Если он раскаялся? Как стрелять в него?
— Зина, выйди на улицу,— сказал он,— проверь, нет ли поблизости подозрительных людей.
Бено все еще стоял перед ним на коленях.
— Что сделают с Меликяном? — спросил Аргам.— Скажи правду.
Бено сдавленным голосом ответил:
— Убьют, потому что он не хочет изменить Советам.
Аргам вздохнул с невольным облегчением.
— Ты точно это знаешь?
— Вчера я его видел. Сархошев взял меня с собой к нему, при мне говорил с ним.
— А ты? Ты как сюда попал? Правду говори! Бено рассказал.
— Врет он, врет! — повторял Митя, несмотря на то, что ни слова не понимал из этого разговора.
Зина вернулась и сказала, что не видела вокруг ничего подозрительного. Аргам колебался, не зная, на что решиться.
Наконец он сказал:
— Если ты и вправду не хочешь меня выдать, дай связать себе руки и оставайся здесь всю ночь рядом со мной.
Бено, не поднимаясь с земли, протянул руки.
Мальчики принесли веревку, связали Бено по рукам и ногам. Мальчики крепко, на совесть стягивали веревки, Шароян почувствовал острую боль, но молчал. Потом ему завязали глаза и повернули лицом к глухой стене погребка.
— На рассвете тебя развяжут,— сказал Аргам,— меня ты больше не увидишь. Если выдашь мальчиков, то знай — тебя прихлопнут, подохнешь, как собака. Не думай, что Советская власть кончилась, что больше нет коммунистов и комсомольцев.
Бено виноватым голосом пробормотал:
— Аргам, неужели ты думаешь, что я не человек, что у меня ни души, ни сердца.
Ночью в погреб вошли какие-то люди. Аргам разговаривал с ними шепотом.
— Не пристукнуть ли его? — сказал кто-то. Затем шаги и шепот стихли.
Бено промучился всю бесконечную, длинную ночь. На рассвете в погребе послышались легкие женские шаги, кто-то коснулся плеча Шарояна. Пожилая женщина стала развязывать его руки и ноги.
— Иди, парень,— сказала она,— но не теряй своей совести. Если твои тебя спросят, где был, скажи — ходил к девушкам.
Бено вышел из подвала, с трудом шагая затекшими, опухшими ногами. Утреннее солнце светило весело, ярко.
В комнате Глушко остро пахло водочным перегаром, в воздухе стоял табачный туман.
Сархошев лежал с Фросей в постели. Старая Ксения готовила завтрак.
— Где ты был? — сердито и тревожно спросил Сархошев.
— Был, где надо.
— Где, отвечай! Я не шучу.
— Вот в таком вроде месте,— и Шароян указал рукой на постель, на которой лежали Сархошев и Фрося.
Сархошев внезапно обрадовался.
— Молодец, парень, хвалю!
— Не мужчина он, что ли? — засмеялась Фрося.— До каких же пор ему обходиться без баб...
— А внука бабенковского видел, предупредил его насчет голубей? — спросил Сархошев по-армянски.
— Нет.
— Почему?
— А черт с ними,— ответил Бено,— мне-то какое дело, убьют, пусть подыхает.— И добавил: — Никого я теперь не жалею. Мать моя сейчас в Ереване с горя по мне убивается. В такое время надо думать только о самом себе.
— Э, Бено,— сказал Сархошев,— да ты, видно, становишься человеком.
VII
Советские люди горевали оттого, что Киев и Минск, Ростов и Севастополь, Харьков и многие другие города были захвачены гитлеровскими войсками. Советские люди с тревогой думали об измученном блокадой Ленинграде, о страданиях сталинградцев. Но кто из них знал о существовании маленького города Вовчи и о его страданиях? А вот Мите Степному казалось, что вся Красная Армия и весь советский народ сейчас думают об их Вовче и все ищут способы прийти на помощь городку.
— Ты не думай, будто о нас позабыли,— убеждал он Колю Чегренова.— Вернется дивизия генерала Яснополянского — и увидишь, как вытурят фашистов.
Коля молча слушал, а Митя все продолжал свою оптимистическую пропаганду:
— А ты знаешь, что говорил Суворов? «Русские прусских всегда бивали». Я читал биографию Суворова. И тебе дам почитать.
Однажды Коля шепотом сообщил Мите, что ходит слух, будто один из голубей Володи Петренко возвратился из Москвы с письмом, но мать Володи ни одному человеку не дает читать это письмо. Тем не менее известно, что в письме обещана помощь населению Вовчи.
— Вот видишь, Москва все знает,— сказал Митя.
VIII
Самолет оторвался от земли и ушел в вышину. Казалось, он летит не под звездами, а среди звезд. Луна глядела в кабину самолета через иллюминатор. А внизу над землей стоял молочный туман.
Сидя на набитых мешках, одной рукой обняв Василия Дьяченко, другой Михаила Нижегольца, Андрей Билик думал о будущем. Он был горд, что снова возобновилась для него, пожилого человека, боевая жизнь — ведь это как бы возврат молодости! Он был взволнован и озабочен: сумеет ли он оправдать проявленное к нему доверие, выдержит ли уставшее сердце, не откажутся ли шагать ревматические ноги?
Он верил, что возглавляемый им маленький партизанский отряд из семи человек многое сможет совершить в лесах родного края. Вот только бы сделать удачную посадку!
Известный своей храбростью еще во времена гражданской войны, Андрей Билик сейчас очень боялся прыгать с парашютом. Он не сомневался, что на земле дела пойдут хорошо. Он был уверен в своих соратниках. Иван Антонов, Михаил Нижеголец и Пантелей Хила — старые вояки, испытанные партизаны. Василий Дьяченко, Алексей Дудко и Роман Мозоль — молодые, но отчаянные ребята, орлы. Только бы удачно приземлиться... В душе Билик досадовал: для чего их всех вызвали через линию фронта в штаб армии, потом в штаб фронта, а сейчас на самолете вновь отправляют обратно в район Вовчи? Ведь проще было оставаться им всем на месте.
Андрей Билик вспоминал двух своих сыновей, которые были на фронте и, вероятно, думали, что отец сейчас где-нибудь далеко на востоке, в эвакуации, "вспоминал жену и дочь, уехавших на Урал. Растеряли они друг друга.
В самолете все молчали.
Один из летчиков часто выходил из кабины, присаживался рядом с Биликом, Дьяченко и Нижегольцем, смотрел на часы. Вот и сейчас он посмотрел на часы и сказал: «Осталось ровно двадцать минут, тогда и простимся».
«Простимся». Это слово много значило для готовых к прыжку партизан. Ведь расставались, прощались они не только с летчиком и самолетом, расставались с Большой землей, с советской Родиной.
Андрей Билик вспомнил услышанный им вчера в партизанском штабе рассказ о том, как фашисты в Вовче убили старого охотника Петренко, отдали на растерзание собаке его внука.
Летчик крикнул:
— Приготовиться к прыжку!
Придерживая ремни на груди, партизаны подошли к дверям, выстроились в ряд.
Летчик открыл дверь и встал слева от нее. Холодный воздух ударил людям в лицо.
— Прыгать!
Первым прыгнул Дьяченко. Подняв высоко голову, не глядя вниз, он прыгнул, как прыгают с трамплина в воду мальчишки. Вторым прыгнул Антонов. Он сел у дверей и тихонько пополз вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
— Зина, выйди на улицу,— сказал он,— проверь, нет ли поблизости подозрительных людей.
Бено все еще стоял перед ним на коленях.
— Что сделают с Меликяном? — спросил Аргам.— Скажи правду.
Бено сдавленным голосом ответил:
— Убьют, потому что он не хочет изменить Советам.
Аргам вздохнул с невольным облегчением.
— Ты точно это знаешь?
— Вчера я его видел. Сархошев взял меня с собой к нему, при мне говорил с ним.
— А ты? Ты как сюда попал? Правду говори! Бено рассказал.
— Врет он, врет! — повторял Митя, несмотря на то, что ни слова не понимал из этого разговора.
Зина вернулась и сказала, что не видела вокруг ничего подозрительного. Аргам колебался, не зная, на что решиться.
Наконец он сказал:
— Если ты и вправду не хочешь меня выдать, дай связать себе руки и оставайся здесь всю ночь рядом со мной.
Бено, не поднимаясь с земли, протянул руки.
Мальчики принесли веревку, связали Бено по рукам и ногам. Мальчики крепко, на совесть стягивали веревки, Шароян почувствовал острую боль, но молчал. Потом ему завязали глаза и повернули лицом к глухой стене погребка.
— На рассвете тебя развяжут,— сказал Аргам,— меня ты больше не увидишь. Если выдашь мальчиков, то знай — тебя прихлопнут, подохнешь, как собака. Не думай, что Советская власть кончилась, что больше нет коммунистов и комсомольцев.
Бено виноватым голосом пробормотал:
— Аргам, неужели ты думаешь, что я не человек, что у меня ни души, ни сердца.
Ночью в погреб вошли какие-то люди. Аргам разговаривал с ними шепотом.
— Не пристукнуть ли его? — сказал кто-то. Затем шаги и шепот стихли.
Бено промучился всю бесконечную, длинную ночь. На рассвете в погребе послышались легкие женские шаги, кто-то коснулся плеча Шарояна. Пожилая женщина стала развязывать его руки и ноги.
— Иди, парень,— сказала она,— но не теряй своей совести. Если твои тебя спросят, где был, скажи — ходил к девушкам.
Бено вышел из подвала, с трудом шагая затекшими, опухшими ногами. Утреннее солнце светило весело, ярко.
В комнате Глушко остро пахло водочным перегаром, в воздухе стоял табачный туман.
Сархошев лежал с Фросей в постели. Старая Ксения готовила завтрак.
— Где ты был? — сердито и тревожно спросил Сархошев.
— Был, где надо.
— Где, отвечай! Я не шучу.
— Вот в таком вроде месте,— и Шароян указал рукой на постель, на которой лежали Сархошев и Фрося.
Сархошев внезапно обрадовался.
— Молодец, парень, хвалю!
— Не мужчина он, что ли? — засмеялась Фрося.— До каких же пор ему обходиться без баб...
— А внука бабенковского видел, предупредил его насчет голубей? — спросил Сархошев по-армянски.
— Нет.
— Почему?
— А черт с ними,— ответил Бено,— мне-то какое дело, убьют, пусть подыхает.— И добавил: — Никого я теперь не жалею. Мать моя сейчас в Ереване с горя по мне убивается. В такое время надо думать только о самом себе.
— Э, Бено,— сказал Сархошев,— да ты, видно, становишься человеком.
VII
Советские люди горевали оттого, что Киев и Минск, Ростов и Севастополь, Харьков и многие другие города были захвачены гитлеровскими войсками. Советские люди с тревогой думали об измученном блокадой Ленинграде, о страданиях сталинградцев. Но кто из них знал о существовании маленького города Вовчи и о его страданиях? А вот Мите Степному казалось, что вся Красная Армия и весь советский народ сейчас думают об их Вовче и все ищут способы прийти на помощь городку.
— Ты не думай, будто о нас позабыли,— убеждал он Колю Чегренова.— Вернется дивизия генерала Яснополянского — и увидишь, как вытурят фашистов.
Коля молча слушал, а Митя все продолжал свою оптимистическую пропаганду:
— А ты знаешь, что говорил Суворов? «Русские прусских всегда бивали». Я читал биографию Суворова. И тебе дам почитать.
Однажды Коля шепотом сообщил Мите, что ходит слух, будто один из голубей Володи Петренко возвратился из Москвы с письмом, но мать Володи ни одному человеку не дает читать это письмо. Тем не менее известно, что в письме обещана помощь населению Вовчи.
— Вот видишь, Москва все знает,— сказал Митя.
VIII
Самолет оторвался от земли и ушел в вышину. Казалось, он летит не под звездами, а среди звезд. Луна глядела в кабину самолета через иллюминатор. А внизу над землей стоял молочный туман.
Сидя на набитых мешках, одной рукой обняв Василия Дьяченко, другой Михаила Нижегольца, Андрей Билик думал о будущем. Он был горд, что снова возобновилась для него, пожилого человека, боевая жизнь — ведь это как бы возврат молодости! Он был взволнован и озабочен: сумеет ли он оправдать проявленное к нему доверие, выдержит ли уставшее сердце, не откажутся ли шагать ревматические ноги?
Он верил, что возглавляемый им маленький партизанский отряд из семи человек многое сможет совершить в лесах родного края. Вот только бы сделать удачную посадку!
Известный своей храбростью еще во времена гражданской войны, Андрей Билик сейчас очень боялся прыгать с парашютом. Он не сомневался, что на земле дела пойдут хорошо. Он был уверен в своих соратниках. Иван Антонов, Михаил Нижеголец и Пантелей Хила — старые вояки, испытанные партизаны. Василий Дьяченко, Алексей Дудко и Роман Мозоль — молодые, но отчаянные ребята, орлы. Только бы удачно приземлиться... В душе Билик досадовал: для чего их всех вызвали через линию фронта в штаб армии, потом в штаб фронта, а сейчас на самолете вновь отправляют обратно в район Вовчи? Ведь проще было оставаться им всем на месте.
Андрей Билик вспоминал двух своих сыновей, которые были на фронте и, вероятно, думали, что отец сейчас где-нибудь далеко на востоке, в эвакуации, "вспоминал жену и дочь, уехавших на Урал. Растеряли они друг друга.
В самолете все молчали.
Один из летчиков часто выходил из кабины, присаживался рядом с Биликом, Дьяченко и Нижегольцем, смотрел на часы. Вот и сейчас он посмотрел на часы и сказал: «Осталось ровно двадцать минут, тогда и простимся».
«Простимся». Это слово много значило для готовых к прыжку партизан. Ведь расставались, прощались они не только с летчиком и самолетом, расставались с Большой землей, с советской Родиной.
Андрей Билик вспомнил услышанный им вчера в партизанском штабе рассказ о том, как фашисты в Вовче убили старого охотника Петренко, отдали на растерзание собаке его внука.
Летчик крикнул:
— Приготовиться к прыжку!
Придерживая ремни на груди, партизаны подошли к дверям, выстроились в ряд.
Летчик открыл дверь и встал слева от нее. Холодный воздух ударил людям в лицо.
— Прыгать!
Первым прыгнул Дьяченко. Подняв высоко голову, не глядя вниз, он прыгнул, как прыгают с трамплина в воду мальчишки. Вторым прыгнул Антонов. Он сел у дверей и тихонько пополз вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210