Явление
красоты фиксировалось здесь на первом плане. Но оно была настолько
неразрывно связано с бытием вообще, что не испытывалось никакой нужды
говорить об эстетическом в отрыве от бытия и создавать для него какие-нибудь
специальные термины. Выше мы уже имели случай говорить о том, что, например,
основным произведением искусства для античного сознания был космос, т.е.
здесь эстетика никак не отличалась от космологии. У многих античных
философов было, например, учение о катарсисе, или "очищении". Относится ли
этот термин к эстетике? Безусловно, относится, потому что в античном
катарсисе эстетическая сторона имеет огромное значение. Но было ли это
только эстетикой? Ни в коем случае, потому что в античном катарсисе
этическая сторона так же сильна, как и эстетическая. Итак, эстетическая
область была сильнейшим образом представлена в античности, но она очень
слабо отчленялась от области бытия вообще, от учения о природе вообще, от
этики, политики ("политика" - это тот термин в античности, куда относится
вся сфера общественных и государственных дел) и даже просто от психологии. А
то, что эстетическая сторона была сильнейшим образом представлена еще и в
мифологии, об этом и говорить не приходится, хотя мифология сама по себе
вовсе не есть эстетика.
в)
Но тогда возникает вопрос: как же все-таки быть с античной эстетикой,
если она здесь слабо дифференцирована от учения о бытии вообще, о космосе
вообще, о человеке (индивидуальном и общественном) вообще и, в конце концов,
просто от учения о вещах вообще? На этот вопрос не может быть никакого
двусмысленного или скептического ответа. Античные философы и мыслители
действительно слабо отчленяли эстетическую область от объективной
действительности вообще и от жизни или деятельности человеческого субъекта
вообще. Но это отчленение напрашивается само собою; и, очевидно, мы должны
его производить сами. Правомерно ли это?
У ребенка, например, тоже нет никаких специально формулированных
эстетических категорий, и он тоже не владеет никакой эстетикой как
специальной дисциплиной. Тем не менее было бы неправильно на этом основании
не изучать никаких детских представлений о красоте. А разве все взрослые
владеют эстетикой как разработанной научной дисциплиной? Можно сказать, что
интерес к эстетике как к специальной дисциплине даже и у взрослых людей
является редчайшим случаем; а тем не менее красотой в природе и в искусстве
наслаждаются очень многие, и наши картинные галереи и музеи всегда полны
людей, получающих огромное эстетическое удовольствие от рассматривания
картин или статуй; очень многие люди остро воспринимают красоту моря, гор,
лесов, полей, не вникая при этом ни в какие эстетические категории и не
владея никакими методами научной эстетики. Всякий народ имеет то или иное
представление о красоте, которое отражается в его поэтическом и
художественном творчестве, в его социальном строительстве и в его
повседневной жизни; и тут вовсе не обязательно, чтобы существовала
какая-нибудь эстетика в виде самостоятельной дисциплины. Было бы, однако,
чрезвычайно странно, если бы мы на этом основании запретили сами себе
говорить, например, о китайской, индийской, иранской, египетской, греческой,
римской, славянской, германской, романской и другой эстетике. Даже художники
и писатели очень часто не владеют никакой осознанной и разработанной
эстетикой, а уж отказать им в чувстве красоты никак нельзя, если они сами
являются создателями этой красоты.
Поэтому историк античной эстетики, во-первых, должен учесть все прямые
высказывания о красоте и искусстве в античной литературе и те построения,
которые можно в той или иной мере отнести к эстетике в смысле
самостоятельной дисциплины. Но, во-вторых, еще, более того, историк античной
эстетики должен неизменно учитывать все эстетические элементы у тех
философов и писателей, которые хотя специально и не занимались эстетикой, но
обладали различного рода эстетическими представлениями, вытекающими из их
более общих представлений.
Можно привести два таких примера. У пифагорейцев мы находим учение о
правильных многогранниках. Формально рассуждая, это учение нужно относить к
истории математики, куда его обычно и относят и где его обычно и
анализируют. Но вот оказывается, что куб - это не что иное, как форма земли,
октаэдр - есть форма огня. Вдумываясь в эти странные и непонятные для нас
аналогии, мы начинаем замечать, что во всех этих аналогиях и отождествлениях
фигурирует ярко выраженный эстетический момент. Земля, например, устойчива,
но эту устойчивость нужно выразить наглядными и зрительными методами, т.е.
геометрически, причем эта наглядность и зрительность должна выражать
очевидность, устойчивость и безусловную правильность. Следовательно, из
геометрических тел должны привлекаться только правильные геометрические
тела; и поскольку самым устойчивым из правильных геометрических тел является
куб, то, значит, земля и есть куб. Среди этих математических и физических
наблюдений нетрудно заметить и весьма интенсивную эстетическую
направленность, правда, с весьма оригинальной спецификой. Но на то и
существует история эстетики как наука, чтобы построения эстетики
формулировать в ясной и отчетливой для современного сознания форме.
Приведем другой пример. В истории античной философии излагается учение
Аристотеля о четырех причинах. Взятое само по себе, это есть учение о бытии,
и в этом виде оно рассматривается и у самого Аристотеля. Тем не менее, зная,
что эстетика есть наука о выразительных формах, в которой изучается
выражение внутреннего через внешнее и наоборот или выражение общего через
индивидуальное и наоборот, мы сразу же замечаем, что учение Аристотеля о
четырех причинах является не только онтологией, т.е. учением о бытии, но и
учением о выражении внутреннего через внешнее, а следовательно, и эстетикой.
В самом деле, если в вещи действует материальная причина, значит, эта вещь
материальна. Но вот оказывается, что в этой же вещи мы находим как
действующую причину, так и целевую. Наконец, эта материя со своей причинной
обусловленностью и со своей целевой направленностью дана, по Аристотелю, еще
и как "форма", причем термин "форма" есть безвкусный и беспомощный перевод
греческого термина, указывающий на наглядность, непосредственно
созерцательную данность и прямо даже на зрительность вещи, на ее зрительную
оформленность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
красоты фиксировалось здесь на первом плане. Но оно была настолько
неразрывно связано с бытием вообще, что не испытывалось никакой нужды
говорить об эстетическом в отрыве от бытия и создавать для него какие-нибудь
специальные термины. Выше мы уже имели случай говорить о том, что, например,
основным произведением искусства для античного сознания был космос, т.е.
здесь эстетика никак не отличалась от космологии. У многих античных
философов было, например, учение о катарсисе, или "очищении". Относится ли
этот термин к эстетике? Безусловно, относится, потому что в античном
катарсисе эстетическая сторона имеет огромное значение. Но было ли это
только эстетикой? Ни в коем случае, потому что в античном катарсисе
этическая сторона так же сильна, как и эстетическая. Итак, эстетическая
область была сильнейшим образом представлена в античности, но она очень
слабо отчленялась от области бытия вообще, от учения о природе вообще, от
этики, политики ("политика" - это тот термин в античности, куда относится
вся сфера общественных и государственных дел) и даже просто от психологии. А
то, что эстетическая сторона была сильнейшим образом представлена еще и в
мифологии, об этом и говорить не приходится, хотя мифология сама по себе
вовсе не есть эстетика.
в)
Но тогда возникает вопрос: как же все-таки быть с античной эстетикой,
если она здесь слабо дифференцирована от учения о бытии вообще, о космосе
вообще, о человеке (индивидуальном и общественном) вообще и, в конце концов,
просто от учения о вещах вообще? На этот вопрос не может быть никакого
двусмысленного или скептического ответа. Античные философы и мыслители
действительно слабо отчленяли эстетическую область от объективной
действительности вообще и от жизни или деятельности человеческого субъекта
вообще. Но это отчленение напрашивается само собою; и, очевидно, мы должны
его производить сами. Правомерно ли это?
У ребенка, например, тоже нет никаких специально формулированных
эстетических категорий, и он тоже не владеет никакой эстетикой как
специальной дисциплиной. Тем не менее было бы неправильно на этом основании
не изучать никаких детских представлений о красоте. А разве все взрослые
владеют эстетикой как разработанной научной дисциплиной? Можно сказать, что
интерес к эстетике как к специальной дисциплине даже и у взрослых людей
является редчайшим случаем; а тем не менее красотой в природе и в искусстве
наслаждаются очень многие, и наши картинные галереи и музеи всегда полны
людей, получающих огромное эстетическое удовольствие от рассматривания
картин или статуй; очень многие люди остро воспринимают красоту моря, гор,
лесов, полей, не вникая при этом ни в какие эстетические категории и не
владея никакими методами научной эстетики. Всякий народ имеет то или иное
представление о красоте, которое отражается в его поэтическом и
художественном творчестве, в его социальном строительстве и в его
повседневной жизни; и тут вовсе не обязательно, чтобы существовала
какая-нибудь эстетика в виде самостоятельной дисциплины. Было бы, однако,
чрезвычайно странно, если бы мы на этом основании запретили сами себе
говорить, например, о китайской, индийской, иранской, египетской, греческой,
римской, славянской, германской, романской и другой эстетике. Даже художники
и писатели очень часто не владеют никакой осознанной и разработанной
эстетикой, а уж отказать им в чувстве красоты никак нельзя, если они сами
являются создателями этой красоты.
Поэтому историк античной эстетики, во-первых, должен учесть все прямые
высказывания о красоте и искусстве в античной литературе и те построения,
которые можно в той или иной мере отнести к эстетике в смысле
самостоятельной дисциплины. Но, во-вторых, еще, более того, историк античной
эстетики должен неизменно учитывать все эстетические элементы у тех
философов и писателей, которые хотя специально и не занимались эстетикой, но
обладали различного рода эстетическими представлениями, вытекающими из их
более общих представлений.
Можно привести два таких примера. У пифагорейцев мы находим учение о
правильных многогранниках. Формально рассуждая, это учение нужно относить к
истории математики, куда его обычно и относят и где его обычно и
анализируют. Но вот оказывается, что куб - это не что иное, как форма земли,
октаэдр - есть форма огня. Вдумываясь в эти странные и непонятные для нас
аналогии, мы начинаем замечать, что во всех этих аналогиях и отождествлениях
фигурирует ярко выраженный эстетический момент. Земля, например, устойчива,
но эту устойчивость нужно выразить наглядными и зрительными методами, т.е.
геометрически, причем эта наглядность и зрительность должна выражать
очевидность, устойчивость и безусловную правильность. Следовательно, из
геометрических тел должны привлекаться только правильные геометрические
тела; и поскольку самым устойчивым из правильных геометрических тел является
куб, то, значит, земля и есть куб. Среди этих математических и физических
наблюдений нетрудно заметить и весьма интенсивную эстетическую
направленность, правда, с весьма оригинальной спецификой. Но на то и
существует история эстетики как наука, чтобы построения эстетики
формулировать в ясной и отчетливой для современного сознания форме.
Приведем другой пример. В истории античной философии излагается учение
Аристотеля о четырех причинах. Взятое само по себе, это есть учение о бытии,
и в этом виде оно рассматривается и у самого Аристотеля. Тем не менее, зная,
что эстетика есть наука о выразительных формах, в которой изучается
выражение внутреннего через внешнее и наоборот или выражение общего через
индивидуальное и наоборот, мы сразу же замечаем, что учение Аристотеля о
четырех причинах является не только онтологией, т.е. учением о бытии, но и
учением о выражении внутреннего через внешнее, а следовательно, и эстетикой.
В самом деле, если в вещи действует материальная причина, значит, эта вещь
материальна. Но вот оказывается, что в этой же вещи мы находим как
действующую причину, так и целевую. Наконец, эта материя со своей причинной
обусловленностью и со своей целевой направленностью дана, по Аристотелю, еще
и как "форма", причем термин "форма" есть безвкусный и беспомощный перевод
греческого термина, указывающий на наглядность, непосредственно
созерцательную данность и прямо даже на зрительность вещи, на ее зрительную
оформленность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210