Вот мой ответ, герр офицер. А теперь делайте со мной, что хотите. Я достаточно пожил на этом свете.
В соседней комнате раздался крик.
— Как бы не сомлела моя Дмитриевна,— сказал Бабенко и пошел к двери.
III
Митя и Коля Чегренов, забравшись в сад, разглядывали перевернутые ульи, сломанные ветки яблонь с высохшими и побуревшими листьями. Пчелы подлетали к ульям и вновь улетали.
Мальчики молча смотрели на эту грустную картину. События так быстро чередовались, мир так быстро изменился — они были растеряны. За эти тяжелые, трудные дни они стали серьезнее, узнали беду и горе, научились молча, как взрослые люди, раздумывать, хмуриться.
С улицы донесся лай.
— Проклятый Оккупант,— пробормотал Митя. Коля Чегренов спросил:
— Ты боишься ее?
Митя спокойно и .серьезно признался:
— Боюсь. Когда слышу лай этого проклятого волкодава, все кишки во мне холодеют.
— Давай выйдем на улицу,— предложил Коля.— Пойдем к дому Мазина. Завтра этого человека выведут на площадь, он будет говорить перед народом, значит, предал он.
— Кого выведут,— спросил Митя,— о ком ты?
— О том, кого схватили у Мазина в доме.
Митя потупился. У его ног лежали мертвые пчелы. Он начал ворошить их носком. Мертвые тела пчел сморщились, высохли.
— Пчелы тоже пострадали он немцев,— сказал Митя.
— А знаешь, как они умирают?
— Оставляют жало в теле врага и сами умирают.
— Верно,— подтвердил Коля,— я давно знаю, у меня книжка о пчелах есть. Когда в улье случается несчастье, все пчелы дружно нападают на врага. И ни одна из них не боится смерти.
На улице никого не было. Мальчики шли, оглядываясь, свернули на улицу Ганны Хоперской, пошли в сторону вокзала. Вдруг Коля остановился.
— Чего ты остановился, боишься?
— А ты помнишь, что сказал твой дед? Только глупые ничего не боятся. Умный человек должен быть осторожным, чтобы не погибнуть понапрасну.
— А что, пчелы, по-твоему, глупые?
— Они не напрасно умирают. Когда на них нападают, они сражаются и умирают. Что нам делать на вокзале? Лучше пойдем к дому Мазина. Того пожилого пленного держат в мазинском подвале.
— Ладно, пошли,— согласился Митя.
Еще издали они заметили, что высокий худой немецкий солдат с автоматом на груди прохаживается перед домом Мазина. Мальчики прошли до конца улицы, выбрали местечко у забора, присели.
— Если бы освободить его,— тихо произнес Митя.
— Я тоже думаю об этом. Но ночью у дома несколько фрицев стоят с автоматами.
— А если вырыть подкоп за домом?
— За домом тоже ходит часовой. Я уже приходил, осматривал.
Раздался лай Оккупанта.
— Ох, проклятый,— произнес Митя,— вот кого надо укокошить.
Коля встал.
— Давай посмотрим, что они там делают.
У дома Мазина стояли комендант и Сархошев. Они не обратили внимания на Колю и Митю. Мальчики, войдя в полуразрушенный киоск, стали наблюдать за комендантом и изменником-лейтенантом.
Сархошев вошел в дом.
— Может, сейчас уведут пленного, чтобы он говорил на площади перед народом? — сказал Коля.
— А где народ? Может, поведут его на расстрел? Немец сидел на скамейке перед домом, обняв рукой
голову собаки.
Коля шепотом предложил вернуться домой.
— Пошли, а то еще немчура спустит на нас Оккупанта!
— Ага, боишься?
— Я за тебя боюсь,— ответил Коля.— Пошли! Перед домом Чегреновых они остановились. Коля
испытующе посмотрел на товарища.
— Митя!
— Что?
— Как ты думаешь, где партизаны?
— Я-то откуда знаю.
— Мне надо тебе сказать одну тайну, дай слово, что никому ни звука. Даже деду, понимаешь?
— Ну, ну, говори.
— Поклянись.
— Клянусь.
— Поклянись Родиной.
— Клянусь Родиной.
— Так слушай, Митя... У нас в доме есть раненый боец. Мы с Зиной подобрали его в поле, на подводе привезли домой. Он тоже армянин. Он родственник тому человеку, что ночевал у вас.
— Аршакяну?
— Точно.
Митя от удивления полуоткрыл рот. Как мог Коля скрыть от него такую важную тайну?
IV
Минас лежал в темном подвале. В мозгу его спутались дни и ночи, он уже не отличал рассвет от заката. Три дня никто не заглядывал в подвал. Кусок заплесневевшего хлеба лежал рядом с ним. С улицы не доносилось ни звука. Мир молчал, онемел. «Человек один раз родится на свет и один раз умирает»,— повторял про себя Минас. Смерти он не боялся. Только бы каким-нибудь чудом узнать о победе над немцами, и можно спокойно умереть.
Он вспоминал предложение, сделанное ему несколько дней назад предателем Макавейчуком. Он явился к Меликяну по поручению немецкого командования: Меликяна просят (так он и сказал: «просят») выступить на городской площади, объявить, что сопротивление бесполезно, что Красная Армия разбита. Его выпустят на свободу и отправят на Кавказ. Немецкие войска уже на Кавказе, там организованы местные национальные правительства... «А ты кто такой, почему тебе поручили со мной разговаривать?» — спросил Минас. Макавейчук ответил, что он местный житель и давно уже убедился, что бессмысленно сопротивляться немцам. Он сказал: «Упорство — дело бесполезное. Зачем напрасно мучиться, зачем лишать своих детей и внуков радости видеть отца и деда?»
Простодушный Минас решил схитрить и ответил, что подумает над предложением Макавейчука, пусть дадут ему денек на размышление.
Он решил оттянуть время... А если все-таки придется идти на площадь, Минас знает, что надо сказать народу, ведь человек один раз родится на свет и один раз умирает.
На другой день к нему снова пришел Макавейчук. Меликян опять сказал, что просит время для размышления. Он никогда не выступал публично, хочет как следует подготовиться. «Мы все обеспокоены за вашу жизнь и хотим спасти вас»,— сказал Макавейчук и ушел. «Спасти меня, ах ты, предатель, собака!»
И вот уже третий день никто не входит в подвал. Хоть бы какое-нибудь известие об Аргаме! Бедный парень остался раненым в лесу!
В замке звякнул ключ. Минас пришел в себя, присел. Опять начнутся уговоры Макавейчука, или Минаса поведут на расстрел? Лишь бы скорее, и пусть будет что будет.
В подвал вошли двое, остановились на пороге, вглядывались в темноту.
— Минас Авакович! — позвал негромкий знакомый голос.
Меликян вздрогнул.
— Кто это?
— Минас Авакович, не узнаешь меня?
К Меликяну бросился Сархошев, обнял его. Меликян оттолкнул его.
— Погоди, посмотрю, кто ты.
Сархошев удивленно поглядел на Меликяна. Ему показалось, что от пережитых потрясений Минас лишился разума. Сархошев заговорил вкрадчиво, спокойно:
— Это я, Минас Авакович, Партев Сархошев, я, Партев.
— Кто?
— Партев я, неужели не помнишь?
Меликян засмеялся, потом начал хохотать, как безумный.
— Это Партев, Партев... Ха-ха-ха, Партев...
Сархошев и Шароян опешили. Меликян неожиданно замолк, подошел к ним вплотную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
В соседней комнате раздался крик.
— Как бы не сомлела моя Дмитриевна,— сказал Бабенко и пошел к двери.
III
Митя и Коля Чегренов, забравшись в сад, разглядывали перевернутые ульи, сломанные ветки яблонь с высохшими и побуревшими листьями. Пчелы подлетали к ульям и вновь улетали.
Мальчики молча смотрели на эту грустную картину. События так быстро чередовались, мир так быстро изменился — они были растеряны. За эти тяжелые, трудные дни они стали серьезнее, узнали беду и горе, научились молча, как взрослые люди, раздумывать, хмуриться.
С улицы донесся лай.
— Проклятый Оккупант,— пробормотал Митя. Коля Чегренов спросил:
— Ты боишься ее?
Митя спокойно и .серьезно признался:
— Боюсь. Когда слышу лай этого проклятого волкодава, все кишки во мне холодеют.
— Давай выйдем на улицу,— предложил Коля.— Пойдем к дому Мазина. Завтра этого человека выведут на площадь, он будет говорить перед народом, значит, предал он.
— Кого выведут,— спросил Митя,— о ком ты?
— О том, кого схватили у Мазина в доме.
Митя потупился. У его ног лежали мертвые пчелы. Он начал ворошить их носком. Мертвые тела пчел сморщились, высохли.
— Пчелы тоже пострадали он немцев,— сказал Митя.
— А знаешь, как они умирают?
— Оставляют жало в теле врага и сами умирают.
— Верно,— подтвердил Коля,— я давно знаю, у меня книжка о пчелах есть. Когда в улье случается несчастье, все пчелы дружно нападают на врага. И ни одна из них не боится смерти.
На улице никого не было. Мальчики шли, оглядываясь, свернули на улицу Ганны Хоперской, пошли в сторону вокзала. Вдруг Коля остановился.
— Чего ты остановился, боишься?
— А ты помнишь, что сказал твой дед? Только глупые ничего не боятся. Умный человек должен быть осторожным, чтобы не погибнуть понапрасну.
— А что, пчелы, по-твоему, глупые?
— Они не напрасно умирают. Когда на них нападают, они сражаются и умирают. Что нам делать на вокзале? Лучше пойдем к дому Мазина. Того пожилого пленного держат в мазинском подвале.
— Ладно, пошли,— согласился Митя.
Еще издали они заметили, что высокий худой немецкий солдат с автоматом на груди прохаживается перед домом Мазина. Мальчики прошли до конца улицы, выбрали местечко у забора, присели.
— Если бы освободить его,— тихо произнес Митя.
— Я тоже думаю об этом. Но ночью у дома несколько фрицев стоят с автоматами.
— А если вырыть подкоп за домом?
— За домом тоже ходит часовой. Я уже приходил, осматривал.
Раздался лай Оккупанта.
— Ох, проклятый,— произнес Митя,— вот кого надо укокошить.
Коля встал.
— Давай посмотрим, что они там делают.
У дома Мазина стояли комендант и Сархошев. Они не обратили внимания на Колю и Митю. Мальчики, войдя в полуразрушенный киоск, стали наблюдать за комендантом и изменником-лейтенантом.
Сархошев вошел в дом.
— Может, сейчас уведут пленного, чтобы он говорил на площади перед народом? — сказал Коля.
— А где народ? Может, поведут его на расстрел? Немец сидел на скамейке перед домом, обняв рукой
голову собаки.
Коля шепотом предложил вернуться домой.
— Пошли, а то еще немчура спустит на нас Оккупанта!
— Ага, боишься?
— Я за тебя боюсь,— ответил Коля.— Пошли! Перед домом Чегреновых они остановились. Коля
испытующе посмотрел на товарища.
— Митя!
— Что?
— Как ты думаешь, где партизаны?
— Я-то откуда знаю.
— Мне надо тебе сказать одну тайну, дай слово, что никому ни звука. Даже деду, понимаешь?
— Ну, ну, говори.
— Поклянись.
— Клянусь.
— Поклянись Родиной.
— Клянусь Родиной.
— Так слушай, Митя... У нас в доме есть раненый боец. Мы с Зиной подобрали его в поле, на подводе привезли домой. Он тоже армянин. Он родственник тому человеку, что ночевал у вас.
— Аршакяну?
— Точно.
Митя от удивления полуоткрыл рот. Как мог Коля скрыть от него такую важную тайну?
IV
Минас лежал в темном подвале. В мозгу его спутались дни и ночи, он уже не отличал рассвет от заката. Три дня никто не заглядывал в подвал. Кусок заплесневевшего хлеба лежал рядом с ним. С улицы не доносилось ни звука. Мир молчал, онемел. «Человек один раз родится на свет и один раз умирает»,— повторял про себя Минас. Смерти он не боялся. Только бы каким-нибудь чудом узнать о победе над немцами, и можно спокойно умереть.
Он вспоминал предложение, сделанное ему несколько дней назад предателем Макавейчуком. Он явился к Меликяну по поручению немецкого командования: Меликяна просят (так он и сказал: «просят») выступить на городской площади, объявить, что сопротивление бесполезно, что Красная Армия разбита. Его выпустят на свободу и отправят на Кавказ. Немецкие войска уже на Кавказе, там организованы местные национальные правительства... «А ты кто такой, почему тебе поручили со мной разговаривать?» — спросил Минас. Макавейчук ответил, что он местный житель и давно уже убедился, что бессмысленно сопротивляться немцам. Он сказал: «Упорство — дело бесполезное. Зачем напрасно мучиться, зачем лишать своих детей и внуков радости видеть отца и деда?»
Простодушный Минас решил схитрить и ответил, что подумает над предложением Макавейчука, пусть дадут ему денек на размышление.
Он решил оттянуть время... А если все-таки придется идти на площадь, Минас знает, что надо сказать народу, ведь человек один раз родится на свет и один раз умирает.
На другой день к нему снова пришел Макавейчук. Меликян опять сказал, что просит время для размышления. Он никогда не выступал публично, хочет как следует подготовиться. «Мы все обеспокоены за вашу жизнь и хотим спасти вас»,— сказал Макавейчук и ушел. «Спасти меня, ах ты, предатель, собака!»
И вот уже третий день никто не входит в подвал. Хоть бы какое-нибудь известие об Аргаме! Бедный парень остался раненым в лесу!
В замке звякнул ключ. Минас пришел в себя, присел. Опять начнутся уговоры Макавейчука, или Минаса поведут на расстрел? Лишь бы скорее, и пусть будет что будет.
В подвал вошли двое, остановились на пороге, вглядывались в темноту.
— Минас Авакович! — позвал негромкий знакомый голос.
Меликян вздрогнул.
— Кто это?
— Минас Авакович, не узнаешь меня?
К Меликяну бросился Сархошев, обнял его. Меликян оттолкнул его.
— Погоди, посмотрю, кто ты.
Сархошев удивленно поглядел на Меликяна. Ему показалось, что от пережитых потрясений Минас лишился разума. Сархошев заговорил вкрадчиво, спокойно:
— Это я, Минас Авакович, Партев Сархошев, я, Партев.
— Кто?
— Партев я, неужели не помнишь?
Меликян засмеялся, потом начал хохотать, как безумный.
— Это Партев, Партев... Ха-ха-ха, Партев...
Сархошев и Шароян опешили. Меликян неожиданно замолк, подошел к ним вплотную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210