Неспокойно прошел последний мирный день Тонояна. Сосед бригадир, не зная, что пришла очередь Тонояна поливать земли своей бригады, отвел воду в сторону своего участка. Арсен, взбешенный, ругался. На шум пришел председатель колхоза.
— Ты что орешь? — спросил он.
Арсен угрюмо смотрел на мутную воду, текущую по чужим бороздам.
Скворцы летали над водой, им было все равно, по чьей земле, пузырясь, бегут быстрые ручьи. Когда из-под лопаты Арсена показывались червяки, он отбрасывал их скворцам.
— Поди сюда, хватит сердиться, я тебе что-то скажу,— позвал председатель.
Арсен молча сел рядом с ним на бугор.
— Говорил я по телефону с секретарем райкома. Посылаем делегацию в Узбекистан. Тебя назначают руководителем делегации.
— А кто еще поедет? — сварливо спросил Тоноян. Опять завязался спор.
В этот день пришла весть о войне.
Арсен собрался на фронт. Он был спокоен, но сердце щемило, когда он смотрел на детишек. Он до утра не спал, разговаривал с женой, давал ей советы, наказы.
— Тяжело тебе будет одной с ребятишками, Манушак джан, но, когда я вернусь, жизни своей не пожалею для тебя.
Под стук колес и скрип вагона Арсен вспоминает день расставания, перед его глазами стоят лица детей, печальные глаза Манушак. А этот Бурденко думает, что у Арсена Тонояна только и забот, что спорить с ним о махорке.
Бурденко в это время произнес: «Э, Тоноян, тут, я бачу, не рай, а гола земля та скалы»,— и указал на открытую дверь вагона.
— Воды у земли нет,— ответил Арсен,— правительство хотело воду провести, но началась война. Придет вода, посмотришь, какая жизнь тут будет.
— Побачим, побачим,— полушутя, полусерьезно сказал Бурденко.
Поезд остановился. Кто-то из солдат крикнул:
— Идут комиссар и какой-то старший политрук! Солдаты подтянули ремни, лежавшие на нарах
спустились вниз, курильщики погасили цигарки. Бурденко покрутил воображаемые усы, Аргам начал торопливо наматывать портянки. Он еще не закончил это трудное, непривычное ему дело, когда комиссар полка Шалва Микаберидзе и старший инструктор политотдела Тигран Аршакян забрались в вагон.
Дежурный Ираклий Микаберидзе лихо отрапортовал комиссару и повторил его приказ: «Вольно!»
Никто бы не подумал, что они братья.
— Знаете, товарищи, последнюю сводку? — спросил Аршакян.
Он передал Ираклию отпечатанную на машинке сводку.
— Читайте, послушаем все вместе.
Тигран смотрел на красноармейцев и словно не замечал Аргама. А Аргам ловил взгляд зятя и думал: неужели разница в званиях отдалила нас друг от друга?
Ираклий начал читать сводку. Безрадостной была она. Бои идут на подступах к Киеву, у Ленинграда, на полтавском направлении, под Одессой...
И то, что было далеко, вдруг словно бы приблизилось. Фронт и пугал, отталкивал и манил, притягивал. Почему так медленно идет поезд, почему так долго стоит он на остановках?
А Ираклий продолжал читать с сильным грузинским акцентом:
«Группа советских граждан, бежавшая из города Чернигова, сообщила о зверствах и диком терроре фашистских захватчиков».
— Як, як кажешь, из Чернигова? — прервал Бурденко и подсел к чтецу.
Ираклий продолжал: «Пьяные фашистские солдаты врываются в дома, убивают женщин, стариков и детей. Рабочий Д. Костько сообщил, как фашистские изверги вытащили 16 женщин и девушек из домов, вывели за город, изнасиловали и расстреляли. Когда, считая всех убитыми, фашисты ушли, из-под трупов выползла студентка городского педагогического техникума девятнадцатилетняя Мария Николаевна Коблучко и, возвратившись домой, рассказала об этом преступлении...»
Внезапно вскочив с места, Бурденко пронзительным голосом крикнул:
— Товарищи, да що ж це таке? Невже там так и написано?
Ираклий прервал чтение.
— Товарищ старший политрук, товарищ комиссар... Ця Мария Коблучко наша сусидка. С меньшим моим братишкой гуляла. Мы черниговськи!
...А враг все движется на восток...
IV
Транспортная рота и санитарная часть полка помещались в одном вагоне. На верхних нарах разместились девушки, внизу расположились мужчины.
На самодельном, устроенном из досок столе была разложена еда, стояли бутылки с вином и коньяком. За столом сидели командир транспортной роты Партев Сархошев, человек с умными, недобрыми глазами, его жена Клара, Меликян, которого пригласили из соседнего вагона, санинструктор Аник Зулалян, недавняя студентка Ереванского университета, и рядовой «транспортной роты — большеносый Бено Шароян.
Несмотря на просьбы Сархошева и его жены, Аник не пила, лишь немного поела. А Шароян держался свободно, ободренный радушием Сархошева. Хлопнув солдата по плечу, Сархошев сказал:
—- Парень что надо. С таким из пекла выйдешь. Он фашистов живьем будет глотать.
Меликян глядел на Шарояна и не знал, нравится ему носатый солдат или нет.
— Где ты работал? — спросил он.
— В цирке. Играл на саксофоне.
— Скажи прямо: был зурначи.
— Ну, зурначи,— сказал Сархошев,— чем плохая профессия? А вы, Зулалян, хоть рюмочку выпейте. Девушка вы красивая, но уж если пошли в солдаты, учитесь пить.
— Не могу, честное слово, не могу,— говорила Аник.
— И правильно делаешь, не пей,— проговорил Меликян, ласково глядя на Аник.— Я знаю твоего отца. Хороший человек, поговоришь с ним и сам становишься лучше. Не пей, незачем.
Клара Сархошева радовалась своей поездке. Она вернется в Ереван и расскажет подругам, как в воинском эшелоне доехала с мужем до Тбилиси. Она старалась казаться веселой, оживленной, она не из тех, что с причитаниями провожают мужей,— она видела, что творилось с, женой Аршакяна. Клара все поглядывала в зеркальце. Почему эта красивая Аник добровольно пошла в армию?
— Я просто жалею вас, Аник. Вы не созданы для войны. Захотели бы — женой наркома стали.
Аник пожала плечами.
— Возможно, мы разные люди, и поэтому нам друг друга трудно понять.
— Да что тут непонятного?
Аник видела, что солдаты на нарах следят за этим разговором, хотя и не смотрят в сторону стола.
Ей казалось, что товарищи осуждают ее — вот подсела санинструкторша к командирам, не любит, видно, солдатскую еду. Но когда она собралась уйти из-за стола, в вагон вошли комиссар Микаберидзе и Арша-кян. Все вскочили с мест, стали навытяжку перед старшими командирами.
— Не надо, отставить,— и Микаберидзе помахал рукой.— Ешьте, ешьте.
Клара с удивлением посмотрела на мужа,— он, такой независимый, самоуверенный, в струнку вытянулся перед начальством... Скажите, пожалуйста, что за шишка этот Аршакян? Клара и жену его видела, самая обыкновенная женщина, ничего особенного.
Сархошев пригласил вошедших к столу.
— Товарищ комиссар, товарищ старший политрук, садитесь, пожалуйста, покушайте с нами.
— Вы, по-моему, не кушаете, а пьете,— заметил Аршакян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210