Аник любовалась Веселым. Такой мог сказать: «Или окоп победы, или могила!»
— Ты чего взбесился, Веселый, он шутит,—
вмешался Мусраилов.
— У меня душа плачет, что фашист дошел до Дона,— проговорил Веселый,— я все думаю, а не могу понять, почему такое случилось, а он смеется.
Вспышка Веселого пришлась по душе Бурденко и Микаберидзе.
— Веселый! Что ты за Веселый, если шуток не понимаешь? — примирительно сказал Ухабов.
— Твои шутки мне не нравятся, чужой я тебе человек, товарищ бывший лейтенант.
— Успокойся, Миша. Годи,— сказал Бурденко.
— Я вступлю в партию, пусть он знает: настоящим коммунистом стану.
— А я что, сомневаюсь, что ли, чудак? — засмеялся Ухабов.
— Не сомневаешься? Спасибо за доверие. Тогда дайте мне бумагу и ручку, товарищ парторг.
— Для чего? — спросил Бурденко.
— Написать заявление.
— Яке заявление?
— О приеме в партию.
— Ни, Веселый,— улыбнулся Бурденко,— так заяву в партию не пишут. Ты что ж, назло Ухабову хочешь в партию вступить? Давай отложим, ты ще подумай. Я бачу, що в самом диле ще рано...
Веселый опешил. Он удивленно, как бы прося поддержки, посмотрел на Микаберидзе. Но Микаберидзе покачал головой.
— Ты сам говорил, что тебе рано, ты был искренен
полчаса назад. За полчаса люди не меняются, даже
на фронте. Таких чудес не бывает.
Аник хотелось вмешаться, защитить Мишу Веселого. Как он расстроился, как изменилось его лицо, потускнел взгляд! И ведь опять этот Ухабов виноват!
Тяжелая каменная голова Ухабова, казалось, ушла в плечи, в глазах стояла злорадная усмешка. Аник казалось, что он сейчас, как черепаха, совсем втянет голову в плечи, и головы не станет видно. А у Миши Веселого душа была прозрачной, будто капля росы.
Аник вышла из блиндажа, за ней следом вышел Ухабов.
Подойдя к Аник, он осторожно взял ее за руку и спросил:
— Скажите, Мария Вовк хорошая девушка?
— Почему вы спрашиваете?
— Когда меня судили, она была заседателем.
— Хорошая.
— Мне тоже так показалось.
— Ну и что?
— Ничего.
Ухабов отошел, исчез в темноте.
Облака окутали небо. Ночь была темной и в то же время какой-то молочно-белой. Противник в этот час не освещал небо ракетами, артиллерийская и минометная стрельба стихла. Аник пошла в штаб батальона.
Малышева на командном пункте не оказалось, его вызвали в штаб дивизии. Печка погасла, в землянке было холодно. Проснувшийся дежурный подложил дров в круглую железную печурку. Аник иголкой поправила фитилек коптилки, взяла лежавшую на нарах дивизионную газету.
«В течение 14 ноября наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда, северо-восточнее Туапсе и юго-восточнее Нальчика. На других фронтах никаких изменений не произошло».
Сегодня уже 15 ноября 1942 года, а советские войска все еще стоят на берегах Дона. 15 ноября... знакомая дата. Сердце Аник неожиданно забилось: это день рождения ее матери! Как она могла забыть? Она вынула из планшета карандаш и бумагу, решила написать письмо матери.
Как бы ей повеселее написать: пусть мама не думает, что на фронте ей тяжело. Знает ли она, что Аник была ранена, долго лежала в госпитале? Она об этом домой не писала, но ведь могли сообщить другие. Она уже здорова — зачем зря пугать маму? Но как же все-таки начать?
Она задумалась, держа в руке карандаш.
Боец вышел из блиндажа, она осталась одна; хорошо бы кончить письмо, пока никого нет в блиндаже.
«Дорогая мама,— написала она.— Пишет тебе твоя дочка, милая моя мамочка. Поздравляю тебя с днем рождения. Ты знаешь, как каждый раз в этот день я веселилась и радовалась. И этот день здесь для меня прошел так же весело, мама, свою дочь ты родила для счастья...»
На слове «счастье» Аник остановилась, положила голову на руки и заплакала...
XIX
Майор Козаков все ждал назначения. Каждое утро он выходил из избы и прислушивался к канонаде со стороны Дона. Из Сталинграда шли тяжелые вести: враг занял большую часть города, советская оборона проходила по узкой полосе на западном берегу Волги. Где же праздник на нашей улице, о котором сказал Сталин? А, может быть, праздник готовится? Но почему никто не приглашает майора Козакова участвовать в нем?
Начальник отдела кадров каждый день говорит: «Подождите, надо будет — вызовем». Вчера он даже головы не поднял от стола, чтобы взглянуть на майора. И в самом деле, ведь все сведения о рабе божьем Козакове вложены в папку, спрятаны у кадровика в ящике, зачем же смотреть на его лицо? Каждый день сотни людей приходят в отдел кадров, всех не упомнишь. Эх, вышел бы этот бумажный рыцарь, этот ветеран военной канцелярии на свежий воздух и прислушался бы к артиллерийской музыке... А ведь Козаков приехал сюда всего лишь пять дней назад; как же измучились полковники, подполковники, майоры, капитаны, которые по десять, по двадцать дней томятся с утра до ночи в ожидании, проклиная этого полковника.
Козаков решил сегодня категорически заявить кадровику: «Дайте мне любое назначение, хотя бы командиром роты. Я не могу привыкнуть к штабным тылам, мое место в окопах.
Говорят, начальники отделов кадров не выносят таких слов. Взбесится, ну и пусть, хоть этим душу отвести.
Майор шел задумавшись, когда кто-то окликнул его.
— Товарищ Козаков, вы уже позавтракали или
только собираетесь?
Это был полковник из отдела кадров. Его дружеский тон удивил майора.
Козаков ответил, что идет в военторговскую столовую.
— Тогда быстрее кушайте и сразу же приходите
ко мне,— сказал полковник. Словно другой человек
был перед Козаковым. Обычно мрачный и недобро
желательный, начальник отдела кадров сейчас приветливо улыбался, как бы говоря: «Вот я каким ласковым могу быть, зря вы такого плохого мнения обо мне».
Наспех поев, Козаков пошел в отдел кадров.
— С вами хочет говорить начальник штаба
армии генерал Яснополянский,— сказал полковник,—
после разговора с ним возвращайтесь сюда.
...Козаков вошел в просторную избу, увидел склоненную над столом голову генерала.
— Товарищ генерал, по вашему приказанию,
майор...
Генерал, не поднимая головы, проговорил:
— Знаю, знаю, подождите минутку, вот дочитаю...
Его рыжие волосы свисали на лоб. Генерал
толстым карандашом подписал прочитанную бумагу, поднял голову.
— Садитесь, майор Козаков. Скучали без дела?
Генерал заговорил с Козаковым, как со старым
знакомым.
— Скучал, товарищ генерал.
Генерал прищурил глаза, словно задумался над ответом майора, затем произнес:
— Вы командовали батальоном, майор Козаков, потом полком, а через две недели после последнего назначения были ранены, не так ли?
— Так точно, товарищ генерал.
— И всегда отступали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210