— Я горд, господин полковник, что вы избрали для своего отдыха мой скромный дом,— сказал Бабенко.
Полковник, немного знавший русский язык, с недоверием посмотрел на старика.
— Он искренен? — спросил Фраке по-немецки.
— Думаю, что да,— сказал Шварц.— Большевики его сильно преследовали. В царское время он имел высокий чин.
Бабенко показал полковнику свою фотографию, снятую в 1912 году в связи с его избранием членом императорского археологического общества.
Сфотографирован он был в мундире статского советника с медалями и орденами, полученными за обнаружение памятников древности в окрестностях Вовчи и в Старом Сальтиве.
— Прошли годы, но сходство сохранилось,— сказал полковник.
— Это было тридцать лет назад, мне исполнилось тогда сорок восемь лет.
— А чему соответствовал ваш чин?
— Генералу, господин полковник.
Сели за стол. Олесь Григорьевич выпил за здоровье Фраке, повторил еще раз, что он и его жена очень благодарны полковнику за оказанную им честь. Он добавил, что был бы рад, если бы его внук был воспитан в духе немецкой цивилизации.
— Попробуйте напиток, приготовленный мною, господин полковник,— предложил Бабенко.
Полковник выпил свекольного самогона, поперхнулся, похвалил его из вежливости, но сказал, что шнапс все же лучше. Выпили по второму стакану, по третьему. Комендант радовался, что у полковника хорошее настроение.
В это время окна комнаты и белые занавески окрасились заревом далекого пожара. Все вышли на крыльцо. В березовом лесу, на том месте, где был похоронен Андрей Билик, горел костер.
Полковник приказал немедленно потушить костер. Комендант побежал исполнять приказ.
Полковник крикнул ему вслед:
— Расстреливать на месте тех, кто выйдет из домов любоваться партизанской иллюминацией!
— Мы тщательно прочесали лес,— задумчиво произнес Фраке,— партизан там нет. Это дело диверсантов-одиночек.
Внезапно чугунный, тяжелый взрыв потряс небо и землю. Крыльцо дрожало, оконные стекла испуганно, жалобно зазвенели. В небе вспыхнул зловещий огонь. Это взрывались на вокзале составы, везущие на фронт бензин и боеприпасы.
Полковник Фраке поспешно направился в комендатуру, приказал карательной роте и батарее Шварца двинуться к вокзалу. Все население города вышло во дворы, на улицы и смотрело на грозный огонь, на огромные столбы раскаленного дыма, стремительно поднимавшиеся к небу.
Бабенко запер ворота и спустился в подвал.
— Что происходит, Олесь Григорьевич? — испуганно спросил Аргам.
— Ничего особенного,— медленно ответил старик, поглаживая усы.— Надо же и тебе немного выйти на улицу, подышать свежим воздухом.
Он взял Аргама под руку и помог ему подняться на крыльцо.
— Смотри, пусть сердце твое успокоится. Зарево пожара осветило бледное лицо Аргама.
— Нет, такой пожар не потушить,— сказал Олесь Григорьевич.
XVI
Слова Галины Чегреновой помогали Шарояну бороться с чувством темного, животного страха, охватившего все его существо. «Теперь не бойся, думай о спасении своей души».
Эти слова еще звучали в голове Шарояна, когда его окликнул Сархошев.
— Бено!
Бено остановился, покорно поджидая своего хозяина.
— Куда идешь, Беньямин?
Впервые Сархошев назвал Шарояна полным именем. Бено стал объяснять жестами, что идет купаться на реку, но малоопытному «немому» это удавалось с трудом.
— Вай, Бено, Бено, я не знал, что ты такой трус. * Ничего, нам не долго осталось терпеть, не горюй. Вот
приедешь домой и окончательно увидишь, как хорошо ты сделал, что не ушел с большевиками в Сибирь. Иди загорай, купайся и поскорей приходи домой: Фрося курицу жарит.
Равнодушно выслушав Сархошева, Бено пошел к реке. Он чувствовал себя спокойно, когда оставался один на берегу реки, когда небо было ясным, грело теплое солнце.
Вот и речушка Вовчьи Воды. Он разделся и сел на песочке, у воды. Прошел последний месяц лета 1942 года. Год назад они выехали из Армении. Сейчас мать считает его мертвым, ведь от него нет писем. До бегства из армии Бено часто писал домой. «Не тревожься, мама, скоро разгромим фашистов, со славой вернемся домой». Такие письма он особенно часто писал в мае. Говорили, что советские войска дошли до Харькова. А потом все изменилось...
Солнце обжигало его голое тело. На плечо ему села стрекоза. Бено поймал ее, сжал ее хрупкое тельце своими большими сильными пальцами. Стрекоза, царапая лапками палец Бено, хотела освободиться. Бено посмотрел в большие эмалевые глаза стрекозы, разжал пальцы. Она полетела, упала на маленький кустик, с усилием взлетела и вновь упала в траву. Бено стало жаль ее.
Он бросился в воду, нырнул и, сдерживая дыхание, долго оставался под водой. Когда Бено вышел на берег, от его одежды, извиваясь, поспешно отползла маленькая змея. Страх, предчувствие беды сжали его сердце.
Он оделся и пошел к городу. Велика земля, но все дороги для него закрыты.
И он вновь вошел в постылый дом Глушко.
— Где ты пропадал? — спросила Фрося.— Проголодался, наверное?
Она поставила на стол жареную курицу, бутылку водки.
— Может, выпить с тобой, а, черненький?
— Хорошо, давай выпьем,— ответил немой Бено. Фрося радостно вскрикнула, всплеснула руками:
— Прошло, значит, все, немота твоя прошла? Говори же, черненький, ну, говори, говори!
Она обняла Бено, крепко прижала его голову к своей большой груди, поцеловала в губы, все время радостно повторяя:
— Немой заговорил, немой заговорил!
— Ну оставь, оставь, хватит,— повторял Бено,— оставь, говорю.
— Давай сегодня кутнем, черненький. До вечера будем одни. Мать и Партев вызваны на весь день к коменданту...
...Дверь внезапно распахнулась, и в комнату вошел Сархошев. Бено вскочил с кровати, стал торопливо одеваться. Фрося, лежа на кровати, спокойно, словно ничего не произошло, спросила застывшего у двери Сархошева:
— А ты говорил, что поздно вернешься, Партев. Как же так? Не поехал в Белгород?
Сархошев молчал.
— Почему ты не отвечаешь? — снова спросила Фрося и рассмеялась: — Неужто и второй онемел?
Вошла старуха Глушко, удивленно сказала:
— Ты что это днем разлеглась?
— Захотела и легла, а что? Сархошев сел на стул, молчал. Бено оделся, подошел к окну.
— Лежала не одна, не скучала,— проговорила Фрося.
— Не одна лежала, а с кем же? — спросила Ксения.
— Вот с ним.
— Как это?
— А чего ты, бабка, удивляешься,— сказал Сархошев,— неужели ты свою стерву дочку не знаешь?
Полуголая Фрося, вскочив с постели, стала ругать Сархошева:
— Я не жена тебе, не венчалась с тобой в церкви! Ты от своей жены требуй ответа, с кем она спит. Сам мне говорил, что жена тебе изменяла. А с меня спрашиваешь! Над собой посмейся, а не надо мной, понял?
— Ты что, сдурела, Фрося?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210