виде такой
неделимости, для которой было недостаточно генетического объяснения, а было
необходимо объяснение ее из нее же самой.
Такую творческую индивидуальность, не объяснимую генетически, легко
истолковать как нечто бескачественное и иррациональное, как некую вещь в
себе, лишенную всяких определений. Однако, такое понимание было бы не
античным, а по-европейски дуалистическим, почти кантианским. Античность не
могла представить сущность, которая никак не являлась бы, не могла
представить явления, которое не содержало бы в себе никакой сущности.
Поэтому и объяснение вещи из нее же самой нуждалось и в ее генетическом
объяснении, а это последнее, напротив, нуждалось и в ее
самостоятельно-сущностном объяснении. Только при этом диалектическом условии
сущностное объяснение получало в античной эстетике свое настоящее место. 2.
Число - эстетический первопринцип
1. Характер античного числа
Основным принципом эстетики классического периода является число. Это
число имеет, конечно, мало общего с современным понятием числа. Оно, прежде
всего, неотделимо от вещей, а у иных античных мыслителей даже прямо
тождественно с вещами. Оно не есть просто результат счета, но всегда
содержит в себе идею порядка и потому является структурной целостью.
Наконец, оно обладает материально-творческой силой, способной создавать или,
по крайней мере, расчленять вещи, впервые делая их познаваемыми.
2. Главнейшие представители учения о числе
С учением о числе выступили пифагорейцы. Но было бы ошибкой считать, что
подобное учение есть особенность только какой-то одной философской школы.
Прежде всего, древнее пифагорейство в первые 200 лет его существования (VI -
IV вв. до н.э.) охватывает огромное число мыслителей, число, которого не
знала никакая другая античная философская школа. Вышеупомянутое понимание
числа как творческой цельности конструировано нами из массы пифагорейских
текстов.
Однако, чтобы учить о творческих числовых категориях, вовсе не
обязательно было принадлежать к школе пифагорейцев. Анаксагор - не
пифагореец, но учение о бесконечных множествах является у него основной
философской концепцией. Учение элейцев об Едином - числовое учение. Учение
милетцев о сжатии и разрежении первоначала есть учение
механико-математическое, т.е., попросту говоря, арифметическое, числовое.
Гераклит и Эмпедокл тоже не были пифагорейцами; тем не менее их учение о
ритмическом воспламенении вселенной явно носит числовой характер. Атомисты
прямо связываются с пифагорейцами, и каждый атом у них есть не что иное, как
геометрическое тело. У Левкиппа (А 15) "все сущее является числами или
происходит из чисел". Платон, особенно во вторую половину своей
деятельности, - явный пифагореец. Аристотель - оппонент пифагорейцев, но
учение о целости является основной проблемой и его философии. В эпоху
эллинизма мы находим целые философские школы неопифагорейства. И дальше
учение о числе только нарастает и углубляется. Достаточно привести хотя бы
трактат Плотина "О числах" (VI 6)116 или трактат псевдо-Ямвлиха "Теологумены
арифметики" (из которого много цитат содержится в собрании Дильса), в
котором дается систематическое изложение пифагорейской концепции каждого из
первых десяти чисел117. Таким образом, учение о числе как об эстетическом
или онтологическом (что для греков одно и то же) первопринципе без всякого
сомнения является общеантичным учением.
3. Число и живой организм
Необходимо разобраться, почему число явилось основным эстетическим
принципом в античной философии. Мы уже говорили выше, что античное число
мало похоже на наше понимание числа. Античное число есть творящая сила,
приводящая всякую непрерывность к расчленению, к оформлению и к организации,
устанавливающая структурное взаимоотношение между элементами разделенной
непрерывности и обладающая самостоятельной созерцательной ценностью. Не
удивительно поэтому, что число играет во всей античной эстетике роль
основного эстетического и художественного первопринципа. Во-вторых, важно и
то, почему именно число стало играть такую роль, а не какой-нибудь другой
принцип. Дело в том, что в основе античной красоты лежит живое физическое
тело, т.е. нечто внеличное и безличное. Не душа, не дух, не личность и не
субъект является тут эстетическим первопринципом, а именно число, т.е. некая
бескачественная структура. В таком случае и наивысшее обобщение такого
эстетического первопринципа не может обладать каким-либо личностным или хотя
бы просто качественным характером. То, что именно число и единое (как первый
образец числа) является здесь наивысшим эстетическим обобщением, есть
результат именно телесного понимания красоты. Так как живое тело есть,
прежде всего, организованная целость, то и его обобщение тоже должно быть
организованнейшей и организующей целостью, т.е. числом, и прежде всего
единым. Чтобы уловить специфику античной красоты, стоит только сравнить ее
хотя бы с красотой средневековья, которая в своем наивысшем обобщении уже не
является просто числом, а является и личностью, и субъектом, и духом с
определенным именем и определенной биографией (так называемой священной
историей), или с красотой нового времени, которая является порождением
глубин человеческого субъекта и тоже имеет весьма слабое отношение к понятию
числа. Вот почему начиная с элейцев и кончая неоплатониками принцип единого
играл основную роль в эстетике и в философии, не исключая также и Платона, у
которого вовсе не идеи лежат в основе бытия, а числа, более высокие, чем
идеи, и возглавляемые абсолютным единым118.
4. Скульптурный и гражданственно-полисный характер числа
Живой организм, который является моделью эстетического предмета и
художественного произведения, при всей своей огромной зависимости от
окружающего тем не менее живет своей внутренней, вполне самостоятельной и
относительно независимой жизнью, которая не только проявляется вовне, но и
вполне отождествляется со своим внешним проявлением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
ремесло ни стояло далеко от искусства, как бы рабский труд ни стоял далеко
от свободного творчества и как бы производитель-раб ни стоял далеко от
рабовладельца, организатора этого труда, - все же рабский труд, в форме
весьма далекой от социального и технического совершенства, создавал все
условия для такого творчества вещей, когда они понимались, трактовались и
созерцались в виде цельной и законченной индивидуальности, т.е. в виде такой
неделимости, для которой было недостаточно генетического объяснения, а было
необходимо объяснение ее из нее же самой.
Такую творческую индивидуальность, не объяснимую генетически, легко
истолковать как нечто бескачественное и иррациональное, как некую вещь в
себе, лишенную всяких определений. Однако, такое понимание было бы не
античным, а по-европейски дуалистическим, почти кантианским. Античность не
могла представить сущность, которая никак не являлась бы, не могла
представить явления, которое не содержало бы в себе никакой сущности.
Поэтому и объяснение вещи из нее же самой нуждалось и в ее генетическом
объяснении, а это последнее, напротив, нуждалось и в ее
самостоятельно-сущностном объяснении. Только при этом диалектическом условии
сущностное объяснение получало в античной эстетике свое настоящее место. 2.
Число - эстетический первопринцип
1. Характер античного числа
Основным принципом эстетики классического периода является число. Это
число имеет, конечно, мало общего с современным понятием числа. Оно, прежде
всего, неотделимо от вещей, а у иных античных мыслителей даже прямо
тождественно с вещами. Оно не есть просто результат счета, но всегда
содержит в себе идею порядка и потому является структурной целостью.
Наконец, оно обладает материально-творческой силой, способной создавать или,
по крайней мере, расчленять вещи, впервые делая их познаваемыми.
2. Главнейшие представители учения о числе
С учением о числе выступили пифагорейцы. Но было бы ошибкой считать, что
подобное учение есть особенность только какой-то одной философской школы.
Прежде всего, древнее пифагорейство в первые 200 лет его существования (VI -
IV вв. до н.э.) охватывает огромное число мыслителей, число, которого не
знала никакая другая античная философская школа. Вышеупомянутое понимание
числа как творческой цельности конструировано нами из массы пифагорейских
текстов.
Однако, чтобы учить о творческих числовых категориях, вовсе не
обязательно было принадлежать к школе пифагорейцев. Анаксагор - не
пифагореец, но учение о бесконечных множествах является у него основной
философской концепцией. Учение элейцев об Едином - числовое учение. Учение
милетцев о сжатии и разрежении первоначала есть учение
механико-математическое, т.е., попросту говоря, арифметическое, числовое.
Гераклит и Эмпедокл тоже не были пифагорейцами; тем не менее их учение о
ритмическом воспламенении вселенной явно носит числовой характер. Атомисты
прямо связываются с пифагорейцами, и каждый атом у них есть не что иное, как
геометрическое тело. У Левкиппа (А 15) "все сущее является числами или
происходит из чисел". Платон, особенно во вторую половину своей
деятельности, - явный пифагореец. Аристотель - оппонент пифагорейцев, но
учение о целости является основной проблемой и его философии. В эпоху
эллинизма мы находим целые философские школы неопифагорейства. И дальше
учение о числе только нарастает и углубляется. Достаточно привести хотя бы
трактат Плотина "О числах" (VI 6)116 или трактат псевдо-Ямвлиха "Теологумены
арифметики" (из которого много цитат содержится в собрании Дильса), в
котором дается систематическое изложение пифагорейской концепции каждого из
первых десяти чисел117. Таким образом, учение о числе как об эстетическом
или онтологическом (что для греков одно и то же) первопринципе без всякого
сомнения является общеантичным учением.
3. Число и живой организм
Необходимо разобраться, почему число явилось основным эстетическим
принципом в античной философии. Мы уже говорили выше, что античное число
мало похоже на наше понимание числа. Античное число есть творящая сила,
приводящая всякую непрерывность к расчленению, к оформлению и к организации,
устанавливающая структурное взаимоотношение между элементами разделенной
непрерывности и обладающая самостоятельной созерцательной ценностью. Не
удивительно поэтому, что число играет во всей античной эстетике роль
основного эстетического и художественного первопринципа. Во-вторых, важно и
то, почему именно число стало играть такую роль, а не какой-нибудь другой
принцип. Дело в том, что в основе античной красоты лежит живое физическое
тело, т.е. нечто внеличное и безличное. Не душа, не дух, не личность и не
субъект является тут эстетическим первопринципом, а именно число, т.е. некая
бескачественная структура. В таком случае и наивысшее обобщение такого
эстетического первопринципа не может обладать каким-либо личностным или хотя
бы просто качественным характером. То, что именно число и единое (как первый
образец числа) является здесь наивысшим эстетическим обобщением, есть
результат именно телесного понимания красоты. Так как живое тело есть,
прежде всего, организованная целость, то и его обобщение тоже должно быть
организованнейшей и организующей целостью, т.е. числом, и прежде всего
единым. Чтобы уловить специфику античной красоты, стоит только сравнить ее
хотя бы с красотой средневековья, которая в своем наивысшем обобщении уже не
является просто числом, а является и личностью, и субъектом, и духом с
определенным именем и определенной биографией (так называемой священной
историей), или с красотой нового времени, которая является порождением
глубин человеческого субъекта и тоже имеет весьма слабое отношение к понятию
числа. Вот почему начиная с элейцев и кончая неоплатониками принцип единого
играл основную роль в эстетике и в философии, не исключая также и Платона, у
которого вовсе не идеи лежат в основе бытия, а числа, более высокие, чем
идеи, и возглавляемые абсолютным единым118.
4. Скульптурный и гражданственно-полисный характер числа
Живой организм, который является моделью эстетического предмета и
художественного произведения, при всей своей огромной зависимости от
окружающего тем не менее живет своей внутренней, вполне самостоятельной и
относительно независимой жизнью, которая не только проявляется вовне, но и
вполне отождествляется со своим внешним проявлением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210