Кобуров сразу же заговорил с Козаковым покровительственным тоном, и весь его вид выражал: «Я ведь более опытный в боевых делах командир, чем вы, слушайте меня, учитесь у меня». Толстощекий Баланко вел себя куда скромней,— больше молчал, усмехался, слушая самоуверенные речи Кобурова.
Баланко не пускался в теоретические рассуждения. Он показал Козакову по карте расположение своих батальонов, высказал пожелание совместно с Козаковым подготовить кое-какие мероприятия, чтобы отразить возможные удары противника на стыках полков.
— Здесь нас должны поддержать танки,— сказал он, указывая на карту.
— И без танков мы отсюда бросимся вперед,— проговорил Кобуров,— вот, смотрите, что я предлагаю...
Он стал пространно излагать свои замыслы.
— Наши стремительные действия дадут большой
эффект. Это тот случай, когда удача одной воинской
части способна обеспечить стратегическое превосходство для целой армии.
Козаков с терпеливым удивлением поглядывал на самоуверенного подполковника. Скромного Баланко он слушал с большим интересом. Но Кобуров, восхищенный своим красноречием, не замечал этого.
Уже близился рассвет, гости собрались уходить. Козаков позвал своего нового ординарца Фирсова.
— Чем ты можешь угостить нас, Фирсов? Есть у тебя водка?
— Найдется, товарищ майор.
— А закусить чем-нибудь найдется?
— Извините, товарищ майор, вареное мясо.
— Давай нам вареное мясо.
Кобуров и Баланко чокнулись со своим новым соседом.
— За будущие успехи! — сказал Кобуров.— За
наступательную тактику.
После ухода гостей Фирсов постелил командиру полка постель.
— Отдыхайте, товарищ майор.
— Не мешает,— сказал Козаков.— А подушка у тебя есть, Фирсов?
— А как же, товарищ майор.
Козаков лег, накрылся шинелью и почувствовал, что от волнения, усталости, от массы сегодняшних впечатлений ему не уснуть.
— Фирсов!
— Слушаю, товарищ майор.
— Расскажи мне о подполковнике Самвеляне, какой он был человек, как вы жили вместе... Ты должен его знать лучше всех.
Фирсов вздохнул.
— Что мне вам рассказать, товарищ майор? Всю свою жизнь не забуду подполковника. Родной отец так меня не любил, как он, но и не бил меня так сильно, как подполковник.
— Неужели подполковник бил тебя? — удивился майор.
— И еще как, товарищ майор! Словами бил! А ведь слова бьют больнее палки. Он умно бил. Его все любили, все, кроме трусов... Они подполковника до смерти боялись.
— А те, кто любил, не боялись?
— Не боялись, товарищ майор, а уважали, стеснялись.
— А тебе за что доставалось?
— Как сказать, товарищ майор, бывали причины. Иногда слишком старался, чтобы доставить подполковнику удовольствие. Раз, например...
И Фирсов рассказал про новогодний случай, когда он раздобыл шесть бутылок водки и навлек на себя гнев Самвеляна.
— А в другой раз случилось такое...
Но телефонный звонок помешал Фирсову рассказать про другой случай. Козакова вызвал к телефону начальник штаба дивизии Дементьев.
— Доброе утро, товарищ Козаков.
— Доброе утро, товарищ полковник.
— В семь ноль-ноль будьте у меня, повторяю,— в семь ноль-ноль.
Времени для отдыха оставалось совсем мало. Козаков попытался задремать, но сон не шел к нему.
Через несколько минут вновь зазвонил телефон,— подполковник Кобуров известил Козакова, что заедет
за ним, и они вместе на кобуровских санях поедут в штаб дивизии.
В голосе Кобурова слышалось ликование.
«Счастливый человек, сам от себя в восторге»,— подумал Козаков.
XXI
Светало, в молочно-голубом тумане тонули рощи, холмы, степь. «Виллис», подпрыгивая на ухабах, шел по фронтовой дороге. Красными от долгой бессонницы глазами вглядывался в рассветный туман генерал Луганской. Рядом с ним дремал генерал Яснополянский.
Туман медленно таял, покрытые снегом поля заблестели под утренним солнцем.
Яснополянский проснулся.
— Подъезжаем,— сказал он.
— Подъезжаем,— подтвердил Луганской.— Какое высокое мастерство маскировки, никаких признаков воинских частей не увидишь.
Яснополянский оглянулся, чтобы посмотреть, не отстала ли от «вилисса» бронемашина с охраной.
— Тихо, спокойно,— сказал он,— видно, противник и сегодня ни о чем не догадывается. Ночные данные воздушной и сухопутной разведки подтверждают, что никакого движения в оборонительной зоне противника не наблюдалось.
— Знаете что, Лев Николаевич,— сказал Луганской,— кроме точного расчета и знания, успех дела очень часто зависит и от внутреннего ощущения. Руководствоваться им нельзя, но прислушаться к нему все же не мешает. Сегодня моя душа, моя совесть спокойны и на сердце у меня светло, словно солнце взошло.
Генералы переглянулись и по-молодому улыбнулись друг другу. «Л все же не рано ли нам так воодушевляться?» — подумал Яснополянский, повернувшись к Луганскому. «А ты-то неужели не чувствуешь того же, что я?» — глазами, молча спрашивал Луганской.
Им казалось, что водитель не поймет их отрывистых слов,— так взрослым всегда кажется, что дети не понимают их намеков. Генералы не видели, какая радость охватила Мельникова. Мельников помнил, как летом прошлого года на этом же самом «виллисе» он вез Луганского из дивизии в штаб армии. День был ясный, солнечный, поля зеленели, но генерал был мрачен, и, казалось, черные тучи закрыли небо. Угрюмость генерала вызвала тогда у Мельникова тревогу, тоскливое предчувствие беды. А через два дня началось новое большое отступление, новые жестокие неудачи. А сейчас... За полтора года Мельников ни разу не видел генерала Луганского таким веселым; а немец ведь сидит на Дону, ни на шаг не отступил, а, наоборот, ползет на восток, тянется к волжской воде. Нет, видно, дело серьезно, пришло время советского праздника! Мельникову казалось, что его «виллис» оторвался от ухабов фронтовой дороги, идет по воздуху. Он гнал машину на высшей скорости, она стремительно въезжала в лощины, взлетала на холмы. Генерал положил руку на плечо Мельникову.
— Тише ты, лихач.
— Вот она, граница моего бывшего хозяйства,— сказал Яснополянский.— Мне тут знакома каждая кочка. Мельников, на развилочке свернешь налево.
— Знаю, товарищ генерал, а потом опять налево.
Советская воинская сила была скрыта, но присутствие ее ощущалось. Среди деревьев поднимался дым кухонь и сливался с утренним туманом. Редко-редко видны были на дороге сани либо появлялись небольшие группы красноармейцев. Жизнь здесь выходила на поверхность земли ночью, а днем исчезала, уходила под землю.
Волнение охватило Луганского. Многое пришлось пережить ему, поседевшему в боях солдату революции: и тысяча девятьсот пятый год, и первую мировую войну, Февральскую и Великую Октябрьскую революции, и годы гражданской войны, и борьбу с разрухой, и борьбу за коллективизацию сельского хозяйства, за создание тяжелой индустрии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Баланко не пускался в теоретические рассуждения. Он показал Козакову по карте расположение своих батальонов, высказал пожелание совместно с Козаковым подготовить кое-какие мероприятия, чтобы отразить возможные удары противника на стыках полков.
— Здесь нас должны поддержать танки,— сказал он, указывая на карту.
— И без танков мы отсюда бросимся вперед,— проговорил Кобуров,— вот, смотрите, что я предлагаю...
Он стал пространно излагать свои замыслы.
— Наши стремительные действия дадут большой
эффект. Это тот случай, когда удача одной воинской
части способна обеспечить стратегическое превосходство для целой армии.
Козаков с терпеливым удивлением поглядывал на самоуверенного подполковника. Скромного Баланко он слушал с большим интересом. Но Кобуров, восхищенный своим красноречием, не замечал этого.
Уже близился рассвет, гости собрались уходить. Козаков позвал своего нового ординарца Фирсова.
— Чем ты можешь угостить нас, Фирсов? Есть у тебя водка?
— Найдется, товарищ майор.
— А закусить чем-нибудь найдется?
— Извините, товарищ майор, вареное мясо.
— Давай нам вареное мясо.
Кобуров и Баланко чокнулись со своим новым соседом.
— За будущие успехи! — сказал Кобуров.— За
наступательную тактику.
После ухода гостей Фирсов постелил командиру полка постель.
— Отдыхайте, товарищ майор.
— Не мешает,— сказал Козаков.— А подушка у тебя есть, Фирсов?
— А как же, товарищ майор.
Козаков лег, накрылся шинелью и почувствовал, что от волнения, усталости, от массы сегодняшних впечатлений ему не уснуть.
— Фирсов!
— Слушаю, товарищ майор.
— Расскажи мне о подполковнике Самвеляне, какой он был человек, как вы жили вместе... Ты должен его знать лучше всех.
Фирсов вздохнул.
— Что мне вам рассказать, товарищ майор? Всю свою жизнь не забуду подполковника. Родной отец так меня не любил, как он, но и не бил меня так сильно, как подполковник.
— Неужели подполковник бил тебя? — удивился майор.
— И еще как, товарищ майор! Словами бил! А ведь слова бьют больнее палки. Он умно бил. Его все любили, все, кроме трусов... Они подполковника до смерти боялись.
— А те, кто любил, не боялись?
— Не боялись, товарищ майор, а уважали, стеснялись.
— А тебе за что доставалось?
— Как сказать, товарищ майор, бывали причины. Иногда слишком старался, чтобы доставить подполковнику удовольствие. Раз, например...
И Фирсов рассказал про новогодний случай, когда он раздобыл шесть бутылок водки и навлек на себя гнев Самвеляна.
— А в другой раз случилось такое...
Но телефонный звонок помешал Фирсову рассказать про другой случай. Козакова вызвал к телефону начальник штаба дивизии Дементьев.
— Доброе утро, товарищ Козаков.
— Доброе утро, товарищ полковник.
— В семь ноль-ноль будьте у меня, повторяю,— в семь ноль-ноль.
Времени для отдыха оставалось совсем мало. Козаков попытался задремать, но сон не шел к нему.
Через несколько минут вновь зазвонил телефон,— подполковник Кобуров известил Козакова, что заедет
за ним, и они вместе на кобуровских санях поедут в штаб дивизии.
В голосе Кобурова слышалось ликование.
«Счастливый человек, сам от себя в восторге»,— подумал Козаков.
XXI
Светало, в молочно-голубом тумане тонули рощи, холмы, степь. «Виллис», подпрыгивая на ухабах, шел по фронтовой дороге. Красными от долгой бессонницы глазами вглядывался в рассветный туман генерал Луганской. Рядом с ним дремал генерал Яснополянский.
Туман медленно таял, покрытые снегом поля заблестели под утренним солнцем.
Яснополянский проснулся.
— Подъезжаем,— сказал он.
— Подъезжаем,— подтвердил Луганской.— Какое высокое мастерство маскировки, никаких признаков воинских частей не увидишь.
Яснополянский оглянулся, чтобы посмотреть, не отстала ли от «вилисса» бронемашина с охраной.
— Тихо, спокойно,— сказал он,— видно, противник и сегодня ни о чем не догадывается. Ночные данные воздушной и сухопутной разведки подтверждают, что никакого движения в оборонительной зоне противника не наблюдалось.
— Знаете что, Лев Николаевич,— сказал Луганской,— кроме точного расчета и знания, успех дела очень часто зависит и от внутреннего ощущения. Руководствоваться им нельзя, но прислушаться к нему все же не мешает. Сегодня моя душа, моя совесть спокойны и на сердце у меня светло, словно солнце взошло.
Генералы переглянулись и по-молодому улыбнулись друг другу. «Л все же не рано ли нам так воодушевляться?» — подумал Яснополянский, повернувшись к Луганскому. «А ты-то неужели не чувствуешь того же, что я?» — глазами, молча спрашивал Луганской.
Им казалось, что водитель не поймет их отрывистых слов,— так взрослым всегда кажется, что дети не понимают их намеков. Генералы не видели, какая радость охватила Мельникова. Мельников помнил, как летом прошлого года на этом же самом «виллисе» он вез Луганского из дивизии в штаб армии. День был ясный, солнечный, поля зеленели, но генерал был мрачен, и, казалось, черные тучи закрыли небо. Угрюмость генерала вызвала тогда у Мельникова тревогу, тоскливое предчувствие беды. А через два дня началось новое большое отступление, новые жестокие неудачи. А сейчас... За полтора года Мельников ни разу не видел генерала Луганского таким веселым; а немец ведь сидит на Дону, ни на шаг не отступил, а, наоборот, ползет на восток, тянется к волжской воде. Нет, видно, дело серьезно, пришло время советского праздника! Мельникову казалось, что его «виллис» оторвался от ухабов фронтовой дороги, идет по воздуху. Он гнал машину на высшей скорости, она стремительно въезжала в лощины, взлетала на холмы. Генерал положил руку на плечо Мельникову.
— Тише ты, лихач.
— Вот она, граница моего бывшего хозяйства,— сказал Яснополянский.— Мне тут знакома каждая кочка. Мельников, на развилочке свернешь налево.
— Знаю, товарищ генерал, а потом опять налево.
Советская воинская сила была скрыта, но присутствие ее ощущалось. Среди деревьев поднимался дым кухонь и сливался с утренним туманом. Редко-редко видны были на дороге сани либо появлялись небольшие группы красноармейцев. Жизнь здесь выходила на поверхность земли ночью, а днем исчезала, уходила под землю.
Волнение охватило Луганского. Многое пришлось пережить ему, поседевшему в боях солдату революции: и тысяча девятьсот пятый год, и первую мировую войну, Февральскую и Великую Октябрьскую революции, и годы гражданской войны, и борьбу с разрухой, и борьбу за коллективизацию сельского хозяйства, за создание тяжелой индустрии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210