я хотел сам
побеседовать с ними, да вот, видишь, мне надо идти.
Объясни им, что ухабовщина ни к каким добрым
последствиям нас не приведет. Заводы Урала присылают нам патроны и снаряды, чтобы мы берегли своих
людей, не гнали их бессмысленно на убой... Объясни
им, что значит ухабовщина!
Полковник смотрел то на Малышева, то на Бурденко и Микаберидзе. Он снова взглянул на Аник Зулалян. Дементьеву казалось, что долгие, очень долгие годы жил он с этими людьми и никогда уж не разлучится с ними. Этой девушке в прошлом году во время кочубеевских боев он сердито крикнул: «Что вы дрожите, как цыпленок?» Та же девушка — и совсем уже не та. Вот и Малышев... Зеленым юнцом явился он к командиру полка. А сейчас дай ему полк — и можно быть спокойным за судьбу людей, за боевое дело.
И снова мысль об Ухабове затомила сердце Дементьева.
А ранение Баграта Самвеляна!
— Осиротели ваши соседи. Хороший человек
Самвелян. Хоть бы спасли его,— проговорил он.
Стоя уже в дверях блиндажа, полковник сказал командиру батальона:
— Малышев, отправь на часок Зулалян в медсанбат. Пусть кто-нибудь из бойцов комендантского взвода
сопровождает ее.
И Дементьев вышел из блиндажа.
— Бачыли, как посумнил полковник, колы услыхал
о Самвеляне? — проговорил Микола Бурденко.—
Умеет грустить, умеет любить.
XII
— Анна, давайте подождем до рассвета, зачем спешить? — сказал Малышев.— Сейчас жуткая тьма, метель. Медсанбат не убежит.
— Нехай идет, товарищ майор,— просительно произнес Бурденко,— до рассвета трудно утерпеть, я ее понимаю.
Люди в блиндаже переглянулись. Они больше года сражались вместе, вместе засыпали, прижавшись друг к другу, в лесу, в поле, в окопе, были вместе во время отступлений и наступлений, стали одной семьей. В тихие минуты они забывали о различии воинских званий. Малышев знал, что любой приказ его будет выполнен. И не боясь за дисциплину, он иногда спрашивал совета у красноармейцев. Это была не семейственность, это было нечто более высокое, чем обычная семья,— сплоченное, боевое братство участников Великой Отечественной войны.
— Гамидов, проводи Анну до штаба полка.
— А мы вместе с тобою, Микаберидзе, должны заняться «вопросом ухабовщины»,— сказал Малышев, сочно и громко произнося новорожденное слово «ухабовщина».
— Ухабовщина! — развеселившись, повторил Малышев.
В эти минуты он снова стал прежним смешливым юношей.
— Анна Михайловна,— глаза Малышева по-озорному блеснули,— от всех нас привет новоприбывшей докторше. Кстати, посмотрите, какие у нее руки. Ведь ей этими руками, наверное, придется кого-нибудь из нас резать. Это вещь возможная, даже без ухабовщины.
— Не люблю, когда так шутят,— сказала Аник.
— Не любите, а раньше меня попали под нож. Уж в следующий раз пусть лучше попаду я.
— Не хочу вас слушать,— прервала его Аник.
— А вы не серчайте, Анна Михайловна.
— Я прошу вас, товарищ майор, не величайте меня по отчеству, даже в шутку.
Малышев никогда не видел спокойную и приветливую Аник такой раздраженной. «Нервы-то дают себя знать»,— подумал он.
— Ну, доброго пути, Анна,— меняя тон, сказал
он,— осторожнее по ходам сообщения. Давайте помиримся, а потом ступайте.
Он протянул руку Зулалян. Анна пожала ему руку, потом вытерла слезы.
— Что с вами? — спросил Малышев.
— Боюсь с Люсик Аршакян говорить о брате, о Седе...
Вместе с Гамидовым Аник шла но ходам сообщения. Ночь была темная, снег слепил глаза. Боец поддерживал Аник за руку, когда она оступалась. В одном месте им пришлось сесть на дно окопа, переждать, пока стихнет пулеметный огонь неприятеля.
Гамидов мурлыкал азербайджанскую песню.
— Ты раньше другую пел? — спросила Аник.—
Помню, о садах Гянджи.
Гамидов грустно вздохнул.
— Сердце мое поет, а голоса нет.
Аник вспомнила слова армянской песни:
...Я на месте стою, а идти не могу, Переполнено сердце, рыдать не могу...
Неодолимая печаль охватила ее. «Я на месте стою, а идти не могу...»
— Ну, пошли,— неожиданно сказала она,— пошли, огонь утих, бегом пробежим.
— Нет, подожди немного, сестричка, хухановщина нам не нужна.
— Что?
— То, что сказал полковник.
— А, ухабовщина,— засмеялась Аник.— Ох, Гамидов, Гамидов, какой ты смешной!
— Куда попали, а, сестричка Анна? Клетская!.. Сколько живу, не слышал. Но пусть сто лет пройдет, эти названия не забуду: Кочубеевка, Валки, Колома-ки, Люботин, Харьков, Белгород, Вовча, Северный Донец, Тихая Сосна, Дон, Подпешенск, Клетская... Ты какую песню помнишь, Аник?
Он вздохнул, задумчиво произнес:
— Эх, Гянджа, душу за тебя отдам, за твои сады
и бахчи, за твои розы и сусамбар. Во сне вижу Гянджу
и чувствую, как роза пахнет, а кругом снег.
— Пошли, Гамидов, пошли,— перебила Аник; она боялась продолжать этот разговор, не хотела, чтобы тоска снова сжала ее сердце.
— Пошли, сестричка...
XIII
Военный следователь закончил первоначальный опрос свидетелей по делу Ухабова и сложил документы в сумку. Каро Хачикян и Савин должны были доставить лейтенанта в военный трибунал, находившийся недалеко от медсанбата. Атоян распорядился, чтобы Аник пошла вместе с ними.
Ухабов без ремня и револьвера стоял молча и ждал. Аник, не скрывая своего интереса, смотрела на молодого парня, имя которого повторял сегодня весь полк. Зазуммерил телефон, и Атоян взял трубку.
— Пришли, да? — обрадованно произнес Атоян.—
Ну живо, давайте их сюда, живо, живо. Я сейчас конвойных в дивизию направлю.
Вошел подполковник Кобуров, и Атоян возбужденным голосом доложил ему, что двух румын-перебежчиков — офицера и солдата — сейчас доставят в полк, а затем Атоян переправит их в штаб дивизии.
— Где, у кого румыны перешли?
— На участке его роты.
Атоян показал на Ухабова. Тот насмешливо улыбнулся, потом нахмурился.
— Меня погонят вместе с пленными румынами, товарищ подполковник?
— Придется,— сказал Кобуров,— что ж делать. У меня нет возможности конвоировать всех по отдельности.
Привели румын. Офицер был мужчина высокого роста, с красивым смуглым лицом, одетый в тяжелую шубу и высокую папаху из белого овечьего меха. Солдат был совсем молод, тоже смуглый, большеглазый. Если бы не форма, Аник приняла бы их за армян.
— Что ж, господин офицер,— сказал Кобуров.— Рад приветствовать ваш приход. Рассказывайте, слушаю вас.
— Разрешите мне объявить причину своего перехода вашему высшему командованию, господин подполковник,— ломая русские слова, ответил румынский офицер.
Кобуров нахмурился и резко скомандовал конвойным:
— Трогайтесь, живо!
В первые минуты лейтенант Ухабов шел молча, а затем, обращаясь к самому себе, стал произносить увещевательную речь:
— Павка, Павка, Павел Ухабов, сидел бы ты сейчас в своем окопе, и не гнали бы тебя с румынами, как пленного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
побеседовать с ними, да вот, видишь, мне надо идти.
Объясни им, что ухабовщина ни к каким добрым
последствиям нас не приведет. Заводы Урала присылают нам патроны и снаряды, чтобы мы берегли своих
людей, не гнали их бессмысленно на убой... Объясни
им, что значит ухабовщина!
Полковник смотрел то на Малышева, то на Бурденко и Микаберидзе. Он снова взглянул на Аник Зулалян. Дементьеву казалось, что долгие, очень долгие годы жил он с этими людьми и никогда уж не разлучится с ними. Этой девушке в прошлом году во время кочубеевских боев он сердито крикнул: «Что вы дрожите, как цыпленок?» Та же девушка — и совсем уже не та. Вот и Малышев... Зеленым юнцом явился он к командиру полка. А сейчас дай ему полк — и можно быть спокойным за судьбу людей, за боевое дело.
И снова мысль об Ухабове затомила сердце Дементьева.
А ранение Баграта Самвеляна!
— Осиротели ваши соседи. Хороший человек
Самвелян. Хоть бы спасли его,— проговорил он.
Стоя уже в дверях блиндажа, полковник сказал командиру батальона:
— Малышев, отправь на часок Зулалян в медсанбат. Пусть кто-нибудь из бойцов комендантского взвода
сопровождает ее.
И Дементьев вышел из блиндажа.
— Бачыли, как посумнил полковник, колы услыхал
о Самвеляне? — проговорил Микола Бурденко.—
Умеет грустить, умеет любить.
XII
— Анна, давайте подождем до рассвета, зачем спешить? — сказал Малышев.— Сейчас жуткая тьма, метель. Медсанбат не убежит.
— Нехай идет, товарищ майор,— просительно произнес Бурденко,— до рассвета трудно утерпеть, я ее понимаю.
Люди в блиндаже переглянулись. Они больше года сражались вместе, вместе засыпали, прижавшись друг к другу, в лесу, в поле, в окопе, были вместе во время отступлений и наступлений, стали одной семьей. В тихие минуты они забывали о различии воинских званий. Малышев знал, что любой приказ его будет выполнен. И не боясь за дисциплину, он иногда спрашивал совета у красноармейцев. Это была не семейственность, это было нечто более высокое, чем обычная семья,— сплоченное, боевое братство участников Великой Отечественной войны.
— Гамидов, проводи Анну до штаба полка.
— А мы вместе с тобою, Микаберидзе, должны заняться «вопросом ухабовщины»,— сказал Малышев, сочно и громко произнося новорожденное слово «ухабовщина».
— Ухабовщина! — развеселившись, повторил Малышев.
В эти минуты он снова стал прежним смешливым юношей.
— Анна Михайловна,— глаза Малышева по-озорному блеснули,— от всех нас привет новоприбывшей докторше. Кстати, посмотрите, какие у нее руки. Ведь ей этими руками, наверное, придется кого-нибудь из нас резать. Это вещь возможная, даже без ухабовщины.
— Не люблю, когда так шутят,— сказала Аник.
— Не любите, а раньше меня попали под нож. Уж в следующий раз пусть лучше попаду я.
— Не хочу вас слушать,— прервала его Аник.
— А вы не серчайте, Анна Михайловна.
— Я прошу вас, товарищ майор, не величайте меня по отчеству, даже в шутку.
Малышев никогда не видел спокойную и приветливую Аник такой раздраженной. «Нервы-то дают себя знать»,— подумал он.
— Ну, доброго пути, Анна,— меняя тон, сказал
он,— осторожнее по ходам сообщения. Давайте помиримся, а потом ступайте.
Он протянул руку Зулалян. Анна пожала ему руку, потом вытерла слезы.
— Что с вами? — спросил Малышев.
— Боюсь с Люсик Аршакян говорить о брате, о Седе...
Вместе с Гамидовым Аник шла но ходам сообщения. Ночь была темная, снег слепил глаза. Боец поддерживал Аник за руку, когда она оступалась. В одном месте им пришлось сесть на дно окопа, переждать, пока стихнет пулеметный огонь неприятеля.
Гамидов мурлыкал азербайджанскую песню.
— Ты раньше другую пел? — спросила Аник.—
Помню, о садах Гянджи.
Гамидов грустно вздохнул.
— Сердце мое поет, а голоса нет.
Аник вспомнила слова армянской песни:
...Я на месте стою, а идти не могу, Переполнено сердце, рыдать не могу...
Неодолимая печаль охватила ее. «Я на месте стою, а идти не могу...»
— Ну, пошли,— неожиданно сказала она,— пошли, огонь утих, бегом пробежим.
— Нет, подожди немного, сестричка, хухановщина нам не нужна.
— Что?
— То, что сказал полковник.
— А, ухабовщина,— засмеялась Аник.— Ох, Гамидов, Гамидов, какой ты смешной!
— Куда попали, а, сестричка Анна? Клетская!.. Сколько живу, не слышал. Но пусть сто лет пройдет, эти названия не забуду: Кочубеевка, Валки, Колома-ки, Люботин, Харьков, Белгород, Вовча, Северный Донец, Тихая Сосна, Дон, Подпешенск, Клетская... Ты какую песню помнишь, Аник?
Он вздохнул, задумчиво произнес:
— Эх, Гянджа, душу за тебя отдам, за твои сады
и бахчи, за твои розы и сусамбар. Во сне вижу Гянджу
и чувствую, как роза пахнет, а кругом снег.
— Пошли, Гамидов, пошли,— перебила Аник; она боялась продолжать этот разговор, не хотела, чтобы тоска снова сжала ее сердце.
— Пошли, сестричка...
XIII
Военный следователь закончил первоначальный опрос свидетелей по делу Ухабова и сложил документы в сумку. Каро Хачикян и Савин должны были доставить лейтенанта в военный трибунал, находившийся недалеко от медсанбата. Атоян распорядился, чтобы Аник пошла вместе с ними.
Ухабов без ремня и револьвера стоял молча и ждал. Аник, не скрывая своего интереса, смотрела на молодого парня, имя которого повторял сегодня весь полк. Зазуммерил телефон, и Атоян взял трубку.
— Пришли, да? — обрадованно произнес Атоян.—
Ну живо, давайте их сюда, живо, живо. Я сейчас конвойных в дивизию направлю.
Вошел подполковник Кобуров, и Атоян возбужденным голосом доложил ему, что двух румын-перебежчиков — офицера и солдата — сейчас доставят в полк, а затем Атоян переправит их в штаб дивизии.
— Где, у кого румыны перешли?
— На участке его роты.
Атоян показал на Ухабова. Тот насмешливо улыбнулся, потом нахмурился.
— Меня погонят вместе с пленными румынами, товарищ подполковник?
— Придется,— сказал Кобуров,— что ж делать. У меня нет возможности конвоировать всех по отдельности.
Привели румын. Офицер был мужчина высокого роста, с красивым смуглым лицом, одетый в тяжелую шубу и высокую папаху из белого овечьего меха. Солдат был совсем молод, тоже смуглый, большеглазый. Если бы не форма, Аник приняла бы их за армян.
— Что ж, господин офицер,— сказал Кобуров.— Рад приветствовать ваш приход. Рассказывайте, слушаю вас.
— Разрешите мне объявить причину своего перехода вашему высшему командованию, господин подполковник,— ломая русские слова, ответил румынский офицер.
Кобуров нахмурился и резко скомандовал конвойным:
— Трогайтесь, живо!
В первые минуты лейтенант Ухабов шел молча, а затем, обращаясь к самому себе, стал произносить увещевательную речь:
— Павка, Павка, Павел Ухабов, сидел бы ты сейчас в своем окопе, и не гнали бы тебя с румынами, как пленного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210