— Ты там чегось шукаешь? — спросил Бурденко и насмешливо добавил:—Завтра найдешь, не поспишай!
— Найду,— сказал Тоноян и повторил: — найду. Бурденко и Арсен прошли в ротный блиндаж.
Красноармейцы слушали рассказ Меликяна. Бурденко с Арсеном услышали его слова:
— Та смерть страшит человека, которая бесчестна...
— Правильно, батька,— вмешался Бурденко,— кажи нам побилыне таких мудрых слов.
Гаснущий огонь гильзовой коптилки, стоявшей в вырубленной в земле нише, на этот раз не нагонял дремоту. В полуоткрытую дверь врывался прохладный весенний воздух, боролся с густым махорочным дымом.
— Чего це вы уси видразу замовкли? — спросил Бурденко.— Про що замыслились? Заспивали бы писню! Я бы сам заспивав, та не умию, а то бы...
И он шутя кашлянул, как бы прочищая горло.
— Колы б я народився с таким могутным басом, як у Шаляпина або хоча б Паторжинского, я бы вам завжды спивал. Ну, Алдибек, заспивай щось узбекское.
Алдибек, лежа на спине, смотрел на бревна.
— И вин про щось думае. Уси тут мудрецы, кроме мене. Колы так, товарищи, давайте честно, по-солдатски, признаемся, хто про що думает. Хочете, я начну. Может, по-вашему, колы я много балакаю, то думать не умию? От же, товарищи, я ось про що думает...
Голос Бурденко изменился, в нем сейчас не было дурашливости. Не глядя на товарищей, Бурденко сказал, что весь день думал о своем родном Чернигове, вспоминал, каким видел его в день расставания, гадал, каким вновь увидит его после освобождения, какими будут дома, в которых он проводил электричество, городской сад, где он гулял по воскресеньям. Он мучительно тревожился о судьбе матери и младшего братишки. Он вспомнил своего земляка, секретаря райкома,— перед самым отъездом в армию секретарь вручил Миколе партийный билет, обнял его, пожелал удачи.
— Як помолчу с хвылыну — и я в Чернигови... ...Алдибек тоже рассказал о своих мыслях, хотя
побаивался, что товарищи посмеются над ним. То он думает, что завтра его убьют и пошлют извещение в колхоз. Хаджидже заплачет, затоскует, глаза опухнут, она похудеет, отец будет утешать ее... Потом он думает совсем по-другому: победа, он — Герой Советского Союза, возвращается домой. Колхоз устраивает в его честь пир, председатель держит речь: «Алдибек герой и в мирном труде и на фронте». А мать Алдибека говорит председателю: «Шейтан, а почему не хотел выдать дочь за Алдибека?» Потом играют свадьбу, все пляшут, поют. Такого плова еще никогда не готовили колхозные поварихи... А Гамидов думал, волновался, тревожился: все хотел решить, какой казнью казнит народный суд Гитлера за содеянные им злодейства, и все не мог определить, какова же будет эта казнь.
Сотни людей в эту ночь не спали, вспоминали прошлое, вспоминали близких,— и тех, кто ушел из жизни, и тех, кто, полный тревоги, быть может, где-то далеко-далеко, тоже не спит в эту ночь.
Сотни людей ждали рассвета, ждали часа атаки.
II
Рассвет озарил умытую росой землю, облака порозовели. При ясном утреннем свете Арсен увидел молодой куст шиповника. Бойцы не разговаривали, не переглядывались. Казалось, не только земля, вся вселенная, затаив дыхание, ожидала часа атаки...
В воздух поднялась белая ракета и, шипя, погасла.
Лицо Бурденко было неподвижно, глаза стали темными, суровыми. Всей тяжестью тела он налег на бруствер окопа и стал похож на отлитую из металла статую.
— Начинается!
— Начинается,— отозвался Меликян, потирая ладонью замлевшие губы.
Земля загудела, и ослепительные огни прорезали небо, устремились на запад. Рассветная тишина рухнула, чистый утренний воздух заполнился грохотом взрывов и визгом железа, гулом и треском. Казалось, тысячи горных водопадов одновременно низвергаются со страшной вышины.
— Ото работа.— Бурденко распрямился, вдохнул всей грудью воздух.
— Работа? — спросил один из бойцов. Бурденко усмехнулся.
— Да, работа...
Кто-то из бойцов крикнул:
— Саперы на реке!
Несколько человек высунулись из окопа, чтобы взглянуть на реку, где должны были показаться саперы.
— А ну назад, не высовываться! — пронзительно крикнул командир взвода Сархошев.— Война не театр, вы не зрители!
Губы его дрожали.
Он вынул из кармана папиросу, зажег спичку. Папироса сломалась, он отбросил ее в сторону.
— Меликян, сверни мне цигарку.
Меликян протянул ему тщательно свернутую цигарку. Сархошев затянулся, закашлялся, швырнул цигарку, пригнувшись побежал ходом сообщения.
Артподготовка не ослабевала. Все гуще становился дым разрывов над оборонительным рубежом немцев, превратился в тяжелое облако, ему не было видно ни начала, ни конца.
— Хотел бы я знать, сколько участвует в наступлении дивизий? — проговорил Аргам.
— Вся наша армия,— сказал Ираклий,— а может быть, весь Юго-Западный фронт. Дело дойдет до Харькова!
Было радостно, что огромные воинские силы примут участие в сражении, что дивизия Яснополянского лишь малая частица этой огромной, пришедшей в действие махины.
— По реке немцы бьют, прямо по саперам! — крикнул кто-то.
Снаряды поднимали столбы воды, вода россыпью падала вниз, окатывала саперов.
— Разрушили понтоны, гады!
В грохот артиллерийской подготовки вошел новый, напряженный, гудящий звук,— это шли на бомбежку немецкого переднего края советские самолеты — бомбардировщики и штурмовики.
Тяжелый гул бомбовых разрывов перекрыл все звуки боя. За первой волной краснозвездных бомбардировщиков шла вторая, третья.
И вот наконец над окопами вспыхнула белая ракета, и чей-то хриплый голос крикнул:
— В атаку, товарищи!
Миг напряженной неподвижности — и вот из окопа выскочил Бурденко. Следом за ним бежал Арсен Тоноян. Он бежал, видя впереди спину Бурденко, а рядом бежали другие бойцы, его товарищи. Вот, тяжело дыша, бежит Меликян, чуть поодаль от него — Аргам. Арсену показалось, что он отстает, и он ускорил бег. Вот пушки-сорокапятимиллиметровки... Почему они очутились впереди пехоты, когда это артиллеристы устроили здесь свои огневые? Он пробежал мимо пушек, он увидел цветущий куст шиповника, потом серебристый блеск воды. Вот и Северный Донец, разбитые понтоны на берегу, трупы саперов в мокрой одежде. Дым ест глаза, над головой воет железная смерть. Бойцы вошли в реку, держа над головами автоматы и винтовки. В первые секунды Тоноян почувствовал режущий холод воды. Вот вода доходит до груди, еще несколько шагов, и Арсен добрался до середины реки. Вот и берег, всего десяток метров, и он будет на суше. Уже видны луговые цветы, трава на западном берегу. И вот первый советский боец ступил на западный берег Северного Донца... И вдруг вода взметнулась вверх, накрыла Арсена с головой. Удар воды сшиб его с ног, перед глазами пузырилась, кипела зеленовато-молочная завеса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210