А сейчас этот человек стал ей далеким и чужим, вызывал в ней ужас и отвращение.
Курдюков плакал, все сваливал на Ухабова, просил разрешить ему кровью искупить свою вину. Ухабов ни о чем не просил, не пытался ни скрыть, ни оправдать свои преступления, со странным, старательным безразличием вспоминал события, названия сел, имена людей.
Допрос подсудимых закончился.
— Что вы просите от трибунала, обвиняемый Ухабов? — спросил майор Дарбинян.— У нас нет больше к вам вопросов. Вам дается последнее слово.
Казалось, Ухабов не расслышал этих слов. Он долго молчал и продолжал смотреть холодным, неживым взглядом.
— Вам нечего сказать трибуналу? Посиневшие губы Ухабова зашевелились:
— Конечно, мне больно, что я должен умереть бесчестной смертью...— Он замолчал, потом снова заговорил: — Ясно, что я буду расстрелян. Прошу только об одном, распорядитесь, чтобы те, кто будет стрелять, патронов не жалели и стреляли прямо в грудь.
Сердце Марии, казалось, перестало биться.
Конвоиры вывели обвиняемых.
Майор Дарбинян взглянул на Малышева и Вовк.
— Я думаю, тут никаких споров не может быть,— сказал Дарбинян,— оба заслуживают расстрела.
— Да, это ясно,— проговорил Малышев.
Вовк тяжелым движением головы подтвердила свое согласие.
Секретарь положил приговор на стол перед председателем. Дарбинян с профессиональным спокойствием взял ручку, подписал приговор, протянул бумагу Малышеву. Малышев вытащил из кармана гимнастерки авторучку, прочел приговор, закусил нижнюю губу и, прищурив глаза, посмотрел на кончик пера. Мизинцем левой руки он прочистил перо, потом положил ручку в карман, словно раздумал подписать приговор, затем взял со стола ручку, которой пользовался секретарь трибунала, и торопливо подписал бумагу.
Мария Вовк встала, подошла к столу и подписала приговор. Она хотела снова сесть на скамейку, но вдруг почувствовала, что ноги не подчиняются ей. Она покачнулась и повалилась на пол...
IX
На следующий день Военный Совет армии утвердил смертный приговор, вынесенный трибуналом Ухабову и Курдюкову. Приведение приговора в исполнение было приказано произвести в присутствии представителей полков и отдельных подразделений дивизии. Во второй половине дня представители полков и батальонов построились на лесной поляне близ села Лучки. На краю поляны темнела большая свежевырытая яма. Возле ямы была навалена груда сырой земли, лежал ворох еловых веток. Весенний закат заполнил рощу мягким, тихим светом; словно охваченные огнем, пылали верхушки деревьев.
Слышалось пение птиц, раздавался голос соловья, сладко, по-весеннему пахла земля.
Стоя между Гамидовым и Тонояном, Аргам напряженно глядел на яму, черневшую среди молодой лесной зелени.
В суровом молчании стояли сотни людей. Вот наконец четверо автоматчиков привели преступников. Приехали генерал Геладзе, полковник Козаков, начальник политотдела Федосов, Аршакян, работники трибунала и прокуратуры.
Ухабову и Курдюкову приказали стать над ямой, спиной к лесу.
Солнце опустилось ниже, лучи его освещали вершины и стволы деревьев.
Ухабов и Курдюков стояли с обнаженной грудью, с лицами, обросшими щетиной; они стояли на ногах, они дышали, но казались уже мертвыми. Оба смотрели куда-то поверх деревьев.
Инструктор политотдела Орехов подошел к Аргаму и шепнул ему на ухо:
— Вам предлагают выступить, произнести слова осуждения.
Нет, нет, Аргам не может говорить. Сначала говорил капитан — командир стрелкового подразделения, потом выступил Микола Бурденко.
— В то время... когда враг вновь захватил Харьков... когда он сеет смерть и разрушение на нашей земле... когда тысячи бойцов готовы своими телами заслонить Родину, в это время...
Бурденко был бледен, губы у него дрожали. Невыносимо тяжелой была эта картина даже для видавших тысячи смертей бойцов. Речи закончены.
Четверо бойцов, держа автоматы наготове, встали напротив Ухабова и Курдюкова.
Аргам, не мигая, смотрел, ожидал мгновения, которое вместе с ужасом вызывало в нем какой-то томительный интерес.
— Огонь по изменникам Родины! — крикнул командир комендантской роты.
Затрещали автоматы. Ухабов и Курдюков повалились на землю.
Голоса птиц вдруг замолкли; лес словно онемел; воцарилась жуткая тишина. Но вот робко заверещала какая-то пичуга, ей ответила другая, и снова лес ожил, заговорил сотнями голосов. Казалось, ничто не изменилось,— листва покачивалась и шелестела, трава пахла так же, как раньше, птицы пели, вечернее небо в легких розовых облаках стояло над землей. Только дышать почему-то стало тяжело.
Аргам почувствовал мучительную тоску, сердце то билось тревожно, то вдруг замирало.
В глубоком молчании повзводно расходились с поляны свидетели казни Ухабова и Курдюкова. Рядом с Аргамом шагали его старые боевые друзья — Бурденко, Савин, Коля Ивчук, Каро, Гамидов, Мусраилов. Шли молча, не глядя друг на друга.
Негромко шелестела листва деревьев. Казалось, что мелкий дождик падает на листву, но вечернее небо было ясным, светлым.
Пришли в полк. В небе еще стоял вечерний свет, немцы запускали ракеты, трещали пулеметы. С Бурденко и Тонояном Аргам вошел в ротный блиндаж. Принесли ужин. Бурденко отодвинул свою тарелку. Никто не прикоснулся к еде в этот вечер. Люди легли рядышком на пол землянки, устланный ветками и травой, вдыхали запах вялой листвы.
Аргам думал о том, каким страшным врагом самому себе может стать человек, если он не уважает чужой жизни, если замолкает его совесть и меркнет разум. С болью думал он о Марии Вовк — она подписала смертный приговор своему любимому.
Состояние Марии было очень тяжелым. У нее поднялась температура, начался бред.
Люсик не отходила от Марии. Алла Сергеевна тоже была полна тревоги о здоровье Вовк, часто заходила в палатку, где лежала Мария.
К рассвету Мария немного успокоилась, ненадолго заснула. Едва рассвело, она проснулась и чуть слышным голосом попросила Люсик:
— Прошу вас, прочтите вслух письмо, что мне прислали из Армении.
Люсик вынула из полевой сумки Марии письмо и стала читать его. Вовк слушала, следя глазами за солнечным лучом, проникшим в палатку.
Люсик прочла последние слова письма: «Желаем тебе живой-невредимой вернуться домой и стать счастливой матерью...»
Вовк закрыла лицо руками и зарыдала.
Алла Сергеевна, стоявшая рядом, тоже заплакала.
X
Прошел еще один тихий месяц. После щедрой весны началось богатое, пышное лето. А по вечерам радио повторяло одно и то же монотонное сообщение: «На фронте существенных изменений не произошло». И так изо дня в день.
В течение трех с половиной месяцев подразделения дивизии жили в одних и тех же окопах, в одних и тех же блиндажах, штабы стояли в тех же лесах, медсанбаты возле тех же сел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Курдюков плакал, все сваливал на Ухабова, просил разрешить ему кровью искупить свою вину. Ухабов ни о чем не просил, не пытался ни скрыть, ни оправдать свои преступления, со странным, старательным безразличием вспоминал события, названия сел, имена людей.
Допрос подсудимых закончился.
— Что вы просите от трибунала, обвиняемый Ухабов? — спросил майор Дарбинян.— У нас нет больше к вам вопросов. Вам дается последнее слово.
Казалось, Ухабов не расслышал этих слов. Он долго молчал и продолжал смотреть холодным, неживым взглядом.
— Вам нечего сказать трибуналу? Посиневшие губы Ухабова зашевелились:
— Конечно, мне больно, что я должен умереть бесчестной смертью...— Он замолчал, потом снова заговорил: — Ясно, что я буду расстрелян. Прошу только об одном, распорядитесь, чтобы те, кто будет стрелять, патронов не жалели и стреляли прямо в грудь.
Сердце Марии, казалось, перестало биться.
Конвоиры вывели обвиняемых.
Майор Дарбинян взглянул на Малышева и Вовк.
— Я думаю, тут никаких споров не может быть,— сказал Дарбинян,— оба заслуживают расстрела.
— Да, это ясно,— проговорил Малышев.
Вовк тяжелым движением головы подтвердила свое согласие.
Секретарь положил приговор на стол перед председателем. Дарбинян с профессиональным спокойствием взял ручку, подписал приговор, протянул бумагу Малышеву. Малышев вытащил из кармана гимнастерки авторучку, прочел приговор, закусил нижнюю губу и, прищурив глаза, посмотрел на кончик пера. Мизинцем левой руки он прочистил перо, потом положил ручку в карман, словно раздумал подписать приговор, затем взял со стола ручку, которой пользовался секретарь трибунала, и торопливо подписал бумагу.
Мария Вовк встала, подошла к столу и подписала приговор. Она хотела снова сесть на скамейку, но вдруг почувствовала, что ноги не подчиняются ей. Она покачнулась и повалилась на пол...
IX
На следующий день Военный Совет армии утвердил смертный приговор, вынесенный трибуналом Ухабову и Курдюкову. Приведение приговора в исполнение было приказано произвести в присутствии представителей полков и отдельных подразделений дивизии. Во второй половине дня представители полков и батальонов построились на лесной поляне близ села Лучки. На краю поляны темнела большая свежевырытая яма. Возле ямы была навалена груда сырой земли, лежал ворох еловых веток. Весенний закат заполнил рощу мягким, тихим светом; словно охваченные огнем, пылали верхушки деревьев.
Слышалось пение птиц, раздавался голос соловья, сладко, по-весеннему пахла земля.
Стоя между Гамидовым и Тонояном, Аргам напряженно глядел на яму, черневшую среди молодой лесной зелени.
В суровом молчании стояли сотни людей. Вот наконец четверо автоматчиков привели преступников. Приехали генерал Геладзе, полковник Козаков, начальник политотдела Федосов, Аршакян, работники трибунала и прокуратуры.
Ухабову и Курдюкову приказали стать над ямой, спиной к лесу.
Солнце опустилось ниже, лучи его освещали вершины и стволы деревьев.
Ухабов и Курдюков стояли с обнаженной грудью, с лицами, обросшими щетиной; они стояли на ногах, они дышали, но казались уже мертвыми. Оба смотрели куда-то поверх деревьев.
Инструктор политотдела Орехов подошел к Аргаму и шепнул ему на ухо:
— Вам предлагают выступить, произнести слова осуждения.
Нет, нет, Аргам не может говорить. Сначала говорил капитан — командир стрелкового подразделения, потом выступил Микола Бурденко.
— В то время... когда враг вновь захватил Харьков... когда он сеет смерть и разрушение на нашей земле... когда тысячи бойцов готовы своими телами заслонить Родину, в это время...
Бурденко был бледен, губы у него дрожали. Невыносимо тяжелой была эта картина даже для видавших тысячи смертей бойцов. Речи закончены.
Четверо бойцов, держа автоматы наготове, встали напротив Ухабова и Курдюкова.
Аргам, не мигая, смотрел, ожидал мгновения, которое вместе с ужасом вызывало в нем какой-то томительный интерес.
— Огонь по изменникам Родины! — крикнул командир комендантской роты.
Затрещали автоматы. Ухабов и Курдюков повалились на землю.
Голоса птиц вдруг замолкли; лес словно онемел; воцарилась жуткая тишина. Но вот робко заверещала какая-то пичуга, ей ответила другая, и снова лес ожил, заговорил сотнями голосов. Казалось, ничто не изменилось,— листва покачивалась и шелестела, трава пахла так же, как раньше, птицы пели, вечернее небо в легких розовых облаках стояло над землей. Только дышать почему-то стало тяжело.
Аргам почувствовал мучительную тоску, сердце то билось тревожно, то вдруг замирало.
В глубоком молчании повзводно расходились с поляны свидетели казни Ухабова и Курдюкова. Рядом с Аргамом шагали его старые боевые друзья — Бурденко, Савин, Коля Ивчук, Каро, Гамидов, Мусраилов. Шли молча, не глядя друг на друга.
Негромко шелестела листва деревьев. Казалось, что мелкий дождик падает на листву, но вечернее небо было ясным, светлым.
Пришли в полк. В небе еще стоял вечерний свет, немцы запускали ракеты, трещали пулеметы. С Бурденко и Тонояном Аргам вошел в ротный блиндаж. Принесли ужин. Бурденко отодвинул свою тарелку. Никто не прикоснулся к еде в этот вечер. Люди легли рядышком на пол землянки, устланный ветками и травой, вдыхали запах вялой листвы.
Аргам думал о том, каким страшным врагом самому себе может стать человек, если он не уважает чужой жизни, если замолкает его совесть и меркнет разум. С болью думал он о Марии Вовк — она подписала смертный приговор своему любимому.
Состояние Марии было очень тяжелым. У нее поднялась температура, начался бред.
Люсик не отходила от Марии. Алла Сергеевна тоже была полна тревоги о здоровье Вовк, часто заходила в палатку, где лежала Мария.
К рассвету Мария немного успокоилась, ненадолго заснула. Едва рассвело, она проснулась и чуть слышным голосом попросила Люсик:
— Прошу вас, прочтите вслух письмо, что мне прислали из Армении.
Люсик вынула из полевой сумки Марии письмо и стала читать его. Вовк слушала, следя глазами за солнечным лучом, проникшим в палатку.
Люсик прочла последние слова письма: «Желаем тебе живой-невредимой вернуться домой и стать счастливой матерью...»
Вовк закрыла лицо руками и зарыдала.
Алла Сергеевна, стоявшая рядом, тоже заплакала.
X
Прошел еще один тихий месяц. После щедрой весны началось богатое, пышное лето. А по вечерам радио повторяло одно и то же монотонное сообщение: «На фронте существенных изменений не произошло». И так изо дня в день.
В течение трех с половиной месяцев подразделения дивизии жили в одних и тех же окопах, в одних и тех же блиндажах, штабы стояли в тех же лесах, медсанбаты возле тех же сел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210