Однако античность есть полное опровержение этого взгляда. Маркс пишет:
"Относительно искусства известно, что определенные периоды его расцвета не
находятся ни в каком соответствии с общим развитием общества, а
следовательно, также и с развитием материальной основы последнего,
составляющей как бы скелет его организации"7.
Конечно, рабовладельческое общество было шагом вперед по сравнению с
семейно-родовым строем. И тем не менее трудно представить себе общество
более вялое и непрогрессивное, более беспомощное и инертное, чем
рабовладельческое. Эксплуатация раба принципиально почти ничем не отличается
от эксплуатации домашнего животного. Естественно, что культура, основанная
на такой эксплуатации, невероятно медлительна и неповоротлива, какие бы
катаклизмы и революции в ней ни происходили. "В современном мире если и не
богатство каждого, то во всяком случае национальное богатство растет вместе
с ростом труда, в античном мире оно росло вместе с ростом безделья нации"8.
И тем не менее - искусство древней Греции таково, что даже теперь,
умудренные столькими веками человеческой истории, мы невольно
останавливаемся перед его произведениями и поражаемся их глубине и красоте.
Однако простая фиксация этого факта мало что дает. Здесь важно ясно
осознать, что именно в силу слабого развития своей экономической жизни
античные люди создали столь великое и неповторимое искусство (конечно, из
этого вовсе не следует, что этому способствует всякое слабое экономическое
развитие). Как раз вследствие того, что слаборазвитая социальная жизнь,
отсутствие науки, философии и вообще отвлеченной мысли давали полный простор
фантазии, мифу, анимистическому и фантастическому мировоззрению, у греков и
развилось их замечательное искусство, питаемое мифологией. "Предпосылкой
греческого искусства является греческая мифология, т.е. природа и
общественные формы, уже переработанные бессознательно художественным образом
народной фантазией. Это его материал"9.
Классическая античная пластика абсолютно отрицает все субъективное,
духовное, а от материального содержания требует полной подчиненности внешне
прекрасной скульптурной форме. Другими словами, античная пластика
предполагает рабовладельческую формацию. Пластика, рабство и отсутствие
резких прогрессивных форм связаны здесь в одно неделимое целое.
Говоря о "низкой ступени развития производительных сил труда и
соответственной ограниченности отношений людей рамками материального
процесса производства жизни, а значит, ограниченности всех их отношений друг
к другу и к природе..."10, Маркс подчеркивал, что эта "действительная
ограниченность отражается идеально в древних религиях, обожествляющих
природу, и народных верованиях". Эта ограниченность выступает прежде всего в
мифологии, а стало быть, и во всех ее воспроизведениях.
Античность, особенно эпоха классики, не исторична, а антиисторична. Она
астрономична, но совсем не знает чувства историзма. Чувство историзма было
пробуждено христианством. Но даже Средневековье в этом смысле все еще
слишком неподвижно - не физически неподвижно, а по своей сути, по своему
смысловому содержанию. История тут - печальная необходимость; средневековая
идеология много бы дала за то, чтобы не было никакой истории. Много бы дали
за это и греческие философы, для которых, впрочем, история скорее
безразлична, чем досадна. "Пока государство и церковь - единственные формы,
в которых осуществляются все общие свойства человеческой сущности, до тех
пор о социальной истории не может быть и речи. Поэтому древний мир и
средневековье не могли обнаружить никакого социального развития; лишь
реформация, первая, еще робкая и смутная попытка противодействия
средневековью, вызвала социальный переворот, превращение крепостных в
"свободных" работников... Древний мир, не знавший еще ничего о праве
субъекта и все мировоззрение которого было по существу абстрактно, всеобщно,
субстанциально, не мог поэтому существовать без рабства"11.
6. Необходимые оговорки
Все вышеизложенное не следует принимать механически и буквально. Так,
например, неверно было бы полагать, что античность вообще нигде не может
служить прогрессивным целям. В чужой культуре (как это и случилось в эпоху
европейского Возрождения) она может явиться началом даже революционным.
Нельзя также думать, что и в самой античности не было никакого прогресса.
Тут были, конечно, своя история и свой прогресс, временами очень
стремительные и бурные. Однако эпохи, сменявшие здесь одна другую, всегда
несли на себе печать беспорывного и холодного самодовления. Такое
внеличностное самодовление ярко проступает у Гомера и у Эсхила, у Платона и
у Эпикура, у Демокрита и у Плотина - на протяжении полутора тысяч лет,
несмотря на резкие отличия в миросозерцании и несмотря на то, что это
совершенно различные социальные типы.
В истории античной литературы мы встречаем не только эпохи внеличного
эпического творчества, но и эпоху пробуждения индивидуального самосознания,
эпоху субъективизма и психологизма, эпоху утонченного декадентства и т.д.
Индивидуализму и даже анархическому субъективизму тут никогда не были
закрыты двери. Однако при этом следует учитывать, что античный индивидуализм
совершенно иного типа, чем новоевропейский; античный субъективизм резко
отличается от субъективизма эпохи европейского Возрождения.
Формы проявления личности в античности совершенно своеобразны и
оригинальны. И отличаются они как раз своим внеличным, пластическим
содержанием. Это вовсе не парадокс или бьющее на оригинальность суждение.
Возьмем, например, греческую трагедию. Она-то уж во всяком случае могла
процветать только в эпоху чрезвычайно большого развития личности, когда
уравновешенный внеличный эпос уже давно перестал быть актуальным
мироощущением. И тем не менее греческая трагедия в основном внелична.
Основой ее внеличности является то, что главным действующим началом является
тут рок, безличная, слепая судьба, в руках которой человеческая личность
оказывается только механическим орудием. На этом примере ясно видно, что
даже эпоха расцвета личности являлась в Греции по существу продолжением
общеантичного пластического, телесного, безличностного мироощущения. Даже
культ Диониса, отличавшийся необычной возбужденностью и экзальтированностью
(исступленные вакханки разрывали животных и людей и упивались их кровью), -
даже этот культ содержит в себе нечто безличное, нечеловеческое;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
"Относительно искусства известно, что определенные периоды его расцвета не
находятся ни в каком соответствии с общим развитием общества, а
следовательно, также и с развитием материальной основы последнего,
составляющей как бы скелет его организации"7.
Конечно, рабовладельческое общество было шагом вперед по сравнению с
семейно-родовым строем. И тем не менее трудно представить себе общество
более вялое и непрогрессивное, более беспомощное и инертное, чем
рабовладельческое. Эксплуатация раба принципиально почти ничем не отличается
от эксплуатации домашнего животного. Естественно, что культура, основанная
на такой эксплуатации, невероятно медлительна и неповоротлива, какие бы
катаклизмы и революции в ней ни происходили. "В современном мире если и не
богатство каждого, то во всяком случае национальное богатство растет вместе
с ростом труда, в античном мире оно росло вместе с ростом безделья нации"8.
И тем не менее - искусство древней Греции таково, что даже теперь,
умудренные столькими веками человеческой истории, мы невольно
останавливаемся перед его произведениями и поражаемся их глубине и красоте.
Однако простая фиксация этого факта мало что дает. Здесь важно ясно
осознать, что именно в силу слабого развития своей экономической жизни
античные люди создали столь великое и неповторимое искусство (конечно, из
этого вовсе не следует, что этому способствует всякое слабое экономическое
развитие). Как раз вследствие того, что слаборазвитая социальная жизнь,
отсутствие науки, философии и вообще отвлеченной мысли давали полный простор
фантазии, мифу, анимистическому и фантастическому мировоззрению, у греков и
развилось их замечательное искусство, питаемое мифологией. "Предпосылкой
греческого искусства является греческая мифология, т.е. природа и
общественные формы, уже переработанные бессознательно художественным образом
народной фантазией. Это его материал"9.
Классическая античная пластика абсолютно отрицает все субъективное,
духовное, а от материального содержания требует полной подчиненности внешне
прекрасной скульптурной форме. Другими словами, античная пластика
предполагает рабовладельческую формацию. Пластика, рабство и отсутствие
резких прогрессивных форм связаны здесь в одно неделимое целое.
Говоря о "низкой ступени развития производительных сил труда и
соответственной ограниченности отношений людей рамками материального
процесса производства жизни, а значит, ограниченности всех их отношений друг
к другу и к природе..."10, Маркс подчеркивал, что эта "действительная
ограниченность отражается идеально в древних религиях, обожествляющих
природу, и народных верованиях". Эта ограниченность выступает прежде всего в
мифологии, а стало быть, и во всех ее воспроизведениях.
Античность, особенно эпоха классики, не исторична, а антиисторична. Она
астрономична, но совсем не знает чувства историзма. Чувство историзма было
пробуждено христианством. Но даже Средневековье в этом смысле все еще
слишком неподвижно - не физически неподвижно, а по своей сути, по своему
смысловому содержанию. История тут - печальная необходимость; средневековая
идеология много бы дала за то, чтобы не было никакой истории. Много бы дали
за это и греческие философы, для которых, впрочем, история скорее
безразлична, чем досадна. "Пока государство и церковь - единственные формы,
в которых осуществляются все общие свойства человеческой сущности, до тех
пор о социальной истории не может быть и речи. Поэтому древний мир и
средневековье не могли обнаружить никакого социального развития; лишь
реформация, первая, еще робкая и смутная попытка противодействия
средневековью, вызвала социальный переворот, превращение крепостных в
"свободных" работников... Древний мир, не знавший еще ничего о праве
субъекта и все мировоззрение которого было по существу абстрактно, всеобщно,
субстанциально, не мог поэтому существовать без рабства"11.
6. Необходимые оговорки
Все вышеизложенное не следует принимать механически и буквально. Так,
например, неверно было бы полагать, что античность вообще нигде не может
служить прогрессивным целям. В чужой культуре (как это и случилось в эпоху
европейского Возрождения) она может явиться началом даже революционным.
Нельзя также думать, что и в самой античности не было никакого прогресса.
Тут были, конечно, своя история и свой прогресс, временами очень
стремительные и бурные. Однако эпохи, сменявшие здесь одна другую, всегда
несли на себе печать беспорывного и холодного самодовления. Такое
внеличностное самодовление ярко проступает у Гомера и у Эсхила, у Платона и
у Эпикура, у Демокрита и у Плотина - на протяжении полутора тысяч лет,
несмотря на резкие отличия в миросозерцании и несмотря на то, что это
совершенно различные социальные типы.
В истории античной литературы мы встречаем не только эпохи внеличного
эпического творчества, но и эпоху пробуждения индивидуального самосознания,
эпоху субъективизма и психологизма, эпоху утонченного декадентства и т.д.
Индивидуализму и даже анархическому субъективизму тут никогда не были
закрыты двери. Однако при этом следует учитывать, что античный индивидуализм
совершенно иного типа, чем новоевропейский; античный субъективизм резко
отличается от субъективизма эпохи европейского Возрождения.
Формы проявления личности в античности совершенно своеобразны и
оригинальны. И отличаются они как раз своим внеличным, пластическим
содержанием. Это вовсе не парадокс или бьющее на оригинальность суждение.
Возьмем, например, греческую трагедию. Она-то уж во всяком случае могла
процветать только в эпоху чрезвычайно большого развития личности, когда
уравновешенный внеличный эпос уже давно перестал быть актуальным
мироощущением. И тем не менее греческая трагедия в основном внелична.
Основой ее внеличности является то, что главным действующим началом является
тут рок, безличная, слепая судьба, в руках которой человеческая личность
оказывается только механическим орудием. На этом примере ясно видно, что
даже эпоха расцвета личности являлась в Греции по существу продолжением
общеантичного пластического, телесного, безличностного мироощущения. Даже
культ Диониса, отличавшийся необычной возбужденностью и экзальтированностью
(исступленные вакханки разрывали животных и людей и упивались их кровью), -
даже этот культ содержит в себе нечто безличное, нечеловеческое;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210